Гардеробщик ответил, что сожалеет, но таковы данные ему распоряжения. Зрители жалуются на то, что не могут с удобством пройти к своему месту или покинуть его, потому что им мешают чужие ноги. Поэтому принято решение – в дальнейшем все должны оставлять ноги при входе в театр.
Мне показалось, что, устанавливая такой порядок, театральная дирекция превысила свои полномочия, и в обычных обстоятельствах я бы его оспорил. Но, поскольку был там скорее гостем, чем завсегдатаем, решил не устраивать беспорядков, сел и покорно приготовился выполнить требование.
До тех пор я понятия не имел, что человеческую ногу можно отвинтить. Думал, они неотделимы от тела. Но гардеробщик показал, как это делается, и оказалось, что это очень просто.
Открытие удивило меня не больше, чем само требование оставить ноги в гардеробе. Во сне нас ничто не может удивить.
Однажды мне приснилось, что меня должны повесить, но я и этому ничуть не удивился. Не удивился никто. Мои родственники пришли со мной попрощаться и пожелать всего хорошего. Они явились все до единого и вели себя очень мило, но не проявили ни малейших признаков удивления – ни один из них. Казалось, что все расценивали грядущую трагедию как самое естественное дело на свете.
Они отнеслись к этому несчастью с таким стоицизмом, что могли бы посрамить даже спартанцев. Никакой суматохи, никаких сцен, напротив, преобладала атмосфера кроткой веселости.
Они были очень добры. Кто-то, кажется дядюшка, принес мне пакет сандвичей и немного чего-то во фляжке, на случай, как он выразился, если я проголодаюсь на эшафоте.
Нас учат удивляться «те близнецы-тюремщики бесстрашных»[25], Знание и Опыт. Мы удивляемся и не верим, когда встречаем в романах и пьесах порядочных мужчин и женщин, потому что Знание и Опыт научили нас, сколь редко и сомнительно существование таких людей. В реальной жизни мои родственники и друзья наверняка удивились бы, услышав, что я совершил убийство и за это меня должны повесить, потому что Знание и Опыт научили их: в стране, где сильный закон, а полиция не дремлет, гражданин-христианин обычно успешно противостоит голосу искушения, подталкивающего его совершить преступление.
Но в страну грез Знанию и Опыту хода нет. Они остаются снаружи вместе со скучным мертвым телом, частью которого являются, а свободное сознание, избавившись от их сковывающей опеки, легко проскальзывает сквозь темные врата, чтобы радостно резвиться по своей воле среди запутанных тропинок в саду Персефоны.
И ничто встреченное им в этой вечной стране не удивляет его, потому что не стесненное глупыми условностями бодрствующего ума, уверенного, что во вселенной не может существовать ничего за пределами его представлений, сознание наше знает – все возможно и даже вероятно. Во сне мы летаем и не изумляемся этому, разве только отмечаем, что раньше летать не умели. Мы разгуливаем нагишом и не стыдимся этого, разве только слегка недоумеваем, почему полиция нас не останавливает. Мы беседуем с умершими и думаем только, что нехорошо с их стороны так долго к нам не приходить. Во сне случается такое, о чем не расскажешь обычным человеческим языком. Во сне мы видим «свет, что не на море и не на земле»[26], слышим звуки, которые никогда не услышит бодрствующее ухо.
И только во сне пробуждается наше истинное воображение. Проснувшись, мы никогда ничего не воображаем, мы просто меняем, разнообразим и перемещаем. Снова поворачиваем калейдоскоп окружающего и получаем новый рисунок, но ни один из нас ни разу не добавил даже самого крохотного стеклышка в эту игрушку.
Джонатан Свифт видит одну людскую расу ростом меньше, а другую – больше, чем людская раса, что живет на наших улицах. И еще он видит страну, где лошади заменили людей. А действие одного из романов Бульвер-Литтона происходит внутри земного шара, а не снаружи. Райдер Хаггард представляет нас даме, которая уже несколько лет назад перешагнула тот крайний возраст, который обычная женщина может назвать в ответ на вопрос «Сколько вам лет?», и описывает крабов, которые намного крупнее, чем монета в шиллинг или восемнадцать пенсов. Число так называемых писателей с воображением, посещающих луну, приближается к легиону, но ради новизны, которую они там обнаруживают, вполне можно ездить в Путни, будет все то же самое. Другие то и дело описывают нам свое представление о мире, каким он станет через сто или тысячу лет. В этом мире всегда отсутствуют люди, что очень подавляет, до такой степени, что читаешь и утешаешься мыслью – как хорошо, что мы все к этому времени умрем и будем благополучно похоронены. В этих предсказанных утопиях все мучительно хорошо, чисто, все до болезненности счастливы, и вся работа выполняется электричеством.
На мой вкус, в этих грядущих мирах слишком много электричества. Это напоминает столь часто встречающиеся нынче иллюстрированные рекламные объявления, где все члены большого семейства представлены собравшимися в одной комнате, в которой красят эмалевыми красками все, до чего могут дотянуться. Старый глава семьи стоит на стремянке, пачкая стены и потолок эмалью цвета «зеленого кукушечьего яйца», а горничная и кухарка ползают на коленях, размалевывая пол эмалью цвета «красной восковой печати». Пожилая леди раскрашивает оконные рамы «терракотой». Старшая дочь и ее кавалер тайком любезничают в углу над горшком, полным «изысканного желтого», которым, как только перестанут понапрасну тратить время, начнут разукрашивать фортепьяно. Младшие братья и сестры заняты тем, что освежают стулья и столы «розовым оттенка клубничного джема» и «юбилейным пурпурным». Каждый благословенный предмет в этой комнате, от дивана до каминных щипцов, от буфета до больших напольных часов, что заводятся раз в восемь дней, покрыт несколькими слоями эмалевой краски. Если хоть сколько-нибудь эмали останется, ее используют, чтобы покрасить семейную Библию и канарейку.
Про это новое изобретение утверждают, что не только взрослый, но даже маленький ребенок ничего этими красками не испачкает, поэтому на картинках изображают за работой всех детей семейства – они красят эмалью те немногие предметы мебели и домашнего хозяйства, которые успевают вырвать из жадных рук эгоистичных взрослых. Один малыш раскрашивает вилку для гренков в «молочно-голубой» цвет, а другой в это время придает эстетическую ценность голландской жаровне с помощью нового оттенка «художественного зеленого». Приспособление для снятия сапог обновляют цветом «старое золото», а младенец сидит на полу, покрывая собственную колыбельку «персиковым оттенком румянец-на-щеках-у-юной-девы».
И возникает чувство, что все это как-то чересчур. Что семейство, не пройдет и месяца, пополнит ряды ярых противников эмалевых красок, созданных нынешним веком. Эмалевые краски разрушат этот некогда счастливый дом. У эмалевых красок слишком холодный, безжизненный, циничный вид. Примерно через неделю повсеместное присутствие эмалевых красок начнет раздражать пожилого главу семейства. Он будет называть их «эта проклятая липкая дрянь» и скажет жене, что удивлен, почему она не выкрасила ими саму себя и детей заодно. Жена невыносимо спокойным тоном ответит, что ей эти краски нравятся. Возможно, далее он скажет, что она могла бы предостеречь его заранее и что он выставлял себя полным болваном, когда уродовал весь свой дом этой дурацкой прихотью. Каждый из них будет доказывать, что не он первым предложил совершить эту глупость, и они каждую ночь будут сидеть в постели и ругаться из-за красок.
Дети войдут во вкус раскрашивания всего вокруг и, когда в доме не останется ни одной нетронутой вещи, примутся размалевывать кота, что закончится кровью, разбитыми окнами, исцарапанными руками и ногами, криками и слезами. От запаха краски все разболеются, а слуги потребуют расчета. Рассыльные будут прислоняться к еще не высохшим участкам, пачкать одежду эмалью и требовать компенсации. А младенец насосется краски с колыбельки, и у него начнутся припадки.
Но больше всех, конечно, пострадает кавалер старшей дочери. Кавалеру старшей дочери вечно не везет. Он всегда хочет как лучше и очень для этого старается. Больше всего на свете ему хочется, чтобы семья его полюбила. Но судьба всегда против, и он добивается только того, что его начинают презирать. Того, что он приударяет за Эмили, вполне достаточно, чтобы превратить его в идиота в глазах ее братьев и сестер. Отец находит его чересчур медлительным и думает, что девушка могла бы выбрать кого и получше, а будущая теща (его единственная сторонница) только и может о нем сказать, что он «кажется надежным».
Семья терпит его по одной причине – все они надеются, что в конце концов он увезет от них Эмили, только ради этого они и мирятся с его присутствием.
Так вот кавалер старшей дочери (в этом вы можете не сомневаться) выберет именно тот момент, когда жизнь младенца висит на волоске, а кухарка, уложив вещи в сундук, стоит в холле и ждет окончательного расчета, а разносчик угля вместе с полицейским стоит у парадной двери и скандалит, требуя возмещения ущерба за испорченные штаны, чтобы явиться в дом с улыбкой и образчиком какого-нибудь нового высокохудожественного оттенка эмалевой краски, например цвета «раздавленного помидора», и предложит испытать его на трубке главы семейства.
Тут Эмили забьется в истерике, а родитель Эмили решительно и спокойно отведет этого невезучего, хотя и преданного молодого человека ко входу в общественный парк, и на этом помолвка завершится.
Слишком много чего-то – это всегда ошибка, как сказал один муж своей супруге, когда она подарила ему сразу четверых новеньких здоровых младенцев. Умеренность во всем! Чуть-чуть эмалевой краски вреда не принесет, скажем, покрасить дом изнутри и снаружи, но оставить в покое мебель. Или покрасить мебель, но не трогать дом. Но целиком и полностью эмалированный дом, такой, какие любят изображать на своих рекламных объявлениях мануфактурщики эмалевой краски; такой, в котором взор тщетно силится отыскать хотя бы один квадратный дюйм, не тронутый краской, – это, убежден я, ошибка. Может быть, он превратится в дом, который, если верить рекомендациям, очень легко мыть. Может быть, это будет «художественный» дом. Но обычный человек пока еще недостаточно образован, чтобы оценить это. Обычный человек не интересуется высоким искусством, а в какой-то миг обычного человека начинает от высокого искусства тошнить.