Non so più cosa son и Voi che sapete / Che cosa è amor» (Stendhal 1970: 318). В «Письмах о Гайдне» Стендаль снова цитирует по-итальянски те же две строчки, называя их источник: «В основе музыки лежит физическое удовольствие; я думаю, что наш слух радуется больше сердца, когда мадам Барилли поет: „Voi che sapete / Che cosa è amor“. Моцарт, Фигаро» (Stendhal 1970: 121). В сатирическом очерке французского писателя Жуи (de Jouy, настоящее имя Victor-Joseph Étienne, 1764–1846), о котором Пушкин, по словам В. Д. Рака, «имел полное и четкое представление» (Рак 2004b), описывается концерт в пансионе для девочек, где одна из воспитанниц поет канцону: «La petit Laura enleva les suffrages dans l’ air: Voi che sapete, de Mozart, et tout le monde conoint qu’elle y mettait une expression don’t la comparison n’était pas à l’ avantage de Mme Barilli» (Jouy 1818: 36; перевод: «Маленькая Лора имела успех в арии „Voi che sapete“ Моцарта, и все заметили, что она вложила в нее столько выразительности, что сравнение с ней было бы не в пользу мадам Барилли»). Во всех случаях абсолютно ясно, что речь не идет об арии Лепорелло.
Тем, что «грубые руки невежественного скрипача в пивной» («rohe Haende unwissender Bierfiedler») могут посягать на священные творения Моцарта, возмущался биограф последнего Франц Нимечек (Niemetschek 1798: 65; Niemetschek 1808: 77; Пушкин 1999: VII, 800). Он же, рассказывая о грандиозном успехе «Женитьбы Фигаро» в Праге, писал: «…kurz Figaros Gesänge wiederhallten auf den Gässen, in Gärten, ja selbst der Harfenist auf der Bierbank mußte sein non piu andrai tönen lassen, wenn er gehört werden wollte» (Niemetschek 1798: 38; Niemetschek 1808: 38–39; перевод.: «…арии из „Фигаро“ звучали на улицах и в садах, и даже арфист в пивной, если он хотел быть услышанным, должен был играть non piu andrai [итал. „Ты больше не отправишься…“ — популярная ария Фигаро, обращенная к Керубино; в неточном русском переводе П. И. Чайковского: „Мальчик резвый“]»). Оба фрагмента книги Нимечека полностью воспроизведены в биографии фон Ниссена (Nissen 1828: 641, 501), где, кроме того, приведен любопытный анекдот об интересе Моцарта к простонародному исполнителю арий из «Женитьбы Фигаро» (Nissen 1828: 561–562). В английском реферате биографии соответствующий эпизод передан следующим образом:
He would often listen to the wild music of the Bohemian peasants: there was at an inn in Prague where he lodged, a harper who entertained the guests with the favorite airs from Figaro, a self-taught man, who knew nothing of notes; Mozart heard him, called him into his chamber and played a thema on the pianoforte, asking him if he thought he could at once make variations upon it. The man pondered a little while, and asked him to play the subject once more. He then varied it so well that Mozart was delighted, and made him a handsome present.
[Перевод: Он [Моцарт] часто слушал дикую музыку богемских крестьян: как-то раз на постоялом дворе, где он остановился, популярными ариями из «Фигаро» гостей развлекал арфист-самоучка, который совсем не знал нот. Моцарт послушал его, пригласил к себе в номер и, наиграв какую-то тему на фортепиано, спросил, может ли он сразу придумать на нее вариации. Музыкант задумался и попросил Моцарта повторить тему еще раз. После этого он так хорошо сыграл вариации, что Моцарт пришел в восторг и щедро его вознаградил.]
Как кажется, мотивная перекличка этого анекдота с эпизодом МиС столь сильна, что ее трудно объяснить случайным совпадением.
Добродушно-юмористическое отношение пушкинского Моцарта к музыканту, коверкающему его музыку, С. М. Бонди сопоставил с отношением самого Пушкина к невольным комическим искажениям его собственных стихов наивными читательницами (Бонди 1978: 274). А. О. Демин увидел здесь отголосок изложенных в «Литературной истории Италии» Женгене (труде, хорошо известном Пушкину) анекдотов о том, как гневно реагировал Данте на искажение простолюдинами стихов его «Божественной комедии» (Ginguené 1811–1823: I, 482–483; Библиотека Пушкина 1910: 239–240, № 944; Демин 2004b: 127).
…Из Моцарта нам что нибудь. (Старик играет арию из Дон-Жуана; Моцарт хохочет.) — Оперу Моцарта «Дон Жуан» («Don Giovanni», 1787; либретто Л. да Понте) Пушкин, вне всякого сомнения, имел возможность слышать и должен был неплохо знать (подробнее см.: Томашевский 1935: 564–570; Эйгес 1937: 170–175).
По мнению ряда исследователей, отсылка к «Дон Жуану», одному из главных источников «Каменного гостя», служит сигналом, указывающим на присутствие дон-жуановских мотивов и в МиС: в обоих сюжетах трагическую развязку провоцирует приглашение на ужин; черный человек Моцарта как посланец из иного мира сопоставим со Статуей Командора; программа «безделицы», сочиненной Моцартом, напоминает финал «Дон Жуана», в котором явление Статуи прерывает веселое пирование героя (Бэлза 1953: 20; Ливанова 1956: 22; Гаспаров 1977: 120; Новикова 1995: 193–194; Борисова 2000). Б. М. Гаспаров предположил даже, что весь эпизод со слепым скрипачом имеет музыкальный подтекст — начало финальной сцены «Дон Жуана», где герой слушает в исполнении небольшого оркестра мелодии из популярных опер 1780‐х годов, и в том числе арию Фигаро из оперы самого Моцарта. Эта автоцитата, считает исследователь, имеет характер художественной игры. С одной стороны, Моцарт намеренно упрощает фактуру и оркестровку оригинала, изменяет тональность, в результате чего мелодия начинает звучать как «примитив» — то есть примерно так же, как должна звучать ария из «Дон Жуана», изуродованная слепым скрипачом. Однако, с другой стороны, в «примитиве» есть своя скрытая сложность и тонкость, своего рода музыкальное стернианство: «…композитор как бы бросает вызов слушателю, шокируя его примитивом и в то же время расставляя скрытые знаки высочайшего мастерства» (Гаспаров 1977: 118, 119). По мысли Гаспарова, Пушкин настолько глубоко постиг не только общий смысл, но и внутреннюю структуру музыки Моцарта, что смог заметить автопародию и откликнуться на тонкую моцартову игру. Эта точка зрения не совпадает с суждениями о музыкальной компетенции Пушкина большинства других специалистов, исходящих из того, что у поэта, при всей его любви к музыке, не было развитого музыкального сознания и он знал произведения Моцарта весьма поверхностно (см.: Алексеев 1935: 534; Эйгес 1937: 237–267; Кац 2008: 67–68). «Как ни превосходно многое в „Моцарте и Сальери“ Пушкина, — замечает, например, Эйгес, — видеть в этой пьесе признаки собственной исключительно глубокой музыкальности Пушкина, а тем более его исключительно глубокого понимания музыки Моцарта, — нет оснований» (Эйгес 1937: 186).
Поскольку выше в тексте упомянута ария из «Женитьбы Фигаро», некоторые исследователи полагают, что именно она должна исполняться здесь во второй раз и что Пушкин, отсылая к «Дон Жуану», вероятно, совершил ошибку (Томашевский 1935: 565, примеч. 3; Алексеев 1935: 534; Кац 1982: 122–123; Кац 2008: 69–70). При оценке этих предположений следует более внимательно отнестись к словам пушкинского Моцарта, обращенным к скрипачу: ведь если бы он хотел снова услышать арию «Voi che sapete», то его просьба непременно звучала бы иначе, чтобы старик понял, о чем идет речь, — что-то вроде «Сыграй нам ту же арию Моцарта» или «Сыграй нам ту же арию, что ты только что играл в трактире» (ср. Нусинов 1941: 82–84). Оставив выбор пьесы за скрипачом, а не за Моцартом, Пушкин фактически исключил возможность отождествления двух упомянутых арий. Как кажется, он не без оснований предполагал, что в репертуар венского уличного скрипача могли входить многие мелодии из разных опер Моцарта (ср. Бэлза 1953: 12).
Вопрос о том, какую именно арию из «Дон Жуана» мог бы играть слепой скрипач, представляет интерес скорее для постановщиков МиС, нежели для читателей и исследователей, так как текст не содержит никаких указаний на сей счет. Известно, что в опере Н. А. Римского-Корсакова «Моцарт и Сальери» старик играет арию Церлины («Batto, batto, o bel Mazetto»); предлагались также «ария с шампанским» Дон Жуана «Fin ch’han dal vino…» (Ливанова 1956: 22; Непомнящий 1997: 898); «ария списка» Лепорелло «Madamina, il catalogo é questo» (Кац 1982: 123; Кац 2008: 68), а также реплика Статуи Командора: «Don Giovanni, a cenar teco / M’invitasti — è son venuto», ошибочно названная арией (Вересаев 1968: 258).
Мне не смешно, когда маляр негодный / Мне пачкает Мадону Рафаэля… — Эту реплику Сальери обычно сопоставляют с первыми двумя строфами стихотворения «Возрождение» (1819; см.: Городецкий 1953: 282–283; Пушкин 1999: VII, 801–802):
Художник-варвар кистью сонной
Картину гения чернит
И свой рисунок беззаконный
Над ней бессмысленно чертит.
Но краски чуждые, с летами,
Спадают ветхой чешуей;
Созданье гения пред нами
Выходит с прежней красотой.
Хотя Рафаэль в стихотворении не назван, предполагается, что Пушкин откликнулся на рассказ о дурной реставрации его знаменитой картины «Святое семейство» («Мадонна с безбородым Иосифом»), приведенный в описании коллекций Эрмитажа 1805 года (Варшавская 1949; Кока 1962: 86; Пушкин 1999: II:1, 618–619). Возможно, однако, что в МиС имеется в виду другой сюжет — анекдот о Тициане и художнике Себастиано дель Пьомбо (Sebastiano del Piombo, 1485–1547), который после смерти Рафаэля начал реставрацию его работ в Ватикане. Когда подновленную им фреску показали Тициану, тот, не зная, кто ее реставрировал, в сердцах воскликнул, обращаясь к стоявшему рядом дель Пьомбо: «Кто был тот нахал и невежда, который замалевал / испачкал / испоганил эти лица?» («Chi fosse quel presuntuoso e ignorante chi avea imbrattati que’ volti» — Lanzi 1822: 86). Этот анекдот был впервые обнародован в «Диалогах о живописи» (1557) Лодовико Дольче (Lodovico Dolce, 1508–1568), друга Тициана (см. в издании с параллельным французским переводом: Dolce 1735: 106, 107), и затем неоднократно воспроизводился в книгах по истории итальянского искусства и биографических словарях на разных языках (см., например, восклицание Тициана в сокращенном французском переводе популярной «Истории итальянской живописи» Луиджи Ланци, процитированной выше: «…qui était l’ ignorant présomptueux qui avait barbouillé ces belles visages» — Lanzi 1823: 81). Именно комическая сторона анекдота могла вызвать гнев Сальери.