— Есть круг людей, которых ты считаешь своей семьей?
— Опять же близкий круг это называется, а ж семья.
— В твоем сознании нет понятия «семья», только близкий круг?
— Конечно. Близкий круг. Конечно, да. Интенсивность внутри отличает его от кругов, которые дальше и дальше. С соответствующей долей доверия.
— Это понятно. А это идет от неприятия самих понятий семья и брак?
— Брак — это уничижение другого человека до уровня собственности. Институт брака, семьи и супружеской верности. Это предательство страсти и возведение банальной капиталистической модели на пьедестал закона. Рыночная экономика переводится в сферу отношений между людьми. Мы с тобой заключаем договор, и теперь ты моя собственная вещь. Надо быть бдительным сторожем, чтобы твою вещь никто не украл. Если говорить про нас, то у нас близкий круг, но нет такого, что мы обязаны совокупляться только друг с другом. При этом устанавливать табу на других людей и секс. В этом отношении все свободны.
— Ты говоришь про свободные отношения.
— Да. Это свободные отношения, безусловно.
— А какие есть отличия для тебя в существовании близкого круга и в семье? Чего бы \ вас еще не было, помимо свободных отношений, если бы вы существовали в консервативной ячейке?
— Не знаю, какие отличия. Это просто ответ на политические вызовы режима.
— Если бы ты хотел провести акцию, чтобы показать, как бы вы взаимодействовали, будь вы семьей — как бы это выглядело? Вы бы жили только с Оксаной; вы бы каждое утро вставали, отводили детей в детский сад, потом варили обед им, ходили бы с утра до вечера на работу? Понимаешь?
— Это хороший вопрос. Как бы мы жили?
— Я просто хочу понять эту разницу.
— Все очень просто. Мы бы жили, так же как и живем. Где-то добывали бы еду, еще что-то, готовили какие-то события, занимались бы политической пропагандой, издательским домом и вступали бы в отношения с людьми. Мы бы жили, как живем. Мы бы не закрывались друг на друге.
— Я пытаюсь понять, что, помимо свободных отношений, отличает вас?
— Что вообще является этим жизненным проектом, что вообще объединяет людей?
— Ты называешь это «жизненный проект»
— Это проект, безусловно.
— Чем жизненный проект отличается от типичного представления о семье, кроме свободных отношений?
— Безусловно, то, как ты живешь, то, чем ты живешь — это несет определенные смыслы. Утверждение своих условий существования дает возможность опровергнуть другие смыслы и понятия, которые навязываются образовательными институтами.
— Ты их утверждаешь через что, помимо свободных отношений? Через какие смыслы?
— Смыслы твоей жизни и ее форма. Государство говорит: ты должен жить так, так, и так. Но никто так жить не должен. Необходимо опровергать, но чем? Человек живет и показывает, что то, что говорят… Те схемы отношений, которые преподносятся как обязательные, в них изначально заложены такие вещи, как ревность, — населению объяснили, что оно должно чувствовать. На ревности и измене держится сакральность брачных уз. Ты должен ревновать, это унижение — делить кого-то с кем-то и т. д.
С одной стороны, пресловутый патриархальный порядок. А с другой стороны, есть определенные группы фашизоидных феминисток, которые говорят, что мужчинам и женщинам надо держаться друг от друга как можно дальше. И вообще мужчина — это биологический вид, который надо уничтожить. Но пока нельзя уничтожить, тогда надо представить, что такого вида просто нет. Сцилла и Харибда. С одной стороны видовой фашизм, а с другой — тотальная моногамия, основанная на понятии измены, лжи и предательства.
Почему предательства? Потому что если есть этот договор о собственности, то в любом случае жизнь с этим соглашаться не собирается.
Живое не хочет быть вещью. От этого не уйти даже в результате самого рационального договора. В один из дней жертвам моногамии становится уже совсем невыносимо. Но слишком много материальных ценностей связывает, чтобы безболезненно все порвать. Тогда начинается обман себя и другого. Один человек начинает за спиной жить против другого человека, и его уже не назвать близким. Другой для него превращается или в шпиона, или в следователя. Все с нетерпением ждут разоблачения. И это заключено в таких отношениях изначально.
Или совсем такой утопический патриархальный институт, где и жизнь невыносима, и измены нет, но так прописаны роли, что женщина буквально превращается в домашнюю скотину.
— Или мужчина.
— Если мужчина, то это уже в другой крайности работает. Если есть дети, то там фигура мужчины превращается в Бога-Отца со всеми вытекающими последствиями в виде регулярной инквизиции в преддверии обязательного Страшного суда.
— Твой «жизненный проект», это такая демонстрация, тоже своего рода акция?
— Акция? Как это назвать акцией? Акция это другое, там идет работа с инструментами власти. Акцией я бы назвал именно определенное действие. Там придумывается название, есть определенная методология того, что делается там определенная ситуация конструируется.
— А это скорее идеология?
— Это вопрос скорее о том, чтобы не происходило расщепления. День за днем государства разжигают ненависть между целыми народами. Телепропаганда говорит: «Убивать, убивать, убивать». Российское население натравливают на украинское общество. Стравливают людей, как цепных собак. Что ответить на это? Мы с Оксаной и нашей подругой по Политической Пропаганде решили, что лучшим ответом станет объединение. Вика была из Украины, а мы из России, наши отношения стали личным ответом на разжигаемую вражду. Мы даже лекции на эту тему давали. В общем, я хочу сказать, что ты не можешь говорить о каких-то вещах, и писать какие-то вещи, и опровергать какие-то вещи, при этом…
— Те идеи, которые ты транслируешь в своих акциях…
— Они должны…
— Они просто не вяжутся с такой обычной семейной ячейкой?
— Естественно. С патриархальной семейной ячейкой они точно не вяжутся.
— До того, как ты начал этим всем активно заниматься, я имею в виду акции, ты жил точно так же в плане отношений?
— Было бы странно, если бы я не менялся.
— Когда ты жил с мамой и папой, ты был в семье, они были семьей. Так?
— Безусловно. Стандарт семьи сохранялся.
— Сейчас у тебя жизненный проект, близкий круг. Как ты оттуда пришел сюда: может, ты в 17 лет жил с девушкой, моногамно, в 25 жил с молодым человеком и ощущал себя полигамным…
— Это довольно обычная история. Мне было около 6 лет, когда дедушка в пьяном угаре продал свой дом цыганам и переехал к нам жить. Он был уже очень старым и ходил с катетером. Дед привез с собой кучу хлама и свалил его в коридоре. Почти на самом верху этой груды я обнаружил порнографические карты. Эту колоду я потом очень долго изучал. И тогда меня заинтересовал противоположный пол. Я смотрел и не врубался — почему женщина банан ест, потом врубился. По этим картам я и строил постепенно интерес к женщинам. Исходя из того, кто из них подходил к воплощению увиденного.
— Исходя из того, насколько они могли делать то, что было на картах?
— Конечно. Сначала это было вообще непонятно, на что похоже. Только потом приблизилось к чему-то человеческому.
— Это были девушки на порнографических картах. А чувство, стремление к человеку противоположного пола?
— У меня, с одной стороны, это порнографические карты, а с другой — я понимал роль женщины в моей жизни. Я искал женщину, которая может быть другом и соратником. Через много лет поиска мы начали жить с Оксаной, и тогда мы жили по принципу доверия нуклеарной семьи. Мы были только вдвоем.
— Почему потом вы решили новый договор создать?
— Потому что мы стали размышлять, сопоставлять, думать, что мы транслируем тем, как мы живем. Это в сильной степени повлияло. Какой бы мог быть смысл в искусстве, которое ничего не меняет? Ты либо опровергаешь, либо что-то утверждаешь.
— Вы в некотором смысле тождественны своим акциям?
— Нет, не акциям. Тождественность между принципами и жизнью имеет определенный смысл. Иначе это разрыв и расщепление, либо просто лицемерие и ложь.
— Сколько лет вы прожили?
— Порядка 8 лет.
— Восемь лет вы жили друг с другом в обычной такой системе. И потом ты так легко смог принять другую?
— Где-то на протяжении года. Обычно мы разговариваем и формулируем идею. Потом становится очевидным, что это нужно начинать воплощать.
— Ты испытывал чувство ревности?
— Я бы не назвал это ревностью.
— Неужели ты не боялся потерять?
— Нет.
Я тогда думал, отношусь ли я к ней как к собственности?
— Тебе не кажется, что в тебе боролось вот это мужское начало, которое отвечает за ревность, и рассудок, который генерирует идеи? Была эта борьба?
— Немного. Это скорее не ревность. Я бы это назвал жадностью. Например, на столе лежит еда. Конечно, живот диктует свое отношение. Но в итоге можно и пожалеть, если самому все сожрать. Это примерно, как человека уже давно тошнит, а он все равно все обратно заталкивает.
— Честность боролась с эгоизмом?
— Да, вот так можно сказать. Давай назовем это словом «жадность». Это похоже. Жадность — это и есть собственничество, когда ты хочешь все в себе удержать. Даже тогда, когда тебе это не нужно.
— А почему ты не боялся, что можешь потерять Оксану?
— Потому что это ставит перед нами вопрос. А что вас держит вместе?
— Я про это и спрашиваю.
— Через это можно понять, а держит ли вас что-то большее, чем привычка или страх нарушить право собственности? А держит ли вас какая-то жизненная идея? Есть ли интерес по отношению друг к другу, который находится за этими границами? И если он есть…
— Это сильная духовная связь?
— Не духовная.