тогдашними коновалами, заключалось в следующем: дескать, порох попадал в ранывместе с пулей и чем-то там травил жертву. На деле с пулей в рану вносилиськлочки одежды и грязь. Вот вам и почва для всевозможных осложнений). Примеромже того, насколько неспешно шло развитие медицины, может служить анатомия. Она ив начале XIX века продолжала радовать пытливыхисследователей открытиями всё новых связок и мускулов, а уж выделять её всамостоятельную науку, в самостоятельную учебную дисциплину никто и помыслитьне мог. И всё же медицина развивалась. Медленно, со скрипом двигалась вперёд,подстёгиваемая настоящим двигателем прогресса. Нет, не ленью. Войной.
Нашвеликий соотечественник Николай Пирогов определил войну, как «травматическуюэпидемию». Поди поспорь: для городка с населением в пятнадцать тысяч жителейдвести пострадавших в день – это суперкатастрофа, а ещё двести на следующийдень – инфаркт для мэра и полный паралич местной системы оказания первойпомощи. Для дивизии же в пятнадцать тысяч штыков четыре сотни раненых за двоесуток – результат не слишком активной боевой, миль пардон за каламбур,активности.
Этихсамых раненых при условии важности сохранения плотного строя в наполеоновскуюэпоху с поля боя не выносили до конца схватки, начиная лечить и перевязыватьтогда, когда утихали последние выстрелы (то есть тогда, когда многим из сердяг,в особенности тем, кому перебило крупные кровеносные сосуды, уже требовалисьединственно услуги священника). В английской армии и после реформ герцогаЙоркского медслужба была поставлена из рук вон плохо. Тыловые госпиталипредставляли собой рассадники инфекций, где судьба пациентов никого не волновала.Солдаты боялись госпиталей, как огня, имея все основания полагать, что угодитьтуда, - значит, умереть (Женщина-легенда Крымской войны, медсестра ФлоренсНайтингейл описывала английский полевой госпиталь в Балаклаве, какмногокилометровые ряды кроватей, на которых по несколько человек на каждойлежали раненые вперемешку с обмороженными, тифозными и холерными. Вновьприбывающих страдальцев некуда было класть, и их опускали на пол, по коемунельзя было пройти, не испачкав ног калом, кровью и мочой.). На батальонимелся всего один специалист с медицинским образованием (бывало, что лишьчислился, получив место по блату и не появляясь в полку). У хирурга вподчинении находились два фельдшера, а функции санитаров возлагались намузыкантов подразделения (См. главу «Армия Шарпа» Один, в лучшем случае, двоемузыкантов на восемьдесят – сто человек личного состава роты), которые при всёмжелании не могли успеть собрать всех раненых на полях больших сражений. Армия вАнглии не пользовалась популярностью, и эскулапы в неё шли из числа тех, кто несумел найти себя на гражданке, - отбросы, пьяницы, неумехи. Их личнаянекомпетентность, наложенная на зачаточное состояние медицины, пациентамдоставляла немало мучений.
Нетак обстояло дело во Франции. В 1793 году будущим Главным хирургом Великойармии Домиником-Жаном Ларреем (вспомните его, надевая летом тёмные очки, ведьэто он их изобрёл во время египетского похода Наполеона для защиты глазфранцузских служивых от палящего солнца) по образцу «летучей артиллерии» былисозданы «летучие амбулансы» (от которых ведёт своё происхождение наша «Скораяпомощь»). В каждом из амбулансов состоял один хирургI класса, два хирурга II класса, 12 хирургов III класса, 57 человеквспомогательного персонала, имелось 12 легких повозок для перевозки раненых и 4тяжелых повозки для перевозки носилок, перевязочного материала ипродовольствия. Хирурги на легких повозках с небольшим набором медикаментов иинструментария следовали непосредственно за войсками и с ходу оказывали медицинскуюпомощь раненым. Тяжелых вывозили в развернутые поблизости передовые пункты,где их оперировали старшие хирурги (основной операцией была ампутацияконечностей при огнестрельных переломах). Прооперированные на передовых пунктахраненые перевозились во временные лазареты, а оттуда в госпитали. Ларрейбыл не только прирождённым организатором, отличался он также незаурядной личнойхрабростью. В битве под Ватерлоо Веллингтон,разглядев в подзорную трубу работающий прямо под пулями и осколками полевой госпитальЛаррея, приказал своим артиллеристам перенести огонь в сторону от лазарета иобнажил голову в знак уважения к доблести знаменитого по обе стороны фронтаврачевателя.
Вте времена, как уже вскользь говорилось выше, сабельные раны излечивалисьсравнительно легко, ибо грязь в них попадала редко. Отмечены случаи, когдабольной выздоравливал после дюжины сабельных ударов. Резаные и колотые простозашивались и перевязывались. Личинки для очистки ран от поражённых некрозомтканей применял, кстати, в то время не только Харпер. Прибегали к их услугам идипломированные доктора. Огнестрельные ранения в туловище были сопряжены сдальнейшими осложнениями, ибо с пулей в рану проникали куски ткани, земля. Впроцессе нащупывания и извлечения пули несчастный терял много крови, а отболевого шока мог и вовсе загнуться, так что глубоко засевшие пули хирургипредпочитали не трогать (обеспечивая в будущем пациенту, буде выживет, всепрелести хронического отравления свинцом). При огнестрельных поврежденияхконечностей, если пуля задевала кость, страдальцу из-за обилия в ране осколковкостей гарантировалась гангрена. Восемьдесят пять процентов раненых умирало отгнилостных, гнойных и гангренозных осложнений операционных ран. От них,родимых, скончались и наш Багратион, и французский маршал Ланн (оба получилиотнюдь не смертельное в наши дни ранение нижних конечностей). Единственнымспособом избежать хотя бы заражения крови хирурги считали скорейшую ампутацию.Был её горячим приверженцем и Ларрей. Именно на ускоренную доставку раненых к операционномустолу были направлены усилия Доминика-Жана по формированию амбулансов. ВБородинском сражении Ларрей провёл на ногах тридцать шесть часов, оперируя, ипроизвёл более двухсот ампутаций. А сколько таких сражений было в его жизни,подсчитать трудно. О Ларрее говорили, что он «…обезножил Францию». Впрочем,теория быстрой ампутации господствовала и в армиях других стран, в том числе ванглийской. Британских хирургов от прочих отличала одна особенность: радиэкономии времени они не выкраивали участок кожи перед ампутацией для того,чтобы в дальнейшем покрыть им культю. Экономия стоила порой их больным жизни:очень часто кончалось всё той самой гангреной. Лишь после 1852 года теориябыстрой ампутации уступила место «сберегательному методу лечения» Пирогова с накладываниемна перебитую конечность гипсовой повязки. (Даже столь скрупулёзныйсочинитель, как Бернард Корнуэлл, не застрахован от неточностей. В оригинальномтексте романа «Месть Шарпа» именно гипс французский доктор накладывает стрелкуна повреждённую выстрелом Люсиль конечность, хотя действие происходит в 1814году, и до изобретения Пироговым гипсовой повязки тридцать восемь лет. Другойпример: книга «Враг Шарпа». Немцы поют над могилой погибших товарищей стариннуюсолдатскую песню «Ich hatt’einenKameraden». На дворе 1812 год, песня не только не успеластать старинной, песни-то ещё нет. Есть стихотворение Людвига Уланда,написанное три года тому. На музыку его положит Фридрих Зильхер в 1825 году.«Блохи» подобного рода для переводчика сущее наказание. Что делать? Давать«Прим.пер.», значит, подрывать у читателя доверие к автору и рвать нитьповествования, а рвать, по моему глубокому убеждению, позволительно лишь в томслучае, когда без дополнительной информации читатель упустит какие-то нюансы. «Блоху»,конечно же, можно исправить тишком, но имеет ли право переводчик лезть грязнымиручонками в чужой текст? Кроме того, нельзя списывать со счётов возможностьсобственной ошибки и наличия у переводимого автора более точных сведений. Тотже Пирогов поначалу использовал не гипсовые повязки, а изобретённые бельгийцемСетеном в 1834 г. крахмально-клейстерные. В конце концов, при переводе я «гипс»всё-таки заменил неким расплывчатым «лубком», а песню оставил как есть,рассудив, что любителей немецкого романтизма среди читателей немного, а знатокиистории медицины попадаются.)
Остолбняке и прочих инфекциях никто понятия не имел. По степени изгвазданностирабочего фартука хирурга засохшей кровью с гноем судили о профессионализмеконовала. Дефицитный перевязочный материал переходил от раненого к раненому безстирок и дезинфекции, как боевое красное знамя, до полного истрёпывания(стирать и кипятить его фельдшеров обязал всё тот же Пирогов). Готовя увечногок операции, полевой хирург исследовал раневой канал грязным пальцем или неменее грязным зондом, и предложение помыть руки воспринял бы, как личноеоскорбление. Не преувеличиваю. В середине девятнадцатого столетия венграЗеммельвейса, работавшего с роженицами, именно за предложение мыть руки передоперациями коллеги затравили и довели до сумасшедшего дома, хотя смертностьсреди его пациенток снизилась в разы. Лишь в 1867 году (Земмельвейс был ещёжив) англичанин Дж. Листер применил для уничтожения микробов в ране и обработкисоприкасающихся с ней предметов 2-5% раствор карболовой кислоты.
Из медицинского пособия 1764 года издания. Мне почему-то кажется, чтопациент на рисунке уже отдал Богу душу. Ну, не может человек, даже усосавший слитр рому, сидеть так спокойненько, пока ему отчекрыживают ногу.
Списокобезболивающих препаратов ограничивался спиртным. Больного перед операциейглушили ромом или джином, как рыбу динамитом, и под его вопли ковырялись втеле. В 1844 году американский дантист Горацио Уэллс обнаружил, что закисьазота («веселящий газ») работает лучше спиртного. Опробовав веселящий газ насобственных пациентах, Уэллс договорился продемонстрировать его чудесныесвойства бостонскому хирургу Джону Уоррену, но успехом «презентация» неувенчалась, а спустя два года тому же Уоррену другой дантист, Уильям Мортон,предложил испытать в качестве анестезии серный эфир. Уоррен под эфирнымнаркозом 16 октября 1846 года удалил опухоль и остался доволен новинкой. Серныйэфир начал победное шествие по миру. Уже в 1847 году наш Пирогов применяет