зии, особенно тесно связанное с кровью и сердцебиеньем). Второе (иноческое) в ее изображении выглядит как «уже неорганическое», нетленное, подобное минералам («алмазные старцы», «в жилах у него золотая пыль»).
Возвращаемся к нашей основной сюжетной линии.
Тебе, Творец, Тебе, Тебе,
Тебе, земли вдовцу,
Тебе – огню или воде,
Птенцу или Отцу —
С кем говорю я в длинном сне,
Шепчу или кричу:
Не знаю, как другим, а мне —
Сей мир не по плечу.
Тебе, с кем мы всегда вдвоем,
Разбившись и звеня,
Скажу – укрой своим крылом,
Укрой крылом меня.
Птица (Птенец) этих стихов – не совсем из того ряда, о котором мы говорили. Эта птица – не обязательно поэт, это человек (ср. «Жалобу птенца» из «Простых стихов для себя и для Бога»[340] и другого птенца, который заводится внутри[341] или проклевывается в сердце[342]). Хотя, кажется, другого Человека в его сути, чем Поэт, Шварц не представляет. Мы слышим постоянные мотивы нашей темы: огонь, вода, звон, разбитость, сон. И среди них новое, сильное слово – Отец. Но оно сказано в ряду других, каждое из которых неокончательно: не важно, кто Ты, но – Тебе. И здесь мы видим полный поворот сюжета. Если прежде речь постоянно шла о том, чтобы пробить замкнутость, – здесь, наоборот, страстная просьба об укрытости. Речь идет не о том, чтобы спасать – но чтобы быть спасенным, убереженным, как птенец, укрытый материнским (отцовским) крылом. Библейский образ Бога как птицы, покрывающей птенцов крыльями, – его вспоминает Господь, плача о Иерусалиме: «Сколько раз хотел Я собрать чад твоих, как птица птенцов своих под крылья…» (Лк 13, 34).
Конечно, я и не думала исчерпать всю «птичью» тему у Елены Шварц. И, назвав последнюю часть «финалом», я имею в виду только финал этого сюжета: птица – поэт – тюрьма – Другое. Изданная посмертно книга Елены Шварц была названа, вероятно, уже не автором, – «Перелетные птицы». Но названа она по строке одного из ее последних стихотворений, которое я уже вспоминала в начале:
Мы перелетные птицы
С этого света на тот.
Итак, остается спросить: задумывал ли сам поэт такое движение «сюжета», следил ли за ним? Или даже – заметил ли он его? Я думаю: вполне вероятно, что нет. Поэт прикасается к некоторым вещам, смыслам, символам – и они сами продолжают свою жизнь в его письме и делают то, что считают необходимым. Не стоит по привычке называть такую работу художника «подсознательной». Более точно – в пространственном отношении – будет назвать ее надсознательной.
За работой над этими заметками, в поисках какой-то строки я взяла с полки и открыла одну из книг Е. Шварц, в которую давно не заглядывала. Из книги выпала открытка. Это было письмецо от Лены, ее острый, быстрый, летящий почерк! Как будто не по бумаге, а по воздуху. О давних делах, о В. Кривулине и гибели его сына. «Счастливого Вам паломничества!» – последняя фраза. Оно было написано весной, 25 марта, накануне моей поездки в Иерусалим, где Лена уже побывала год назад. Я и думать забыла, что у меня есть это письмо. Все ее письма хранятся у меня в одном месте. Но что совсем поразительно: на открытке – одна мозаичная птица, серо-зеленая (цвета глаз Лены), летящая вниз и глядящая вверх – такая, какой мне и виделась бы Птица Лены в отвлечении от орнитологических подробностей: соловей, попугай, ворона и т. д. Птица, которая есть во всех птицах. Даже того, Птица это или Птенец[343], нельзя сказать с уверенностью.
Нет, не античная работа… Что же это? На обороте открытки читаю: деталь мозаики М. Шагала. Она летит не прочь, на волю, а сюда, к нам. У нее как будто есть дело. Птица без знакомой ветки в клюве, но похожая на вестницу.
И, долго слушая, скажите: это он:
Вот речь его. А я, забыв могильный сон,
Взойду невидимо и сяду между вами…
Февраль 2011-го – 16 февраля 2012 года