Но пойдем далее. Мысль Николая Трубецкого нельзя понять в рамках сопоставления собственно «национальной» и, с другой стороны, «общечеловеческой» культуры. Для этой мысли явно более существенно понятие европейской (точнее, западноевропейской) культуры, которую «в совместной работе выработали романские и германские народы» и, с другой стороны, культуры, выработанной — также совместно — народами Евразии — России.
Те, кто относится к истории России с заостренно «критической» точки зрения, без сомнения, заговорят о многочисленных межнациональных конфликтах в этой истории, о том, что Россия — «тюрьма народов» и т. п. При этом как-то странно забывают о жесточайшей межнациональной борьбе в истории Западной Европы, борьбе, итоги которой дают полное основание называть основные западноевропейские страны «кладбищами народов» (развернуто об этом говорится в моей изданной в 1997 году книге «История Руси и русского Слова. Современный взгляд»). Вместе с тем ясно, что эта многовековая борьба (включая и наше столетие) все же не «помешала» выработке, обладающей относительным единством романо-германской культуры Запада. Точно так же существует и относительно единая евразийская культура, размышляя о которой, Николай Трубецкой даже ставил вопрос об «общеевразийском национализме» (так и названа одна из его статей, опубликованная в 1927 году).
Утверждая, что под «космополитами», — то есть «гражданами мира», свободными-де от «национальной ограниченности», обрекающей на непреодолимый дефицит «цивилизованности», — имеют в виду именно и только людей, сформированных западноевропейской (романо-германской) культурой, Николай Трубецкой, конечно же, был совершенно прав. Ведь если в качестве «граждан мира» выступают японец, китаец, араб, индеец Америки и т. п., они уже не несут в себе ярко выраженных национальных и «континентальных» черт, их поведение, сознание и даже сам их облик предстают как бы отшлифованными именно на западноевропейский манер. Поэтому Николай Трубецкой имел все основания усматривать в космополитизме своего рода шовинизм основных народов Запада (более или менее бессознательно усваиваемый и людьми других национальностей и континентов).
С особенной остротой эта проблема встает в отношении русских людей, ибо их национальные черты, отграничивающие их от западноевропейских народов, не обладают такой определенностью, какая присуща национальным обликам людей Азии и других континентов, и при интенсивном усвоении романо-германской культуры «русскость» может вроде бы полностью стереться, исчезнуть, — к чему, собственно говоря, и стремились (и стремятся) так называемые «западники», громко заявившие о себе еще в 1840-х годах.
Правда, при ближайшем рассмотрении проблема оказывается более сложной и противоречивой. Сами слова «западники», «западничество» таят в себе как бы подрывной смысл, в них заложена «идеологическая мина». Казалось бы, последовательный «западник» — это человек, преодолевший свою «русскость» (которая, как ни крути, оценивается в западнической идеологии в качестве чего-то «второсортного»…) и «сравнявшийся» с людьми западноевропейских стран. Однако ведь абсолютно ясно, что живущие на Западе люди никак не могут быть «западниками», то есть стремящимися преодолеть «свое» и усвоить иной, «чужой» образ жизни и мысли!
Западник — это, в конечном счете, «разновидность», «тип» именно русского человека, которым овладело стремление превратиться в западноевропейца, и с известной точки зрения «русское» в этом типе выступает даже более явно и резко, чем в тех русских людях, которые попросту живут в своем мире, оставаясь самими собой. Более резко потому, что в «западниках» очевиден как бы некий надлом, или, пользуясь популярным определением, «комплекс национальной неполноценности», который они стремятся изжить. Поэтому последовательное западничество являет собой, в сущности, один из видов русского экстремизма (который вообще характерен для русских); именно экстремистами были такие «крайние» западники XIX века, как В. С. Печерин или И. С. Гагарин, пытавшиеся (впрочем, тщетно) вытравить в себе все русское, — точно так же, как «крайние» славянофилы П. В. Киреевский и К. С. Аксаков пытались «очиститься» от всего западноевропейского…
И в конечном счете западник никак не может сравняться с западноевропейцами в глубоком, фундаментальном значении слова (для чего, кстати сказать, он должен стать не западноевропейцем «вообще», а англичанином, или немцем, или французом и т. п.) — подобно тому, как искусственные вещи никогда не равны естественным, природным. Более того: западники фатально «второсортны» и в своей, русской культуре. Так, например, в России было немало даровитых писателей, принадлежавших по своему мировоззрению к западничеству, но ни один из них не достигал уровня Пушкина, Тютчева, Гоголя, Достоевского или Толстого, которых невозможно отнести к западничеству.
Естественно возникает вопрос о противостоящем западникам направлении славянофилов. Гоголя и Достоевского и, тем более, поэта и мыслителя Тютчева нередко так или иначе причисляют к славянофильству, но это едва ли основательное решение (ниже мы будем подробно говорить о мировоззрении Тютчева). Последовательное, ортодоксальное славянофильство (следует отметить, что наиболее значительные представители этого направления далеко не вполне «умещались» в его рамках) ратовало за развитие своеобразной, отличной от романской и германской культур (и даже противостоящей им) славянской культуры и цивилизации, во главе которой, по убеждению славянофилов, должен быть русский народ.
В XIX веке (аналогичная ситуация сложилась также впоследствии в 1940-х годах, во время экспансии германского нацизма) для этой концепции вроде бы имелись существенные основания. Дело в том, что славянские народы подвергались тогда давлению и прямому гнету, с одной стороны-Австрийской, а с другой — Турецкой империй, а также Германии и Италии, и видели свою единственную защитницу в лице России.
Однако в тех исторических ситуациях, когда перед славянскими народами открывалась перспектива «свободного выбора» между Россией и Западом, они, как правило (отдельные «исключения» его не отменяют), стремились (и стремятся ныне) «интегрироваться» с Западом… Стоит сообщить, что в конце 1980-х годов мне довелось дать интервью журналистам Чехословакии и Польши, и я не без остроты поставил вопрос о том, что эти страны как бы всегда стояли и стоят перед «альтернативой»: быть ли «передним крыльцом России» или «задним двором Запада», и беседовавшие со мной журналисты признали, что в конечном счете их страны склонны выбирать второе.
Славянофильство, опираясь на единство происхождения славянских народов, не могло или не желало признать, что существеннейший геополитический водораздел проходит не между, скажем, Чехией и Германией и, тем более, Хорватией и Италией, а по западной границе России — Евразии.
Но главное — в другом. Самой своей идеей славянской цивилизации, в чьем лоне русские должны выступить как часть (пусть и значительнейшая) целого, славянофилы по сути дела как бы «добавляли» к двум важнейшим европейским цивилизациям — романской и германской — еще одну, которая, в конечном счете, должна была, так сказать, мериться той же мерой, что и две первые.
Но если эту меру и можно применять к собственно европейским славянским странам, для России такая мера не годится хотя бы уже потому, что Россия всегда была многоэтнической страной, включавшей в себя не только славянские, но и финно-угорские, тюркские и другие народы.
Еще в Х? веке, при Ярославе Мудром, Россия (тогда — «Русь») занимала пространство от Карпат до Урала, и уже в 1639 году, то есть более трех с половиной столетий назад, русские «землепроходцы», возглавляемые человеком с символическим именем Иван Москвитин, достигли берега Тихого океана точнее, принадлежащего к его бассейну Охотского моря (в 1647 году на его берегу появилось поселение, впоследствии ставшее городом Охотск).
В последнее время, когда стало чуть ли не модой всяческое «очернение» России, ее вековое движение к востоку толкуется нередко как безнравственный и жестокий «колониализм», порабощавший и даже чуть ли не уничтожавший множество народов. Конечно, в ходе освоения гигантского евразийского пространства имели место всякого рода прискорбные явления, ибо история (да и человеческая жизнь вообще) — это отнюдь не идиллия, а драма, в которой к тому же неизбежны и открыто трагедийные коллизии. И вызывает решительные возражения вовсе не сама по себе констатация тех или иных заведомо «негативных» фактов истории России, но постоянно предпринимаемые в наши дни попытки представить Россию беспрецедентной «империей зла» — как «заклеймил» ее один из президентов США, — противостоящей-де неким «добрым» государствам.
При этом ухитряются как-то «не замечать», что история создания тех же США, вне всякого сомнения, имела гораздо более жестокий и безнравственный характер, чем история создания России. Так, продвижение создателей этого государства от берегов Атлантического в направлении того же Тихого океана сопровождалось целенаправленным — и, между прочим, всячески воспеваемым уничтожением коренного, индейского, населения. А овладение основной частью Тихоокеанского побережья США было результатом трехлетней (1846–1848 годы) захватнической войны с суверенным государством — Мексикой. США отторгли от Мексики больше половины (к тому же наиболее ценной половины, включающей, в частности, нынешние штаты Калифорния и Техас) ее территории. И есть даже своего рода цинизм в том, что крупнейшие города Тихоокеанского побережья США — Лос-Анджелес, Сан-Франциско, Сан-Диего, Сакраменто, Сан-Хосе — носят мексиканские (испаноязычные) имена, между тем как прежним хозяевам этого побережья мексиканцам не было предоставлено в США и тени автономии (хотя бы чисто «культурной»).
Речь идет отнюдь не о том, чтобы сопоставлением с США «обелить» Россию, но об объективном понимании ее истории в контексте мировой истории. Обращусь в связи с этим к сравнительно недавним событиям.