— Идейная?
— Идейная.
— Вы привязаны больше друг к другу, как человек к человеку, чем как мужчина с женщиной?
— Я думаю, что если свобода не разрушает наши отношения, значит, мы все-таки остаемся друзьями. Поэтому мы и опровергаем ментовский язык, который предписывает называть близкого человека женой, сожительницей или говорить — холост. Когда судьи, следователи изъясняются, у них есть категории. Если мыслить себя этими категориями, то этого уже достаточно, чтобы стать транслятором. Мне кажется, что даже в таких вещах надо искать другие слова. Мы сейчас используем слово «друг» или «подруга». Ницше писал, что друг — это вопрос перспективы.
— Оксана — настоящий друг?
— Да. Но для того, чтобы это понять, нужны ситуации. Встречаешься с человеком, и с вами происходит череда ситуаций. Не искусственных проверок, это создает сама жизнь. И таких ситуаций была не одна.
— Какая? Например?
— Одна из ситуаций. Слово.
— Можешь рассказать?
— Это не тайна. Это вопрос слова. Когда ты живешь по принципу свободных отношений, го они как всякая свобода налагают на тебя значительную ответственность. Точнее, на слова. Однажды Оксана нарушила принцип слова, на котором держались наши отношения. Долгое время она пыталась покрыть нарушенное слово просто еще большим количеством новых слов. Но ее слова утратили связь с реальностью. И через это она сама стала терять эту связь. Видимо, Оксана очень сильно это почувствовала. В какой-то момент она пришла ко мне в гости и показала руку. Одного пальца на руке уже не было. Она сказала, что, на ее взгляд, это достаточно для того, чтобы ее слово обрело значение. Я с ней согласился.
Она смогла найти свой способ восстановить связи.
— Она отрезала себе палец?
— Да, отрубила топором.
— Вы никогда не состояли в официальных отношениях?
— Никогда не состояли.
— А в свидетельстве о рождении ты написан в графе «отец»?
— Да, тот, кто взял на себя отцовство, согласился кто-то с этим или не согласился.
— В случае чего тебе твоих детей отдадут, ты можешь их представлять полноценно, как их отец?
— Я не узнавал этот вопрос. Скорее всего, да.
— Мне было просто интересно, пошли ли вы на компромиссы со всей этой юридической бюрократией в связи с детьми.
— В чем?
— Оформить отцовство. А как Оксана от реагировала на эти изменения в ваших договоренностях?
— Я думаю, что она, безусловно, перебарывала тоже. В любом случае за послушное поведение аппарат платит покоем. Все заботливо размечено и обозначено, как на кладбище. Это и наделяет смыслом отношения с человеком, потому что ты начинаешь работать с какими-то темами, ты начинаешь их поднимать, и тогда даже обычный день жизни с человеком, даже обычный разговор, он тоже начинает наделяться смыслами, потому что…
— В таком положении отношения становятся настоящими?
— Да. Пока тело еще хранит признаки жизни, лучше успеть поставить перед собой вопрос о том, что продуцирует ревность. На уровне государства все зависит от того, насколько быстро будет съеден труп традиционных ценностей. Пока от него остаются какие-то объедки — назойливое жужжание прожорливых бюрократов не прекратится.
— Я правильно понимаю, что и в условиях этой новой договоренности вы большую часть времени отдавали друг другу? Не появилось вдруг девушки, которой бы ты отдавал внимания и времени больше?
— Время не тратится на кого-то, если это общее дело. Такое понимание — это вопрос человека, потому что, если ты придерживаешься идеи свободных отношений, не просто шпилить кого-то, а отношений, когда близкий круг еще есть…
— Именно не переспать, а отношения?
— Да. Тут человек не появляется сразу. Идея вашей жизни втроем — это буквализация лозунга «Личное — это политическое». И если смотреть на отношения политически, то полиамористы недалеко ушли от свингеров, только первые рассуждают о буржуазном Эдеме, скрываемом в тонких материях открытой любви, а вторые просто ищут для себя разрядки в групповухе по выходным. И то и другое — это как спастись от пожирающего уныния. Нам это все показалось неинтересным, и мы решили заняться пропагандой новой модели геополитических отношений. Конечно, такая новизна вызывает сомнение. Но, по крайней мере, наша пропаганда адекватна по отношению к нарастающей мобилизации и патриотической истерии.
Церковь и другие идеологические аппараты власти предлагают людям держаться за форму отношений, наиболее выгодную для быстрого восстановления популяции в условиях опустошительной войны. Все эти вопросы поднимались еще сотни лет назад. На поиск ответов у людей уходили целые жизни. И эти ответы уже давно были найдены. Однако время идет, но все остается так же. Как будто бы человеческий массив искусственно удерживает себя в прошлом. Каждую сотню лет все поворачивается так, как будто бы ничего не было решено, и люди только-только выбираются из Викторианской эпохи.
— Ты когда любишь конкретную женщину, с которой могут быть отношения, ты ее любишь в первую очередь как женщину или как человека?
— Как человека, я думаю. В твоем вопросе самое сложное понятие «любишь». Потому что совершенно неизвестно, что каждый имеет под этим в виду. Как правило, это понятие конструируется через киноиндустрию, от сериалов до всего остального. Значение слова «любовь» контролирует рынок киноиндустрии. Я думаю, что уровень доверия к этому слову каждый должен соотнести с уровнем доверия к Голливуду.
— Ты никогда не говорил: «Я тебя люблю»?
— Старался не говорить.
— Но говорил?
— Если говорил, то понимал, что в этот момент я вру. Это референция к традиции признания, которая начинает это все связывать с конструктами отношений из кинематографа или телесериалов.
— А у тебя есть какое-то слово, которым ты можешь заменить это чувство по названию?
— Одним словом нет.
— Можешь ли ты заниматься сексом с человеком, если ты не чувствуешь этого сильного чувства?
— Думаю, что могу.
— Тогда что это вообще будет значить? Это никак не нарушает твою идейную картину?
— Я говорю о другом. Я думаю, что близость определяется тождественностью устремлений. Секс — одно из проявлений близости, но не самое значительное. Секс может демонстрировать страсть. А может оказаться просто способом развлечься среди унылого однообразия. Если секс будет, но не будет стремления к общности, то это ничего не значит, эпизод без продолжения. Если появляется идея отказа от собственности тел, то тогда секс становится подтверждением, что ты в этом отношении уже не держишься за идею моногамии, собственности. Я бы никогда не поддержал идею отказа от секса, потому что такие отношения можно назвать товарищескими, или просто коллеги по работе, это не будет близким кругом, который строится на степени дистанции.
— Мне казалось, что ты отказываешь себе в таких общечеловеческих физических потребностях, удовольствиях. Зачем мне большая кровать, я могу спать на матрасе, потому что так честно. Это излишество. Мне в этом плане кажется таким аномальным, что ты можешь спать с человеком, понимая, что у вас дальше ничего не будет. По сути, удовлетворить физическую потребность.
— А откуда я знаю, что дальше ничего не будет?
— Ты можешь спать, только думая, что будет?
— Я же человека не знаю. Откуда я могу знать? Если тебе интересно, то я могу сказать, что я не пользовался услугами проститутки, я никогда бы не пошел и не стал участвовать ни в каком мероприятии типа клуба свингером. Меня пугает уныние, которое окружает сферу договорного удовольствия. Там все настолько предопределено, что становиться непонятно, зачем вообще этим заниматься. Там нет ни одного неизвестного. Без договора отношении непредсказуемы, в один момент все прекрасно, но через полчаса, 15 минут все может измениться. Три неверных слова могут так изменить ситуацию, что ты с этим человеком просто разойдешься и больше не увидишься. Когда все улыбаются, это похоже на магазин: «Мы тут договорились, я тут заплатил». Когда нет рынка, важно только то, кем ты являешься и кем человек.
И я не очень помню насчет отказа. Если мы говорим об отказе от какого-то излишества, то это просто какая-то прагматика жизненная. Я не понимаю, зачем брать и таскать кровать, если ее трудно перетащить, удобнее пользоваться матрасом.
— Это не выражение идеи, просто тебе так удобно?
— Естественно. Зачем грузить себя переизбытком? Этот хлам, который не так-то легко перетащить с места на место, он быстро становится помехой. В нем нет ни пользы, ни смысла. Просто о тяжело таскать эту вещь. Меньше всего хочется скорчить из себя образец морали и христианской скромности. Это больше к лицу людоедам, построившим карьеру на сотнях трупов, например Матери Терезе. Торговля смертью и не очень убедительная игра в аскезу вознесли ее на престол святости. Я не объедаюсь с утра вовсе не потому, что мучаю себя мнимым аскетизмом. Какое ужасающее страдание: «Я так голодаю, я измучен и хочу есть». Проще один раз поесть вечером, чем целый день гоняться за едой — что сейчас съесть, а что потом.
Ты сказала про кровати. Тут основной вопрос, что ты поддерживаешь этим? Понятно, что если изо дня в день перегружать свой быт, то жизнь становится манифестом консюмеризма. Нет смысла это поддерживать, чтобы иметь все, что необходимо.
— Все упирается в хочу и нужно, необходимо и хочется.
— Было бы нелепо, работая с информационным полем, изображать из себя ортодоксального миссионера или старообрядца-затворника. Если отказаться от техники и телефона, тогда мне будет очень тяжело заниматься делом. Но когда вязнешь в лишнем, ты начинаешь…
— Надо понять, когда начинается.
— У каждого свой критерий.
— Ты понимаешь: ой, что-то я за излишествами погнался?
— Думаю, я почувствую, что как-то вязко стало.