[Перевод: Фрагменты прославленного Реквиема Моцарта завершали концерт и произвели глубокое впечатление, чему, возможно, способствовало нижеследующее обстоятельство. Несколько недель назад Керубини получил из Германии письма, в которых утверждалось, что Сальери обвинил себя в том, что он отравил Моцарта. Поскольку ходил слух, будто старость Сальери повредила его разум, этой удивительной новости тогда не придали значения; но вчера нас доподлинно уверили, что из Вены поступили на сей счет подробные разъяснения и что Сальери, пожираемый угрызениями совести, перед тем как испустить дух, признался в преступлении. Так получила объяснение преждевременная смерть Моцарта, причина которой прежде не была известна; его бесценная жизнь угасла, не достигнув предела, установленного ей природой; подлое покушение, похитив у мира величайшего музыкального гения всех времен в расцвете сил и таланта, лишило следующие поколения тех шедевров, которые обещал его зрелый возраст. В этой мысли есть нечто приводящее в отчаяние, и воображение отказывается принять смутное разоблачительное известие, которое нас на эту мысль навело.]
Более скептически отнеслась к слуху другая парижская газета «La Gazette de France», тоже поместившая отчет о концерте в Академии:
Avant l’ ouverture de ce concert, il circulait dans la salle, comme nouvelle positive, que Salieri venait de s’accuser, au lit de mort, d’ avoir jadis empoisonné Mozart dans les accès d’ une épouvantable jaloisie! Nous racontons la nouvelle sans néanmoins y ajouter beaucoup foi, car depuis long-tems l’ auteur des Danaïdes était frappé d’ une sorte d’ aliénation mentale dont sa révélation volontaire n’est que le triste et dernier effet.
[Перевод: Перед началом концерта в зале передавали как верную новость, что Сальери на смертном одре обвинил себя в том, что он некогда отравил Моцарта в приступе чудовищной зависти! Мы сообщаем эту новость без большого доверия к ней, ибо вот уже долгое время автор «Данаид» страдает душевной болезнью, печальным и последним следствием которой и явилось это добровольное признание.]
Мы не знаем, поступали ли в Одессу «Le Courrier français» и «La Gazette de France», не отличавшиеся большими тиражами и популярностью, но Пушкин должен был заметить отклики на их публикации о признании Сальери, появившиеся в парижской «Journal des débats». Эту влиятельную умеренно-либеральную газету, которая в середине 1820‐х годов уступала по тиражу лишь радикальной «Le Constitutionnel», он высоко ценил, упоминал в статьях и, несомненно, просматривал в Одессе (Алексеев 1935: 529; ср. Сурат 2009: 375).
Сначала в номере от 15 апреля появилась следующая заметка, до недавнего времени остававшаяся незамеченной:
Un journal parle aujourd’ hui de l’ empoisonnement de Mozart par Salieri, comme d’ un fait avéré. Voici ce qu’écrit de Vienne un artiste qui voit fréquemment l’ illustre compositeur, dont on veut faire un Desrues ou un Castaing: «Nous avons été fort étonnés de lire dans plusieurs journaux de France, et même d’ Allemagne, que Salieri s’étoit coupé la gorge dans un hòpital de Vienne où il avoit loué une chambre tout exprès. Ce vieillard vit toujours au milieu de sa famille dont il est aussi soigné que chéri. Mais il est vrai que l’ âge a un peu alteré sa raison. Et voici une preuve bien singuliere: Une de ses manies est de tirer à l’ écart toutes les personnes de sa connoissance, et de leur dire avec une physionomie toute riante: „J’ai une petite confidence à vous faire; c’est moi, mon cher, qui empoisonné Mozart, parce que j’en étois excessivement jaloux; mais je vous avoue que je n’en ai pas le moindre remords, puisque cela ne m’empêche pas de faire de tres jolis canons.“ Tous ceux à qui il a fait cet étrange aveu, n’y ont vu qu’un acte de démence. Qu’y a-t-il dans la vie entière de Salieri qui puisse se conciler avec l’ horreur d’ un pareil forfait? Qu’il ait été jaloux du sublime auteur de Don Juan, c’est ce qu’il n’est que trop facile de croire; mais, entre la jalousie et l’ assasinat, il y a encore, grâce au ciel, un grand intervalle à franchir. Salieri a toujours passé pour avoir des sentimens honnêtes et des moeurs douces».
[Перевод: Сегодня в одной газете говорится об отравлении Моцарта, совершенном Сальери, как об установленном факте. Вот что пишет из Вены музыкант, часто встречающийся с прославленным композитором, из которого хотят сделать какого-то Дерю или Кастена[630]: Мы были сильно удивлены, прочитав в нескольких французских и даже немецких газетах, что Сальери перерезал себе горло в венской больнице, где он срочно нанял отдельную палату. Сей старец постоянно живет в кругу семьи, окруженный заботой и любовью. Однако верно, что старость несколько помутила его разум. Вот весьма необычное подтверждение этому. Одна из его причуд состоит в том, что он отводит в сторону всех своих знакомых и говорит им с веселой миной на лице: «Я должен раскрыть вам маленькую тайну: именно я, мой дорогой, отравил Моцарта, потому что чрезмерно ему завидовал; но, признаюсь вам, я не испытываю ни малейших угрызений совести, потому что это не мешает мне сочинять прелестные каноны». Все те, кому он сделал свое странное признание, расценивают его как проявление безумия. Есть ли во всей жизни Сальери такое, что можно было бы совместить с ужасом подобного злодейства? В то, что он завидовал возвышенному автору «Дон Жуана», очень легко поверить; но между завистью и убийством нужно еще, слава Богу, преодолеть огромное расстояние. Сальери же всегда слыл за человека достойных чувств и доброго нрава.]
Рассказ о полусумасшедшем композиторе, весело признающемся в страшном преступлении и не испытывающем ни малейших угрызений совести даже перед смертью, должен был произвести сильное впечатление на Пушкина, который, конечно же, не мог знать, что перед ним не свидетельство очевидца, близкого к Сальери, а вздорный журналистский вымысел. Поданная как опровержение ложных слухов, газетная заметка в действительности их раздувала, ибо венский аноним изображал Сальери физически здоровым человеком с некоторыми причудами, не сомневался в том, что он завидовал Моцарту, и, по сути дела, оставлял открытым вопрос, могла ли зависть к гению стать мотивом для убийства.
Двусмысленная защита Сальери, вероятно, возмутила известного австрийского музыканта Сигизмунда Нойкома (Sigismond Neukomm, 1778–1858), который с 1821 года жил в Париже. 15 апреля, то есть в день публикации заметки, Нойком отправляет в «Journal des débats» свое письмо, опровергая сведения, сообщенные венским анонимом: по его версии, Сальери уже нет в живых — он умер после тяжелых, мучительных болезней и нескольких месяцев безумия, слух о его предсмертных признаниях ничем не подтвержден, а обвинения в том, что он завидовал Моцарту, не имеют под собой никаких оснований. Приведем текст письма полностью:
Monsieur,
Plusieurs journaux ont répété que Saliéri, au lit de mort, s’étoit accusé lui-même d’ un crime atroce, de celui d’ avoir été l’ auteur de la mort prématurée de Mozart; mais aucun de ces journaux n’a fait connoître la source d’ où est sortie cette horrible imputation, qui voueroit à l’ exécration la mémoire d’ un homme qui a joui pendant cinquante-huit ans de l’ estime génerale de tous les habitans de Vienne.
Il est du devoir de tout homme de dire ce qu’il sait personnellement, quand il s’agit de repousser une calomnie don’t on veut flétrir la mémoire d’ un homme célèbre.
Pendant mon séjour à Vienne (depuis 1798 jusqu’en 1804) j’ai été lié d’ amité avec la famille de Mozart, et c’est d’ elle que j’ai su les détails les plus exacts sur les derniers momens de ce grand compositeur, qui est mort, comme Raphaël, à la fleur de l’ âge, non pas d’ une mort violente, comme on nous le dit aujourd’ hui; mais d’ une fièvre nerveuse qu’il s’étoit attirée par des efforts inouïs, auxquels une constitution beaucoup plus robuste que la sienne auroit succombé infailliblement. Mozart a composé en 1791 (l’ année de sa mort) 1о. Une grande cantate; 2о. La Flûte enchantée; 3о. La Clemenza di Tito; 4о. Un concerto pour la clarinette; 5о. Une grande cantate maçonnique, et 6о. Son immortelle messe de Requiem. Il étoit déjà souffrant lors de son départ pour Prague, où il etoit appelé pour y composer l’ opéra la Clemenza di Tito, à l’ occasion du couronnement de l’ Empereur Léopold II. A son retour à Vienne, il entreprit la composition de son Requiem. Affoibli par l’ excès du travail, il fut atteint d’ une mélancolie profonde qui détermina Mme Mozart lui ôter sa partition. Cette mesure et les soins que lui prodiguoit son médicin, le mireut en état de composer sa célèbre cantate maçonnique, dont le succès le ranima au point que Mme Mozart ne put plus se refuser à ses instances de lui rendre sa partition de Requiem, qu’il n’a pas en le temps d’ achever. Peu de jours après s’être remis à ce travail, ses accès de mélancolie redouplèrent à mesure que ses forces diminuoient: il ne pouvoit plus quitter son lit, et dans la nuit du 5 décembre il cessa de vivre.
Mozart avoit depuis long-temps une espèce de pressentiment de sa mort. Je me rappelle que mon maître Haydn m’a raconté que, lors de son premier départ pour Londres (à la fin de 1790), Mozart étoit venu lui faire ses adieux. Il lui dit en l’ embrassant, et les yeux remplis de larmes: «Mon père, je crains bien que ce ne soit pour la dernière fois que nous nous voyions». Haydn, beaucoup plus âgé que Mozart, croyoit alors que c’étoit son âge et les dangers auxquels l’ exposoit son voyage qui inspiroit à Mozart cette crainte.