«Весть о концертах в Абакане Святослава Рихтера, – говорилось в статье, – привела в волнение всех любителей музыки. Послушать игру великого пианиста не в записи, не по телевизору, а непосредственно, в ее живом звучании – об этом мечтали многие абаканцы, удаленные тысячами километров от тех залов, где выступает Святослав Рихтер. Их можно понять, потому что за этим именем стоит пианизм такого высокого класса, какой редко встречается в исполнительском искусстве…»
За завтраком Святослав Теофилович читал двустишия, сочиненные вместе с Анатолием Ведерниковым[49], – прочел подряд, ни разу не задумавшись, тридцать остроумных, посвященных разным темам и лицам двустиший – Монтескье и Цицерону, Левитану и Мелвиллу, Ренуару, Хиндемиту и т. д.:
Моцарт – чистое дитя,
А масоном был хотя.
Гордо Вышеград стоит,
И вокруг приятный вид.
Танцы Дворжака в эфир
Чехи шлют на целый мир.
Вот был бой за Илион,
Или Аргос или он.
Страшно Гектору Ахилл
За Патрокла отомстил.
Вот Ходынка, а на ней
Зря погибла тьма людей.
Композитор Хиндемит
Контрапунктом знаменит.
Живописец Ренуар
Вводит даму в будуар.
Старый Павлов был жесток,
Он собачкам сделал шок.
Верди Вагнера любил,
Вагнер Верди матом крыл.
Цезарь Борджиа не зевал,
Он сестру свою лобзал.
Петр Ильич любил слугу,
Но об этом ни гугу.
Левитан всегда так мил,
Сердце русских он пленил.
Что за чудо Мендельсон,
Он, как летней ночи сон.
Безусловно, Цицерон
Благороден и умен.
Монтескье умом блистал.
Он за собственность стоял.
Мелвилл истинно велик.
Им написан «Моби Дик».
После завтрака поехали в гостиницу «Хакасия». Одновременно к подъезду гостиницы подкатили три сверкающих новеньких «Икаруса», и из них лениво вывалились большие группы инопланетян – двухметрового роста детины в ярких красных, желтых и синих дутых костюмах образца XXI века. Лица безо всякого выражения, кроме усталого сознания собственного превосходства, невиданная обувь. Зрелище произвело впечатление на Рихтера – он с большим интересом наблюдал за перемещением фигур от автобуса к лифту. Оказалось, это спортсмены из Финляндии, Швеции, Норвегии, прибывшие на состязания по хоккею с мячом.
Номер в гостинице «Хакасия» (можно ли назвать номером шесть комнат!) находился на шестом этаже.
– Такого еще не было, – заметил Рихтер. – Для Наркиса Барановича Пузатова…
Едва мы вошли, как впорхнула и села на занавеску синичка. Святослав Теофилович пришел в восторг и тотчас хотел ее кормить. Синичка перелетала из комнаты в комнату, и Рихтер ходил за ней, не переставая радоваться и беспокоиться о ее пропитании. Все-таки синичка вылетела в одну из форточек. Птичка оказалась волшебной – столько жизненных сил она пробудила.
В «зале заседаний» – иначе не назовешь огромную комнату с пятиметровой длины столом – стояло расстроенное пианино «Енисей». Святослав Теофилович, как ни странно (пианино! да еще в плачевном состоянии – никогда не видела, чтобы он играл на пианино), сразу сел за инструмент и стал играть. Сначала джазовые импровизации. Потом сам предложил:
– Дайте мне темы для импровизации.
– Деревья в инее.
Музыка зазвучала в тот же миг: застывшая снежная благодать, застывший на деревьях иней – все получилось! Законченная пьеса с развитием. Рихтер попросил еще темы. Я предложила четыре: «Синичка в номере», «Неизвестный вокзал», «В разлуке» и, поскольку Святослав Теофилович предупредил, что четвертая тема будет последней, – «Der Dichter spricht»[50], по Шуману. Задумываясь каждый раз лишь на мгновение, Рихтер начинал играть, и музыка захватывала с первых же звуков. Может быть, больше всего его привлекла тема «Неизвестный вокзал» – это было интересно, опасно, страшно! Святослав Теофилович смеялся, но чувствовалось: он сам понимает, что импровизации получились прекрасно!
– Пианино можно не настраивать, я могу заниматься и на таком, – ко всеобщему удивлению сказал Святослав Теофилович.
Евгений Георгиевич лишь слегка подстроил «Енисей», поставил модератор, а Святослав Теофилович уже взял ноты Шимановского, поставил их на пюпитр:
– Надо играть только те вещи, в которые влюблен.
Рихтер много раз показывал именно «рисунок» музыки Шимановского, и, действительно, продолжительные и широкого диапазона арпеджио, красиво заполнившие нотный разворот, графически передавали переливы пения сирен. Святослав Теофилович стал по нескольку раз играть одну пьесу за другой: «Остров сирен», «Калипсо», «Шехерезаду», «Тантрис». Настоящий концерт из произведений Шимановского, – не просто концерт, а концерт-эссе, с пояснениями и комментариями.
– «Остров сирен» и «Калипсо» – это Эллада. Что есть у Шимановского – это воздух, который приходит к вам из тех времен в каждой пьесе. Совершенно своеобразный гармонический язык. Тема Одиссея гармонически ни на что не похожа («Калипсо»).
В одном из «Мифов» («Фонтаны Аретузы») Рихтер играл обе партии (скрипки и фортепиано), потом – куски Квинтета Франка. Намеревался играть его в Большом зале консерватории с Квартетом имени Бородина 31 декабря на юбилейном вечере «бородинцев».
Потом Трио Чайковского. Именно тогда, в Абакане, до меня донеслись «предзвуки» грандиозного события – иначе не могу это назвать, – которым стало исполнение этого произведения на «Декабрьских вечерах» в ансамбле с Наталией Гутман и Олегом Каганом. Святослав Теофилович был «болен» или, выражаясь его словами, «влюблен» в Трио.
– Посмотрите, – сказал Рихтер, – разве это трио? Во-первых, оно едва ли не труднее, чем Концерт, а во-вторых, это же симфония, а не трио. Только русский композитор мог написать такое: отчаяние, конец, смерть, тоска, гибель… Какой композитор!..
В декабре 1986 года Трио звучало дома у Рихтера, пять раз исполнялось в музыкальных школах, дважды в Музее имени А. С. Пушкина, и каждый раз сокрушало.
В Пушкинском музее публика встала. В одном из последних рядов поднялся Светланов, пораженный, бледный, с льющимися по щекам слезами.
Мне кажется, это исполнение трио «Памяти великого художника» стало явлением в исполнительском искусстве XX века.
Хотелось бы надеяться, что на Московском радио сохранилась в неизмененном виде запись этого сочинения, прозвучавшего в Музее в тот памятный день.
Творческая энергия Рихтера была в этот день – 16 ноября – неисчерпаема.
– А я играл вам свои сочинения?
– Нет.
– Прелюдию с-moll’ную – я написал ее перед отъездом в Москву, когда был очень подавлен. С ней я поступил в консерваторию, и она очень понравилась. Была задумана и фуга, но я сочинил только тему.
Святослав Теофилович сел снова за «Енисей» и сыграл прелюдию и тему фуги.
– Чувствуете влияние Пуччини и Франка? В Москве я хотел написать симфонию, ходил по Москве… думал. Во второй части – Красная площадь ночью.
Рихтер сыграл много музыки из симфонии, которую, к сожалению, не закончил.
Святослав Теофилович провел у пианино больше трех часов. Потом встал, закрыл его крышку, сел у торца пятиметрового стола. Я села напротив и сказала:
– Этот стол очень подходит для того, чтобы писать за ним автобиографию.
Я ожидала возражений, но Святослав Теофилович согласился, – такой уж это был день. Не медля ни минуты, он начал свой рассказ.
– Я родился в 1915 году в Житомире, на Бердичевской улице. Теперь эта улица уже давным-давно называется улицей Карла Маркса, хотя она переходит в Бердичевское шоссе, так что ее первое название соответствовало действительности. Шоссе приводит к мосту через речку Тетерев.
На спуске из города жила «Магрита» со своей мамой, и там нас кормили. В какой-то хибарке. Идя туда, можно было сковырнуться кубарем. «Магрита» – Ира Иванова[51] – теперь жена Льва Николаевича Наумова[52].
Генрих Густавович обожал его. Замечательный музыкант, святой человек, верный последователь школы Нейгауза, симпатичный и трогательный. Я слышал, как он изумительно играл Четвертое скерцо Шопена…
Если посмотреть с моста налево, далеко-далеко была видна церковь, которая будила надежды на что-то интересное и неизвестное…
Я исписала немало страниц, и мы дошли, правда, с многочисленными отступлениями, до трех лет. Я останавливаюсь, потому что «автобиография» Рихтера – в картинах и снах – это путешествие в воспоминания о детстве, самом раннем его периоде. Этот рассказ помещен в пятой главе.
Приближалось время выезда в Саяногорск. Святослав Теофилович спустился вниз. Машина ждала. Выехали за пределы города, пересекли реку Абакан, что в переводе с хакасского означает «Медвежья кровь». Шоссе привольно вилось, пересекало равнинные просторы; миновали дачный поселок, улицы которого – Клубничная, Рябиновая, Вишневая – радовали своими названиями. А потом началась равнина, без края и без конца, вдали сливающаяся с небом, голубым, переходящим в розовое. Едем на 120-й концерт. Степь. Полнолуние. Постепенно темнеет. Путь неблизкий. На сине-сером небе совершенно близко висит золотая луна, как будто прикреплена, привешена к нему.
– Парад луны, – сказал Святослав Теофилович. – Глюковская луна.
Он несколько раз поворачивался в ее сторону, всматривался в необычное зрелище огромного золотого светила над снежно-золотой равниной:
– Она царит одна, ничто ей не мешает.
Между тем пейзаж менялся, равнину неуклонно теснили горы, они наступали на нее сначала с одной, потом с обеих сторон. Саянские Мраморные горы, суровые, таинственные, со склонами, покрытыми мощными стройными елями. Снова «другие земли». Ехали дотемна, до тех пор, пока горы стали лишь угадываться пугающими громадами.