еще не замерзала, и ее свинцовые воды грустно чернели в однообразных берегах…» ([Там же]; курсив наш. — А. Д.). На последнюю фразу обратил внимание Вяземский, слушавший чтение Пушкиным «Капитанской дочки» по рукописи. «Кажется, зимою у тебя река где-то не замерзла, — писал он Пушкину, — а темнеет в берегах, покрытых снегом. Оно бывает с начала, но у тебя чуть ли не посреди зимы»[421]. Очевидно, Пушкин никак не отреагировал на замечание Вяземского потому, что тот со слуха не разобрался в подробностях и не понял, что действие соответствующей сцены происходит не «посреди зимы», а именно «с начала». Из комментария же Гринева к «воровскому разговору» Пугачева с хозяином постоялого двора в главе «Вожатый» следует, что Пушкин имеет в виду позднюю осень 1772 года: как замечает Гринев, он не скоро догадался, «что дело шло о делах Яицкого войска, в то время только что усмиренного после бунта 1772 года» [VIII: 290][422].
Главы 4–5. Длительность действия — около 10 месяцев.
Вскоре после приезда Петруши в Белогорскую крепость его «сносная и приятная» жизнь принимает размеренный, регулярный характер. Она лишена особых драматических событий и потому хронологически не маркируется. Тем не менее Гринев упоминает о том, что он успел получить офицерский чин и серьезно заняться литературой, так что речь идет о достаточно длительном промежутке времени. Этот бессобытийный период заканчивается ссорой с Швабриным, которая происходит летом 1773 года, по-видимому, в июле и, во всяком случае, не позднее середины августа. На время года здесь указывает значимая бытовая деталь: когда Гринев приходит к Ивану Игнатьевичу, он застает его с иголкой в руках: «по препоручению комендантши он нанизывал грибы для сушенья на зиму» [VIII: 301]. После дуэли Гринев, по его словам, «целый месяц был на краю гроба» [VIII: 310], затем, после получения отцовского письма с запретом на женитьбу, «впал в мрачную задумчивость» и несколько недель провел в тоске и бездействии, из которых его вывело получение известий о Пугачевском бунте.
Главы 6–8. Длительность действия — около недели.
Как мы уже знаем, капитан Миронов получает известие о восстании Пугачева в начале октября 1773 года [VIII: 313]. После этого проходит еще некоторое время, в течение которого распространяются слухи о приближении мятежников, урядник успевает съездить на разведку в соседние селения и через два дня вернуться [VIII: 314], в крепости ловят башкирца с возмутительными листами, и, наконец, приходит известие о взятии Нижне-Озерной крепости. С этого момента отсчет времени в романе начинает идти на часы и минуты: назавтра мятежники захватывают крепость, Пугачев вершит свой суд, жители в течение трех часов приходят к присяге, Гринев забегает в дом священника, потом идет домой, потом, когда «начинало смеркаться» [VIII: 330], отправляется в комендантский дом, где беседует с Пугачевым, и, наконец, уходит от него поздно ночью (ср.: «Ночь была тихая и морозная. Месяц и звезды ярко сияли, освещая площадь и виселицу» [VIII: 333]). Ранним утром следующего дня и Пугачев со своим отрядом, и Гринев покидают Белогорскую крепость.
Глава 10. Длительность действия — четыре с половиной месяца.
Срок службы Гринева в Оренбурге точно устанавливается из письменных показаний его начальника, старого генерала Р., данных Следственной комиссии. По его свидетельству, Гринев находился на службе «от начала октября прошлого 1773 года до 24 февраля нынешнего года, в которое число он из города отлучился» [VIII: 368].
Главы 11–12. Длительность действия — 2 дня.
В этих главах, как и в сцене захвата Белогорской крепости, время исчисляется часами, минутами и даже мигами (ср.: «Ямщики мигом заложили лошадей» [VIII: 358]). Вечером 24 февраля Гринев попадает в Бердскую слободу, к Пугачеву, и во второй раз оказывается за позднею «трапезою с Пугачевым и с его страшными товарищами». Оргия продолжается до глубокой ночи [VIII: 350], а утром Гринев и Пугачев в сопровождении Савельича отправляются в Белогорскую крепость. Дорога занимает несколько часов [VIII: 351]. Выручив Марью Ивановну, Гринев проводит час с нею наедине и затем дружески расстается со своим благодетелем Пугачевым[423]. После того как Марья Ивановна прощается с могилами своих родителей, они с Гриневым, Савельичем и Палашей отправляются в путь.
Глава 13. Длительность действия — 7–8 месяцев.
Вечером 25 февраля Гринев случайно встречается с Зуриным и принимает предложение последнего вступить в его отряд. 26 февраля Гринев, отправив Марью Ивановну и Савельича в родительское имение, выступает в поход (ср. также уточнение Гринева: «Это было в конце февраля» [VIII: 363]). О своем участии в войне с Пугачевым, как и о начальном периоде жизни в Белогорской крепости, Гринев подробно не рассказывает; мы знаем лишь, что по длительности обе эти «пустые» части его биографии, симметрично расположенные в пространстве текста, примерно совпадают. В сентябре 1774 года, уже после получения известия о поимке Пугачева (которая последовала 15 сентября), Гринева арестовывают и отправляют под караулом в Казань, в Следственную комиссию [VIII: 364–365].
Глава 14 и послесловие Издателя.
Длительность действия — 2–3 месяца.
После встречи Марьи Ивановны с Екатериной II Гринева освобождают от заключения в конце 1774 года [VIII: 374], и нам известно, что 10 января 1775 года он присутствует при казни Пугачева в Москве [Там же].
Таким образом, основное сюжетное время романа исчисляется отнюдь не несколькими месяцами, а двумя годами и охватывает период с осени 1772‐го до конца 1774 года. Если в начале романа недорослю Гриневу идет семнадцатый год, то в конце книги он вступает в брак с Марьей Ивановной вполне зрелым (по меркам XVIII века) девятнадцатилетним мужчиной, умудренным опытом армейской службы, бунта, пленения и неправедного суда. Его взросление в романе представляет собой не мгновенный, сказочный скачок к мудрости, а достаточно долгий процесс возмужания и становления — процесс, хотя и получающий дополнительное ускорение в точках пересечения биографии с историей, но проходящий все последовательные стадии, от игры и пьянства с Зуриным, а также «ужина у Аринушки», до первой сознательной молитвы, «излиянной из чистого, но растерзанного сердца», и свадьбы. Характерно, что Пушкин предполагал продлить сюжет воспитания своего героя еще на целый год. В его рукописях сохранился так называемый «Подсчет года рождения Гринева», из которого явствует, что по пушкинскому замыслу в 1773 году Гриневу должно было быть восемнадцать лет и что, следовательно, Пушкин хотел датировать начало романа не 1772‐м, а 1771‐м годом [VIII: 928]. Если вспомнить, что в «Истории Пугачевского бунта» Пушкин ошибочно утверждал, что волнения яицких казаков, к которым приурочена провиденциальная встреча Гринева с Вожатым-Пугачевым во время бурана, произошли именно в 1771‐м году [IX: 10–11], то нетрудно догадаться, почему он отказался от своего намерения. По-видимому, во время работы над «Капитанской дочкой» он обнаружил собственную хронологическую ошибку в «Истории Пугачевского бунта» и решил не повторять ее в романе. Восстановление же исторической точности в данном случае автоматически привело к сокращению «пустой части» жизненного опыта героя. Не исправь Пушкин ошибку в датах, Гриневу пришлось бы спокойно прослужить в Белогорской крепости до Пугачевского восстания не один, а целых два года, что подчеркнуло бы постепенность его превращения из деревенского простофили в зрелого мужа, сумевшего в хаосе бунта не потерять «честь смолоду». Впрочем, для основных событий «Капитанской дочки» это не имело бы никакого значения — ведь именно в них, в этих хронологически далеких друг от друга и краткосрочных точках сюжета, и выявляется человеческая сущность характера Гринева, а связующим их временным отрезкам, какой бы длительности они ни были, отведена подсобная роль соединительной ткани. Время «Капитанской дочки» — это время романа воспитания, пересозданное по моделям романа авантюрного; оно не течет, а перебрасывает нас от одного значимого момента к другому, и потому даже таким искушенным читателям, как Марина Цветаева или Игорь Смирнов, может показаться очень коротким. На самом же деле к нему просто неприменимы реалистические конвенции, ибо оно не подчиняется диктату истории, а выводит нас за пределы ее кровавого календаря в свою собственную, творимую и животворящую длительность.
КАК ПОНИМАТЬ МИСТИФИКАЦИЮ ПУШКИНА «ПОСЛЕДНИЙ ИЗ СВОЙСТВЕННИКОВ ИОАННЫ Д’ АРК»
В третьем, расширенном, издании книги «Дуэль и смерть Пушкина» (1928) П. Е. Щеголев впервые привел запись из дневника А. И. Тургенева за 1837 год: «9 генваря.<…> Я зашел к Пушкину: он читал мне сво<й> pastiche на Вольтера и на потомка Jeanne d’ Arc»[424].
Как сразу же поняли пушкинисты, Тургенев имел в виду статью «Последний из свойственников Иоанны Д’ Арк» (далее — ПС), предназначавшуюся, по всей вероятности, для очередного тома «Современника», где она и была напечатана после смерти Пушкина. Ранее эта статья не привлекала большого внимания, ибо считалась стандартным продуктом журнальной поденщины — рефератом занятной публикации в лондонской газете Morning Chronicle, включавшим перевод переписки родственника Жанны д’ Арк, господина Дюлиса, с Вольтером и комментария к ней безымянного английского журналиста[425]. Запись в дневнике Тургенева заставила пересмотреть отношение к статье: проверив изложенные Пушкиным факты, исследователи установили, что они не соответствуют действительности и что ПС, следовательно, представляет собой пушкинскую мистификацию[426].
Н. О. Лернер сопоставил вымышленное письмо Вольтера, в котором он отрекается от поэмы «Орлеанская девственница», с отказом Пушкина от «Гавриилиады» и пришел к выводу, что «Пушкиным, когда он создавал свою последнюю мистификацию, владело несомненно глубоко-личное чувство». По мысли исследователя, в ПС, как и в статье (1836) о Вольтере, помещенной в третьем томе «Современника», содержался «скрытый упрек Пушкина самому себе» за былое увлечение «отрицателем и разрушителем». «Мало чем так ярко знаменуется поворот Пушкина вправо, — писал он, — как этой переменой его отношения к былому своему учителю и властителю дум, особенно сильно сказавшейся в з