Экстенсивно — некоторое воздержание от суждения; этот акт даже в том случае, когда это воздержание от теоретического суждения, есть практическое состояние; об этом говорят авторы псалмов, прося Бога вложить в них новое сердце и новый дух; это состояние абсолютной пассивности и пустоты, пустоты от всего своего. Евангельские примеры: слова Девы Марии к Ангелу, посланному ей от Бога: се раба Господня, да будет по слову Твоему; из “Отче наш”: да будет воля Твоя; молитва Христа в Гефсимании.
Интенсивно — страх перед своей раздвоенностью, своей опустошенностью, страх Божий. Это состояние уже не пассивное, а наиболее активное, и в то же время это не акт воли. Я не знаю, как назвать это состояние или этот акт, это не акт какой-либо способности души, это просто беспредметный страх и беспредметный крик или вопль души. Поэтому здесь нет никакого выбора, никакого акта ни воли, ни мысли, ни даже чувства. Евангельские примеры: Эли, Эли! ламма савахфани! Иисус же, возопив громким голосом, испустил дух. Сюда же относятся: со времен Иоанна Крестителя Царствие Небесное силой берется и употребляющие усилие восхищают его; просите и дано будет вам, стучите и откроют; и другие.
Я назвал это состояние верой, которая не верит, и эта вера движет горами.
Оба эти состояния — и экстенсивное и интенсивное — вне свободного выбора, а поэтому не детерминированы, то есть абсолютно свободны, причем свободны именно потому, что это не состояния моей воли, а именно того я, которое я потерял в свободе выбора, а сейчас отожествил с самим собою в непосредственном отречении от своей свободы выбора, то есть от самого себя. Это состояние не возможное и не необходимое, а именно действительное, причем противоречивое, так как я отожествляюсь с самим собою в отречении от себя самого, передавая вину, которую возложил на меня Бог, — Богу. Но и в пассивном, экстенсивном состоянии, и в активном, интенсивном, я или только опустошаюсь, или страшусь своей опустошенности; ни некоторое воздержание от суждения, послушание и терпение, ни страх, или сила, или усилие сами по себе не заполняют моей пустоты и не восхищают мне Царствие Небесное. Только Сам Бог заполняет Собою мою пустоту, если я опустошил себя, и дает мне Царствие Небесное, если я усилием восхищаю его. Поэтому и в пассивной и в активной свободе я в конце концов остаюсь пассивной стороной: пассивно-пассивной или активно-пассивной. Абсолютно активен только Бог.
Сегодня я проснулся в 10 ч. утра, а накануне лег поздно. Я думал: поспать ли еще или встать? Но полдвенадцатого мне надо уходить, а перед этим еще надо помыться, позавтракать и побриться. Пожалуй, придется вставать. Хотя мне и не хотелось этого, я все же встал. Свободен ли я был встав, хотя мне и не хотелось вставать?
Во-первых, в этом рассуждении дважды употреблено слово “надо” и один раз “придется”. Значит, мое вставание было вынужденным, а не абсолютно свободным.
Во-вторых, передо мною было две возможности: вставать или не вставать. Я выбрал одну из них, то есть решил. Свободно ли было мое решение? Мое решение было свободным в том смысле, что я мог встать, мог не встать — так мне казалось — и я выбрал первую возможность. Но это решение было условно свободным, так как детерминировано надобностью уходить полдвенадцатого, необходимость уходить предопределила мое решение.
В-третьих, предположим, я бы пренебрег необходимостью вставать и уходить по делам и выбрал бы сон, а не вставание. Был бы я тогда абсолютно свободен? Мое решение было бы условно свободным, так как я мог встать, мог не встать, но снова детерминировано, только на этот раз не мыслями о будущем деле, которое я должен был совершить, а естественной потребностью — желанием спать.
В-четвертых, я мог встать, мог не встать, третьей возможности у меня не было, я не мог одновременно и встать и не встать, значит и в этом отношении моя свобода была ограничена самим содержанием выбора: у меня было только две возможности, причем одна исключала другую. Обдумав обе возможности, я выбрал одну из них. Какую бы из них я ни выбрал — активную: встать или пассивную: воздержаться от вставания — все равно что бы ни выбрал, выбор или невыбор, все равно я выбрал. И в этом отношении я, может быть, сильнее всего детерминирован: если я выбираю выбор или невыбор, все равно, что бы я ни выбрал, я уже необходимо выбираю выбор. В этом отношении у меня уже нет никакой свободы, даже условной.
В-пятых, я выбрал вставание, хотя мне хотелось спать. Я освободился от естественной необходимости, то есть преодолел сонливость, и подчинился интеллектуальной необходимости — мыслям о будущем деле. Если бы я не встал, а продолжал спать, я освободился бы от интеллектуальной необходимости и подчинился бы естественной необходимости. В первом случае я сказал бы: я свободен от естественной необходимости, я не раб своих страстей. Во втором случае я сказал бы: я свободен от интеллектуальной необходимости, я не раб условностей, которые создает мой ум, я не раб своего ума. По человеческим понятиям, первый случай считается благородным и нравственным, второй — неблагородным и безнравственным. Почему? Ведь под умом здесь понимается не то, что апостол Павел понимал, не духовность, а то, что он же называл “мудростью мира”, знанием, которое только надмевает, а не просвещает и назидает. Ум, о котором я говорю здесь, это только одна из форм себялюбия, наиболее изощренная и утонченная: я отказываюсь от своих непосредственных страстей или для удовлетворения будущих, более приятных для меня, или для избежания неприятностей, или, что самое худшее, для утверждения себя самого под видом долга, категорического императива, чистой своей воли — все это слова, которыми я прикрываю свое своеволие в наиболее сильной форме: я утверждаю себя самого наперекор своим страстям, прихотям, удовольствиям; самоудовлетворение от утверждения себя самого превышает в этом случае всякое другое удовольствие. Это самоудовлетворение или самоуважение — красивое слово, которым люди заменяют действительное воображаемым — тем, что им хотелось бы и льстило бы им. На самом деле это самодовольство, гордыня и своеволие в наиболее утонченной форме. На философском языке это называют долгом, категорическим императивом или чистой волей, то есть волей, освобожденной от эмпирических, чувственных условий.
В-шестых, невозможность не выбрать, если я решаю, то есть решаю в форме дилеммы, — безусловное детерминирование, и в этом отношении, то есть формально, моя воля не свободная, а рабская воля. Все же остальные детерминирования, то есть материальные, по содержанию — условные, освобождаясь от одной необходимости, я попадаю под другую. Тогда возникает другой вопрос: пусть формально (то есть по форме) моя воля вполне детерминирована; пусть материально (то есть по содержанию) она условно детерминирована, есть ли у меня хотя бы ограниченная условная свобода выбора: перейти от одного детерминирования к другому, то есть освободиться от одной необходимости, чтобы тем самым стать рабом другой необходимости? На большую свободу в свободе выбора я очевидно и не могу рассчитывать.
Однозначного ответа на этот вопрос, мне кажется, нет. Сегодня я мог встать в 10 ч., мог не встать. Но ведь я уже встал, тогда возможность не встать стала число абстрактной, воображаемой возможностью, если я встал, то уже не мог не встать. С другой стороны, в 10 ч. утра обе возможности и сама возможность свободного выбора были для меня вполне реальными, во всяком случае казались такими; мне казалось, что я действительно мог поспать еще полчаса, мог не поспать. Но что значит “действительно” в применении к возможности (“мог поспать”) — непонятно. Может быть, следуя Канту (в его учении о трансцендентальном характере, но не принимая его толкования категорического императива и чистой воли), можно сказать так:
сейчас, когда мне предстоит свободный выбор, я должен или, что то же, я необходимо считаю действительной хотя бы условную свободу выбора. Детерминизм самого выбора переносится на мое представление о свободе выбора. Я детерминирован в моем представлении свободы выбора, то есть независимо от того, мог ли я действительно или встать в 10 ч., или не встать, я необходимо в момент вставания думаю и убежден, что могу или встать, или не встать.
Здесь два момента: 1. Сейчас я представляю себя свободным (аналогия с трансцендентальным характером у Канта), потом, вспоминая, вспоминаю то же самое событие (по Канту: как явление) детерминированным. 2. Но акт решения не принадлежит к ноуменальному миру (как думал Кант), поэтому и само представление выбора как свободного выбора детерминировано самим выбором, то есть его необходимостью.
Амбивалентность свободного выбора: детерминизм выбора определяет воспоминание и создает представление прошлого, сам выбор — пожелание вкусить от древа познания, то есть своеволие (“вы будете, как боги”), создает ожидание и представление будущего. Поэтому и в воспоминание прошлого события, которое уже детерминировано, как свершившееся, может войти и представление свободного выбора в виде угрызений совести и раскаяния: я мог поступить иначе и тогда все сейчас было бы иначе. В угрызениях совести и раскаянии это сознание возможности поступить иначе вполне реально. Но не менее реально и другое ощущение: во-первых, я не мог поступить иначе, потому что мое решение или выбор, совершенный в определенный момент времени n, определялся решением или выбором, совершенным в предшествующий момент времени n-1, и т. д.: чтобы поступить иначе, я должен был уже тогда быть другим. Но это не успокаивает мою совесть, угрызения совести остаются и возвращают меня к представлению возможности свободы. Во-вторых, я ощущаю ритм своей жизни — Провидение, но этот ритм поврежден моей жестоковыйностью и моим своеволием. Первое — абсолютное предопределение, второе — его конкретность: предопределение не механическое, а телеологическое детерминирование моей жизни, меня самого Богом, создавшим меня по Его образу и как Его подобие.