– Покупайте мое мыло, люди добрые, и вы никогда не покажетесь старыми, и на лысинах снова вырастут волосы, и вы больше не будете бедными и несчастными. Только у меня настоящее мыло, остерегайтесь подделок!
– Покупайте мою микстуру, вы, кто страдает от боли в голове, или в животе, или в ногах, или те, у кого сломаны руки, или разбиты сердца, или у кого гадкие свекрови; выпивайте по бутылке в день, и все ваши беды закончатся!
– Придите в мою церковь, вы, кто хочет попасть в рай, и покупайте мои еженедельные советы всего за пенни, и платите мне за место, и, умоляю, не обращайтесь к моему заблуждающемуся собрату вон там, через дорогу. Путь к спасению только у меня!
– О, голосуйте за меня, мои благородные и умные избиратели, и приведите нашу партию к власти, и мир станет, как новенький, и в нем больше не будет места грехам и печалям! И каждый свободный и независимый избиратель получит новенькую, с иголочки, Утопию, созданную для него одного, согласно его собственным идеалам, с прилагающимся к ней большим, сверхнеприятным чистилищем, куда он сможет отправить всех, кто ему не нравится. О! Не упустите свой шанс!
– О! Прислушайтесь к моей философии, она наилучшая и наиглубочайшая. О! Слушайте мои песни, они сладчайшие в мире. О! Покупайте мои картины, только они и есть настоящее искусство. О! Читайте мои книги, они самые лучшие.
– О! Я величайший сыровар, я величайший солдат, я величайший политик, я величайший поэт, я величайший циркач, я величайший фигляр, я величайший редактор, а я величайший патриот. Мы величайшая нация! Мы единственный хороший народ! Только наша религия истинна! Ба! Как мы все здорово орем!
Как мы все бахвалимся, и подпрыгиваем, и бьем в барабаны, и кричим; и никто не верит ни единому нашему слову, а люди спрашивают друг друга:
– Как можно понять, кто самый великий и самый умный среди всех этих вопящих хвастунов?
И отвечают:
– Нет среди них ни умных, ни великих. Умные и великие люди не здесь; им нет места в этом вавилонском столпотворении шарлатанов и невежд. Они всего лишь горластые петухи, и тот, кто горланит громче и дольше остальных, тот, должно быть, и считает себя самым великим и наилучшим. Это единственное мерило их достоинств.
Так что же нам еще остается, как не горланить? И тот, кто горланит громче и дольше остальных, и есть самый лучший и самый из нас великий на этой навозной куче, которую мы называем своим миром!
Но вообще-то я собирался рассказать вам о часах.
Начать с того, что их захотела моя жена. Мы обедали у Багглзов, а Багглз только что купил часы – «подцепил их в Эссексе», как он выразился. Багглз вечно что-то «подцепляет». Он может встать перед старинной деревянной резной кроватью весом около трех тонн и сказать:
– Да, славная вещица! Я подцепил ее в Голландии. – Будто нашел ее на обочине и засунул в зонтик, когда никто не видел.
Багглз ни о чем не мог говорить, кроме этих часов. Это были хорошие старомодные напольные часы высотой восемь футов, в резном дубовом футляре, с глубоким, звучным, торжественным тиканьем, ставшим приятным аккомпанементом к нашей послеобеденной беседе и словно наполнявшим комнату каким-то уютным достоинством.
Мы поговорили о часах, и Багглз рассказывал, как ему нравится их медленное, серьезное тиканье и как он сидит наедине с часами, когда в доме тихо, и ему кажется, будто с ним беседует старый мудрый друг, рассказывая о прежних днях, и прежних мыслях, и прежней жизни, и прежних людях.
На мою жену часы произвели огромное впечатление. Всю дорогу домой она была задумчива, а когда мы поднимались по лестнице в нашу квартиру, спросила: «А почему бы и нам не завести такие часы?» Это все равно, что в доме будет жить старый друг и заботиться обо всех нас – она уже представляет, как он присматривает за младенцем!
У меня в Нортгемптоншире есть человек, у которого я иногда покупаю старую мебель. К нему я и обратился. Ответной почтой он сообщил, что у него есть как раз то, что мне требуется. (Он всегда так отвечает. В этом смысле мне очень везет.) Самые лучшие и старомоднейшие часы, какие ему давно не попадались. Он приложил фотографию и полное описание. Присылать?
Судя по фотографии и описанию, это было, как он и сказал, именно то, что нужно, и я написал: «Да, присылайте тотчас же.
Три дня спустя в дверь постучались. Разумеется, к нам и до этого стучались, но сейчас я рассказываю только про часы. Служанка сказала, что меня спрашивают двое мужчин, и я к ним вышел.
Оказалось, что это носильщики от Пикфорда. Глянув в накладную, я убедился, что они привезли мои часы, и беззаботно воскликнул:
– О да, вы попали по адресу! Заносите их наверх!
Они ответили, что им очень неловко, но как раз в этом и трудность. Они не могут отнести часы наверх.
Я спустился вместе с ними и обнаружил на площадке второго этажа клином втиснутый туда ящик – на первый взгляд тот самый, в котором привезли Иглу Клеопатры.
Носильщики сказали, что это и есть мои часы.
Я принес топор и ломик, мы послали служанку на поиски, она привела к нам двоих крепких бродяг, и мы впятером трудились минут тридцать, но часы из ящика извлекли, после чего движение вверх и вниз по лестнице возобновилось, к великому удовольствию остальных жильцов.
Затем мы отнесли часы наверх, собрали, и я поставил их в угол столовой.
Сначала они проявили сильное желание опрокидываться и падать на людей, но я не пожалел гвоздей, шурупов и дощечек, и жизнь с ними в одной комнате сделалась возможной, а я, измучившись, перевязал свои раны и лег спать.
Посреди ночи жена разбудила меня в сильной тревоге и сообщила, что часы пробили тринадцать раз – кто, по моему мнению, должен умереть?
Я ответил, что не знаю, но надеюсь, что это соседская собака.
Жена заявила, что у нее предчувствие и что это будет младенец. Я никак не мог ее успокоить; она плакала, пока не уснула.
Все утро я убеждал ее, что она, должно быть, ошиблась, и жена даже снова заулыбалась, но после обеда часы снова пробили тринадцать раз.
Все ее страхи вернулись с новой силой. Теперь она не сомневалась, что и младенец, и я обречены и что она останется бездетной вдовой. Я попытался перевести все в шутку, но стало только хуже. Жена сказала, что теперь она видит – на самом деле я чувствую то же, что и она, и только прикидываюсь беспечным ради ее спокойствия, но она постарается принять все мужественно.
Больше всего она винила Багглза.
Ночью часы выдали нам очередное предостережение, моя жена решила, что на этот раз дело касается ее тети Марии, и отнеслась к нему безропотно. Однако она жалела, что я купил эти часы, и спрашивала, когда я наконец излечусь от своей нелепой страсти заполнять дом всяким хламом.
На следующий день часы пробили тринадцать раз четырежды, и жена вдруг подбодрилась. Она сказала, что если умереть суждено нам всем, это уже не имеет большого значения. Скорее всего нас ждет лихорадка или чума, но зато всех нас заберут на тот свет одновременно.
После этого часы окончательно распоясались и начали убивать всех наших друзей и родственников, а потом переключились на соседей.
Они несколько месяцев подряд целыми днями били тринадцать раз. В конце концов нам надоела эта резня, а вокруг на целые мили не осталось ни одного живого существа.
Тогда часы перевернули страницу, решив начать с чистого листа, и перестали умертвлять окружающих. Вместо этого они принялись бить более безобидно, то тридцать девять раз, то сорок один. Теперь их любимое число тридцать два, но раз в день они бьют сорок девять раз. Больше сорока девяти они не бьют никогда. Не знаю почему и никогда не мог этого понять, но не бьют.
Причем бьют они не с регулярными промежутками, а когда им захочется и когда они считают это наиболее подходящим. Иногда могут пробить три и даже четыре раза за час, а то молчат по полдня.
Право же, странные часы!
Время от времени я подумываю, не отдать ли их в починку, чтобы они стали наконец часами респектабельными и научились соблюдать верное время, но мне кажется, что я их уже полюбил за то, что они так дерзко насмехаются над Временем.
Определенно они не испытывают к нему должного уважения. Похоже, просто из кожи вон лезут, чтобы оскорбить его в открытую. К примеру, в половине третьего заявляют, что сейчас тридцать восемь часов, а через двадцать минут сообщают, что только час!
Неужели они и вправду прониклись презрением к своему хозяину и стремятся это продемонстрировать? Говорят, нет героя для его лакея. Может быть, тусклому взгляду старого слуги даже каменный лик Времени кажется лицом всего лишь жалкого смертного с его короткой жизнью, чуть более великого, чем все мы? Неужто они, всё тикая и тикая все эти долгие годы, научились наконец понимать ничтожность Времени, которое кажется нашему благоговеющему человеческому взору таким великим и грозным?
Неужто они, угрюмо посмеиваясь и отбивая то тридцать пять, то сорок раз, говорят:
– Ба! Я знаю тебя, Время, хоть ты и кажешься богоподобным и наводящим ужас. Что ты, как не призрак – сон, как и все мы здесь? И даже меньше того, потому что ты пройдешь, и тебя больше нет. Не бойтесь его, бессмертные люди. Время – всего лишь тень мира на фоне Вечности!
СНЫ[24]
Самый мой странный в жизни сон – это когда мне приснилось, будто прихожу я в театр, а гардеробщик останавливает меня в вестибюле и настаивает, чтобы я оставил в гардеробе ноги.
Я не удивился – зная театральных гарпий, я даже наяву не удивился бы подобному требованию, но, должен признаться честно, оно меня сильно раздосадовало. И дело не в том, что пришлось бы заплатить гардеробщику – я ему это сразу предложил. Я возражал против расставания с ногами.
Я сказал, что до сих пор ни в одном респектабельном театре не пытались установить такое правило и что оно кажется мне исключительно нелепым и огорчительным. И добавил, что придется написать об этом в «Таймс».