Все известные нам весьма немногочисленные упоминания о «деле Сальери» в западноевропейской печати за период с 1825 по 1830 год отчетливо делятся на две группы. С одной стороны, некоторые авторы, не зная, видимо, о документах, полученных Карпани, продолжали утверждать, что сошедший с ума Сальери оговорил сам себя. Так, например, в номере лейпцигского еженедельного музыкального журнала «Allgemeine musikalische Zeitung» за 25 мая 1825 года (то есть вышедшем в свет уже после смерти Сальери, последовавшей 7 мая) утверждалось, что он помешался до такой степени, что иногда обвиняет себя в причастности к смерти Моцарта — «бред, в который на самом деле никто не верит, кроме самого немощного и повредившегося умом старика» (Allgemeine musikalische Zeitung. 1825. № 21. 25 Mai. Sp. 349–350; Angermüller 2000: 304). Три недели спустя главный редактор этого журнала Фридрих Рохлиц (Johann Friedrich Rochlitz, 1769–1842), известный писатель и музыкальный деятель, в конце своего пространного апологетического некролога Сальери заметил, что последний год его жизни был омрачен тяжелым психическим недугом, и в приступах умопомешательства он однажды пытался покончить с собой, а в другой раз «обвинил себя в ужасном преступлении, на которое его не сочли бы способным даже злейшие враги» (Allgemeine musikalische Zeitung. 1825. № 24. 15 Juny. Sp. 413; Браудо 1922: 107; Алексеев 1935: 526). Согласно музыкальной энциклопедии В. К. Мюллера, в конце жизни Сальери впал в слабоумие и верил, что отравил Моцарта (Müller 1830: 165).
С другой стороны, сама молва об отравлении Моцарта иногда становится предметом иронии и насмешек: в ней видят «абсурдное обвинение», в которое невозможно поверить (The London Magazine. New Series. 1825. Vol. III. September. P. 133), «чушь», которой пробавляются «дешевые газеты» (New Monthly Magazine and Literary Journal. 1826. Part II. July. P. 89).
Если Пушкин действительно, как предполагает М. П. Алексеев, наводил справки о Моцарте и Сальери у своих знакомых меломанов, внимательно следивших за европейской музыкальной печатью, — А. Д. Улыбышева, В. Ф. Одоевского, братьев Виельгорских, Н. Б. Голицына и др. (Алексеев 1935: 529–532), то он не мог не знать, что слух об отравлении был многократно опровергнут и считался ложным. Показательна точка зрения Улыбышева, выраженная в его огромной франкоязычной биографии Моцарта, над которой он работал с осени 1830 до лета 1840 года. Улыбышев, боготворивший Моцарта, представляет Сальери его «самым неумолимым врагом», главой «фаланги» зловредных итальянских музыкантов в Вене, которые не гнушались ничем, дабы воспрепятствовать успеху моцартовых опер. Неприязнь Сальери к Моцарту, считает Улыбышев, и породила легенду об отравлении. Однако, — продолжает он, как бы опровергая Пушкина, — «к счастью для памяти об итальянце, эта небылица столь же безосновательна, сколь неправдоподобна, столь же абсурдна, сколь жестока» («Heureusement, pour la mémoire de l’ Italien, ce conte est aussi dénué de fondement que de vraisemblance, aussi absurde qu’il est atroce» — Oulibicheff 1843: 165).
В предисловии к своей книге Улыбышев отметил, что главным источником ему послужила вышедшая в 1828 году немецкая биография Моцарта, написанная при участии вдовы композитора Констанцы ее вторым мужем Георгом Николаусом фон Ниссеном[634]. В этом огромном неудобочитаемом компилятивном труде были впервые напечатаны большие фрагменты семейной переписки Моцартов, в которой и содержались сведения о театрально-музыкальных кознях Сальери и его «фаланги» против Моцарта, в частности, во время премьеры «Женитьбы Фигаро» в Вене (Nissen 1828: 474–475, 499). Сам Ниссен утверждает, что Сальери возглавлял «кабалу» врагов Моцарта, а описывая в приложении к биографии памятник Моцарту в Граце, отмечает включенную в композицию персонификацию зависти, которая, по его предположению, может указывать на Сальери (Nissen 1828: 473, 177 2‐й пагинации). При этом Ниссен, как и Улыбышев, категорически отрицает версию об отравлении Моцарта, даже не называя имени Сальери как подозреваемого в преступлении.
Хотя Пушкин, как известно, плохо знал немецкий язык (см: Рукою Пушкина 1935: 22–23; Пушкин в воспоминаниях 1998: I, 429 и примеч.), близкие параллели между двумя местами в МиС и в биографии Ниссена (см. ниже, в построчн. коммент. — с. 426 и с. 441; Пушкин 1999: VII, 778, 800, 804) указывают на его осведомленность о некоторых фактах, изложенных в книге. Необходимые сведения Пушкин мог получить как из устных сообщений и переводов ad hoc русских читателей Ниссена (скажем, того же Улыбышева), так и из подробного реферата биографии в авторитетном английском журнале «The Foreign Quarterly Review» (1829. Vol. IV. 1829. № 8. August. P. 404–437), который, кстати сказать, в 1827–1830 годах довольно часто и много писал о пушкинском творчестве (см. Рак 2004d: 247–249). В реферате Сальери упоминается дважды. Во-первых, автор пишет, что Сальери «всеми силами старался воспрепятствовать успеху „Женитьбы Фигаро“» в Вене и подговорил итальянских певцов испортить второй акт оперы, так что Моцарт в антракте даже жаловался на них императору (P. 431). Кроме того, Сальери посвящено примечание к рассказу о страхах Моцарта, боявшегося, что его отравили. «Какое-то время в этом преступлении, — комментирует критик, — подозревали Сальери из‐за пылких чувств некоторых друзей Моцарта, которые знали, что Сальери — неумолимый враг композитора, и полагали, что, следовательно, он способен на подобное злодеяние [„therefore supposed him capable of the atrocity“]. Более рассудительные отнеслись к словам Моцарта как к чистому плоду его воображения» (P. 433; курсив автора).
Там, где автор реферата видит явную логическую ошибку (из того, что Сальери интриговал против Моцарта или завидовал ему, отнюдь не вытекает, что он мог его убить), Пушкин видел художественно убедительную психологическую мотивировку. Отвечая на вопрос художника Г. Г. Гагарина, почему он «позволил себе заставить Сальери отравить Моцарта», Пушкин сказал, «что Сальери освистал Моцарта и что он со своей стороны не видит никакой разницы между „освистать“ и „отравить“, но что, впрочем, он опирался на авторитет одной немецкой газеты того времени, где говорилось, что Моцарт умер, отравленный Сальери» (франц. оригинал: «…que Saliéri avait sifflé Mozart, et que pour lui il ne voyait point de différence entre siffler et empoisonner, que d’ ailleurs il s’était appuyé de l’ autorité d’ une gazette allemande de l’ epoque ou l’ on fait mourir Mozart empoisonné par Saliéri» — цит. по: Найдич 1952: 272; письмо Гагарина матери от 6 марта 1834 года).
Глагол siffler (букв. ‘свистеть, освистать’) использован здесь в общеупотребительном переносном значении — бранить, хулить, порочить, осуждать, поднимать на смех, издеваться (о произведениях искусства и их авторах). Однако еще до разговора с Гагариным Пушкин реализовал эту метафору в написанной начерно заметке — возможно, наброске предисловия или примечания к МиС:
В первое представление Дон Жуана, в то время когда весь театр, полный изумленных знатоков, безмолвно упивался гармонией Моцарта — раздался свист — все обратились с негодованием, и знаменитый Салиери вышел из залы — в бешенстве, снедаемый завистию.
Салиери умер лет 8 тому назад.
Некоторые нем<ецкие>журн.<алы> говорили, что на одре смерти признался он будто бы в ужасном преступлении — в отравлении великого Моцарта.
Завистник, который мог освистать Д<он> Ж<уана>, мог отравить его творца.
Как давно и бесспорно установлено, театральный скандал, описанный в заметке, в действительности не имел и не мог иметь места: премьера «Дон Жуана» состоялась в Праге, и Сальери на ней не присутствовал; во время первого (и малоуспешного) представления оперы в Вене никаких обструкций не засвидетельствовано; свист и демонстративный выход из зала в императорском театре — абсолютно невозможное поведение для высокопоставленного придворного музыканта (Алексеев 1935: 524–525; Штейнпресс 1980: 139–142; Кац 2008: 83). По всей вероятности, Пушкин просто придумал псевдоисторический анекдот, который должен был показать силу зависти Сальери к гению «великого Моцарта». Эта мистификация, равно как и неопределенные ссылки на сомнительные сообщения каких-то немецких журналов и газет, не оставляют никаких сомнений в том, что у Пушкина не было никаких доказательства вины Сальери и что проблема исторической достоверности сюжета его мало волновала. По-видимому, прочитав в свое время газетные сообщения о признаниях старого композитора, который спокойно рассказывает о совершенном преступлении и нисколько не раскаивается в содеянном, Пушкин увидел в них не сенильную фантазию, а страшное свидетельство о силе зависти, когда ее предметом становится не богатство, положение или успех, а данный от Бога творческий дар. Один из собеседников Бетховена, обсуждая с ним признания Сальери, сказал, что верит им, потому что «дети и безумцы говорят правду» (Beethoven 1970: 136). Примерно так же, наверное, воспринял самооговоры безумного композитора и Пушкин, а сведения об театральных интригах Сальери против Моцарта, сообщенные в книге Ниссена, еще больше укрепили его веру в гипотезу убийства из зависти.
Большинство критиков и исследователей, писавших о МиС, исходят из того, что историческая достоверность пьесы крайне мала. Исключение составляют работы советского музыковеда И. Ф. Бэлзы, предпринявшего несколько попыток доказать вину Сальери и тем самым абсолютную точность пушкинской исторической реконструкции (см.: Бэлза 1952; Бэлза 1962; Бэлза 1964). Однако из‐за отсутствия каких-либо надежных материалов, обличающих исторического Сальери, вся аргументация в пользу его безусловной виновности свелась в конечном счете к подтасовкам, анахронизмам, повторению умозаключений немецких антимасонских конспирологов и даже к грубой фальсификации, вызвавшей негодование моцартоведов всего мира (см.: Штейнпресс 1980: 113–118, 164–174; Stafford 1991: 45). Недавно измышления Бэлзы неожиданно нашли сторонника в лице В. Е. Ветловской (см. Ветловская 2003).