Между тем даже в центральной части России (не говоря уже об окраинах) издавна и поныне живет и растет целый ряд тюркских и финно-угорских народов — татары, башкиры, коми, удмурты, марийцы, мордва, чуваши и др.
Существует восходящее к пресловутому маркизу де Кюстину клеймо «тюрьма народов», применяемое самыми разными идеологами к России. Но ведь с этой точки зрения западноевропейские государства придется определить формулой «кладбища народов»!
Тот факт, что русские, в отличие от англичан, немцев, французов и др., не стерли с лица земли жившие на территории их государства народы, имеет свои исторические объяснения, о которых не скажешь коротко; кроме того, можно привести и другие весомые доказательства редкостной национальной терпимости русского народа. Но в данном случае я стремился показать одно: русский народ меньше или, по крайней мере, не больше, чем какой-либо из народов мира, заслуживает обвинение в национализме. Обилие народов на территории России, которое обычно ставят в вину, на самом деле является, если уж на то пошло, бесценным достоинством русского народа — выражением того его качества, которое Достоевский определил как «Всечеловечность». И В.Соловей попросту выдумал «джинна», который будто бы таится в русском народе. Свистом об этом «джинне» лихой соавтор Лакера пытается запугать нынешнюю российскую власть — невольно вспоминаешь о свисте Соловья-разбойника…
В чем смысл существования российской интеллигенции?(1997)
Этот вопрос — один из наиболее острых и вместе с тем наименее проясненных. Нельзя не задуматься о смысле по меньшей мере двухвековой истории интеллигентского сословия в российском обществе. Ныне резкая критика и прямые проклятия в адрес сего сословия звучат и из патриотического, и из — подчас даже более резко — «западнического» лагерей. В последнем факте, кстати сказать, нет ничего неожиданного: ведь в этом лагере господствует отчужденность, а часто и открытая ненависть по отношению ко всему русскому, а интеллигенция — безусловно собственно русское явление; в других странах нечто подобное имеет место лишь на периферии общества и в гораздо менее значительных масштабах. В России же не позднее XVIII века начинает постепенно складываться целое сословие, получившее впоследствии название «интеллигенция» (слово это, хотя оно и восходит к латинскому корню, означающему «понимание», «разумность», является все же собственно русским и заимствуется другими языками из русского).
Интеллигенты — это прежде всего, конечно, люди, получившие более или менее существенное образование, но главное заключается в том, что они вырабатывают определенную программу (в самом широком смысле: в нее могут входить и экономические, и политические, и этические и другие идеи), которая по меньшей мере не совпадает с программой государства, власти. И поэтому всегда — хотя и с различной степенью очевидности и остроты существует противостояние интеллигенции и государства.
Это противостояние с особенной силой выявилось, в частности, во время первой российской революции 1905–1907 годов, и в знаменитом сборнике «Вехи» (1909) группа идеологов — по сути дела, «бывших» интеллигентов — крайне отрицательно оценила пресловутое сословие как воплощение нигилизма, отщепенства, «беспочвенности». Но нельзя не заметить, что в основе веховских нападок лежало сравнение России со странами Запада, где, собственно говоря, и не было интеллигенции. И «Вехи» предлагали интеллигенции не «исправиться», а попросту перестать существовать, исчезнуть…
В частности, к интеллигентам достаточно явно обращалось в «Вехах» требование поддерживать, одобрять государственное насилие. В этом «веховцы» противоречили не только каким-либо радикальным «протестантам», но и, скажем, Чехову, который безоговорочно утверждал, что истинный интеллигент в любом случае должен «не обвинять, не преследовать, а вступаться даже за виноватых»… Скажут: а политика? а интересы государства? Но Чехов все равно настаивает, что «нужно обороняться от государственной политики». (Замечу в скобках, что 42 литератора, которые в 1993 году поддержали насилие власти над «оппозицией» и даже требовали его ужесточать, выявили тем самым свою чисто формальную принадлежность к интеллигенции; впрочем, две трети этих субъектов до 1991 года были членами правящей КПСС).
Важно, даже необходимо понять, что чеховское решение вопроса не следует оценивать — ни положительно, ни отрицательно (как, в сущности, оценили «веховцы»). Чехов чувствовал, что в России должно поступать именно так.
Да, для России такая «программа» имеет глубокое значение, ибо в ней с давних пор государственная власть имела самый жесткий и всепроникающий характер. И это было, в свою очередь, неизбежным, поскольку России присуща стихия свободы, таящая в себе грозную опасность. Мое утверждение многим покажется неосновательным, поскольку прямо-таки господствуют представления, порожденные поверхностным сравнением России с Западом, — сравнением, ведущим к полному отрицанию наличия свободы в российском бытии. Целесообразно в связи с этим прислушаться к размышлениям Н.А.Бердяева, который более, чем кто-либо, заслуживает титула «философ свободы».
«Россия, — писал он, — страна безграничной свободы духа…» и противополагал эту «внутреннюю свободу русского народа… внутренней несвободе западных народов, их порабощенности внешним. В русском народе поистине есть свобода духа, которая дается лишь тому, кто не слишком поглощен жаждой земной прибыли и земного благоустройства. Россия — страна бытовой свободы (это уже другая сторона проблемы. — В.К.), неведомой передовым народам Запада, закрепощенным мещанскими нормами».
Конечно же, Бердяев тут же говорит и о том, что в России нет политической и экономической свобод, которые присущи Западу. Но суть дела в том, что эти «свободы» подразумевают достаточно твердо определенные «правила», «нормы», «границы», между тем как и духовная, и бытовая свобода в России именно, по слову Бердяева, «безгранична»; это, пользуясь давно сложившимся определением, даже уже не свобода, а воля. И она порождает роковую опасность: одна за другой разражались в России неведомые, в сущности, Западу глобальные «вольницы» — болотниковщина, разинщина, пугачевщина, махновщина, антоновщина и т. п. Для этого было достаточно любого ослабления государственной власти.
Поэтому не столь уж разумны сетования на «деспотизм» государства в России. А вместе с тем закономерен и даже неизбежен сложившийся в стране своего рода противовес государственному давлению — интеллигенция.
Еще не столь давно интеллигенцию восхваляли именно за ее сопротивление государственной власти; ныне же ее чаще всего за это же и проклинают. И сама возможность такой кардинальной смены оценок непреложно говорит о том, что феномен интеллигенции по-настоящему не понят. В соотношении народ («чрезмерно» вольный) — государство (соответственно слишком деспотичное) интеллигенция («ответ» на давление государства) роль последней так или иначе выясняется. И вполне понятно, что этот противовес государству не мог и не может быть суммой одиночек; перед нами всегда партии (пусть в малой степени оформленные). И, отказываясь от сопротивления власти, интеллигенция становится попросту ненужной, как не нужна она на Западе.
Российская цивилизация: специфика и проблемы[132](1998)
Характеристику российской цивилизации уместно начать с географических условий в самом широком смысле этого слова, поскольку это все-таки подоснова существования любого общества. При этом важно учитывать, что географические условия, а также геополитические условия России очень резко отличаются от так называемых высокоразвитых стран. В принципе Россия уникальна. Есть только один континент, вернее одна большая страна, которая совпадает в географическом плане с Россией, — это Канада, и то только в некоторых моментах. Да, это территория в 3000 км, которая простирается с юга на север, заходя за Полярный круг. Но в отличие от России в Канаде 90 % населения сосредоточено на узкой полоске в 200–300 км севернее границы Соединенных Штатов, а остальная территория используется, в сущности, избирательно, т. е. там построены некоторые гидроэлектростанции, добываются полезные ископаемые, ведется большое лесное хозяйство, что предполагает, как правило, лишь сезонное пребывание людей, а народ живет гораздо южнее. У нас же по основным своим географическим условиям (это зависит и от тех широт, в которых расположена Россия и от того, что в России континентальный климат) положение в целом ряде отношений качественно хуже, чем в основных высокоразвитых странах.
Начать с того, что с учетом географических поясов (с севера на юг) сельскохозяйственный сезон на территории России длится от 4 до 6 месяцев. Это май — август или с середины апреля до середины сентября. В то время как во всех основных высокоразвитых странах этот сезон превышает 8 месяцев, доходя до 10 и даже больше. Уже одно это крайне резко снижает возможности сельского хозяйства, которое является основой самого существования людей. И поэтому на протяжении всей своей истории Россия была, конечно же, менее обеспечена продовольствием и другими материальными благами в сравнении с любой из стран, которые сейчас являются высокоразвитыми. В этой связи один малоизвестный, но проницательный мыслитель как-то хорошо сказал, что в принципе на той территории, на которой расположена Россия, вообще не должно было возникнуть великой державы. То есть, то, что она возникла, своего рода исключение из правил.
В связи с этим необходимо отметить, что люди — сейчас таких очень много, можно сказать, миллионы, — обработанные неосновательной, фальшивой пропагандой, требуют, чтобы Россия была такой же плодоносящей страной, как, допустим, страны Западной Европы, Япония и Соединенные Штаты, и это требование является типичным проявлением русского экстремизма, потому что в принципе этого сделать нельзя. При всех условиях мы всегда будем с точки зрения материальных благ отставать от этих стран. Но не менее важно другое: Россия — континентальная страна. Все же основные высокоразвитые страны находятся в океанической зоне. Это, прежде всего, дает им чрезвычайно дешевые средства транспорта и воздействует на климат.