– Или вот еще. Летом мы с Лолой…
По лицу ведущей было понятно, откровения мастера пера Семена веселят ее и уже нисколько не смущают, но скоро, видимо, и она поняла: надо спасать ситуацию. Люди ведь впрямую смотрят на монолог этого чудака и не понимают, о чем он лепечет. У главной камеры уже минут пять гримасничал выпускающий редактор. Надо было завершать эфир, что она и сделала. Причем надо отметить, сделала это мастерски, вроде как и ничего не случилось.
– Стоп, стоп, стоп, уважаемый Семен Михайлович. Вы так много и интересно рассказывали, остановитесь, пожалуйста. Это не последняя наша встреча, мне кажется, нам стоит сейчас остановиться, а вновь встретившись, и, я уверена, это произойдет, вы вновь покажете нам удивительный мир писательского творчества.
Умела Анастасия работать и с аудиторией, да и с собеседником, в этом ей не откажешь.
Через пяток минут эфир был завершен. Статисты потянулись к выходу. Власов ушел по-английски, ни с кем не прощаясь. Техники, операторы и прочий студийный люд оперативно приводили аппаратуру в исходное положение, жизнь продолжалась. Семен приходил в себя. Так долго, пространно и горячо он давно не говорил, он чувствовал усталость и разбитость.
– Я что-то не так говорил?
– Все нормально, Семен Михайлович, все хорошо, Анастасия, взяв Семена под руку, вывела в холл.
– Вы передохните, перекурите, если есть желание, о следующем эфире мы договоримся. Люди поняли ваше откровение, вы ведь видели их реакцию? Спасибо, всего доброго.
Ведущей предстояло еще получить порцию не совсем ласковых слов от руководства, она это знала, но расстраиваться было некогда. Дела, дела. Да и что, собственно говоря, произошло? Выговорился в эфире человек, хороший человек, но уж больно бесхитростный, простак, одним словом.
Легкой походкой, с улыбкой Анастасия направилась к редактору.
Семен Михайлович, все еще переживая и не очень понимая, что он говорил в эфире, шел домой. Вот он, его светящийся всеми окнами дом, вот она, его любимая Лола, его единственная и ненаглядная.
Ненаглядная встретила его, скажем откровенно, неласково. В дверях она одну за другой отвесила мужу несколько увесистых пощечин.
– Это тебе за «мать твою», а это за «заразу», а это вот за прочую гадость обо мне! Нашел себе музу, сучонок драный. Вот чемодан. Прочь с глаз моих!
Так закончился этот обещавший много радости молодому писателю день.
Семен Михайлович надолго исчез из города. Друзья, близкие его недели две пошушукались, поехидничали, и все забылось. Лола Федоровна тосковала чуть дольше, но и она успокоилась – жизнь продолжается, и от этого никуда не денешься.
Между тем спустя пару лет внимание читателей, писательского актива и критиков области привлекло творчество некого Антона Берегового. Книги его раскупались, едва поступив в продажу. Газетчики соревновались, кто быстрее опубликует анонс очередных творений писателя. Выступал он по радио, на крупных литературных конференциях и прочее. Вот и областное телевидение приглашает Берегового на творческую встречу. Вести передачу должна была та самая Анастасия. Она, кстати, была уже не просто Анастасия, а выпускающий редактор Анастасия Павловна. Каково было ее изумление, когда в холеном, уверенном в себе и очень симпатичном мужчине она узнала Мельникова-Заозерского. Да, да, того самого молодого писателя, который своими пассажами в прямом эфире чуть не лишил ее работы, ввел в ступор телевизионное начальство и смутил не одного телезрителя.
– Семен Михайлович, вы ли это?
– А что, сильно изменился?
– Да не так чтобы очень уж внешне поменялись, но вы явно не Заозерский.
Писатель усмехнулся:
– Приятно, что вы и псевдоним мой не забыли. Да, это я, но, как говорят, в другом формате.
Анастасия хитро прищурилась, слегка потянулась к уху собеседника и тихо, с хрипотцой в голосе спрашивает:
– А муза, муза ваша где?
– Кстати, познакомьтесь, вот моя муза, а по совместительству спутница жизни. Представляю – литературный редактор Мариночка Ковалева. Я думаю, вы позволите участвовать Марине Михайловне в разговоре?
Встреча с писателем прошла на ура, по-другому и не скажешь. Два часа пролетели как одна секунда. Действительно, это был не тот прежний Семен. Телезрители увидели абсолютно другого человека – умного, мыслящего. Человек этот рассуждал как-то по-особому весомо и умно, улыбался, много и вполне уместно шутил. В нем чувствовались некая притягательная внутренняя сила и мощь.
Муза его, улыбаясь, сидела рядом. Она ни слова не промолвила во время передачи, но ее присутствие было уместно и естественно, чувствовалось, что энергия именно этой женщины питает и заряжает писателя, все понимали, что она, именно она источник его творческой силы.
Муза – она и есть муза.
Поликлиника
Точный адрес учреждения, где я предлагаю вам побывать, не так уж и интересен, ситуация везде примерно одинаковая. Только не думайте, что буду рассказывать о дороговизне лекарств, непрофессионализме врачей и прочее, прочее, ни в коем случае, этих причитаний мы с вами наслушались уже по горло.
Просто давайте улыбнемся и увидим себя со стороны на месте моих героев.
Регистратура.
В этом замечательном месте в будни всегда людно. Утро ли, полдень, вечер ли, народная тропа сюда не зарастает.
– Милочка, к Ольге Ивановне мне бы… Как в декрете? И что делать, у нее я наблюдалась… Нет, к заведующей не пойду… А родит Олечка, так и вовсе уйдет, как вы думаете? Как не знаете? А надо бы. А мне что делать…
– Девушка, мне бы книжку медицинскую…
– К лору на завтра, будьте добры… Хорошо, тогда на пятницу…
– А к окулисту есть очередь? Тогда на субботу, на утро…
Женщинам, что на регистрации сидят, достается. Жаль их порой. Им бы молока за вредность да сорок пять суток отпуска, так нет же, льгот нет, и социалка у них как у всех. А вы посмотрите на их лица. С утра такие хорошенькие. Улыбаются. Чистенькие, аккуратные блузочки, халатики крахмальные, косыночки. Невольно и посетитель улыбнется. Пройдет пара-тройка часов бесед по телефону и через окошечко, и все, улыбка уже усталая, глазки не такие веселые. Устали девчата. А ты попробуй вот так вот целый день с нами, бестолковыми.
– Мамаша, да где же я вашу медкнижку возьму, нет ее здесь, нет…
– Как нет, а где?
– А в руках у вас что?
– Фу ты, господи, книжка… от самого дома в руке несу… Прости меня, доченька, совсем старой стала. Ну, я пойду…
– А к кому вы записаться хотели?
– Кто, я? Ах ты, мать честная, так я же к терапевту нашему, как ее…
– И мне книжечку, пожалуйста.
«И такая дребедень целый день, целый день», – нет, не я это сказал, от Корнея Чуковского это.
В раздевалке тоже не скучно.
– Мужчина, шапки не берем. Ну как куда, вот в авоську и положите. Да не помнется, не переживайте…
– Простите, я мобильник в куртке оставил. Какой номерок? Да куртка такая новая, ее жена мне еще купила. Вот номерок, 254. Да это не моя куртка, моя вон рядом с оранжевой, мне ее еще супруга купила…
Разделся посетитель, чуть волосики поправил у зеркала – и с книжкой к лифтам. Вроде и здесь суета, но присмотришься – порядок: вот ты, вот за тобой, а вот перед тобой. И гордишься за своих собратьев, народ за годы советской власти к очередям привык, мама не горюй! Кстати, очередь – это великая штука, не побоюсь сказать – это школа жизни. Потому и любят у нас люди очередь, бурчат на нее, негодуют, но любят.
Вы заметили, в очереди формируется особое человеческое чутье, по себе знаю. Все твои рецепторы здесь, у лифтов, работают особенно напряженно, потому здесь и порядок, и все ясно. Чуть глаз влево скосил – здесь никто не прорвется, чуть вправо – ага, вот по стеночке дама потиху вперед протиснуться пытается, вроде меня и нет. А я ей раз – шажок вправо. Все. Никуда не денется, будет стоять. Как учуял запах дореволюционного дезодоранта с гвоздикой, будь бдителен, где-то рядом дама с большим и трудным прошлым, не наступи ей на ногу, будет скандал.
Очередь двигается. Чуть ближе к лифтам, не зевай, на табло смотри. Вот первый вниз идет. Ага, туда четверо войдут. Второй не работает. Грузовой тоже вниз, туда шесть человек входят. Нет, нет, не входят, они уже вошли…
– Ой, ой, ой, погодите, я сейчас, я легонькая.
В совсем нехилый, но уже дружный коллектив врывается воздушное существо. Существо это действительно воздушное, но оно, увы, уже седьмое по счету.
Лифт не едет.
Я почему назвал тот коллектив нехилым. Трое пожилых мужчин, эдак по центнеру с гаком каждый, причем у одного гак был где-то кило под двадцать. Три симпатичные дамы, также не из пушинок. Ну что тут скажешь. Одна из дам, что стоит рядом с лифтовым пультом, заметила:
– Здесь, в общем-то, на табличке написано – не более шести человек, а вы уже седьмая.
Ответ воздушного существа был ожидаем:
– Да что вы, лифт меня даже не заметит, я же пушинка, поехали.
Но лифт все же ее приметил и явно не торопился двигаться.
Стоим.
– Гражданочка, а не соизволите ли выйти, действительно, вы ведь последняя в лифт вошли, – молвил седой с аккуратной бородкой мужичок, это тот, который под сто двадцать кило.
– И не подумаю. А может, вы выйдете, в вас весу три таких, как я, и животик вон какой, я в лифт едва протиснулась, вот из-за вас, товарищ, лифт и стоит. И вообще, мы вместе в очереди стояли, могли бы и пропустить женщину.
Это был удар ниже пояса. Мужчина с бородкой чуть нахмурился, посуровел, но, видать, умный человек и язвительный, знает свои недостатки и умеет их достойно защищать.
– Во-первых, про живот. Да будет вам известно, дорогая моя, у мужчины все, что выше колен, – это грудь. Да, да, именно так. Мой вес здесь вообще ни при чем, вы последней вошли, вы и должны выйти. И, во-вторых, могли бы возраст уважить. Вообще-то по сравнению со всеми здесь находящимися вы еще очень молоды, могли бы и пешочком, пешочком по лесенке. Раз, два, раз, два…