Во-вторых, нет оснований считать, что политика Ленина явилась приемлемой для России». В течение пяти лет — до утверждения НЭПа (новой экономической политики), которая, по определению самого Ленина, была «отступлением» от предшествующей большевистской политики, продолжались мощные бунты и восстания; правда, они начались еще при власти Керенского и к октябрю 1917 года охватывали, как точно подсчитано, более 90 % российских уездов, а к тому же солдаты Временного правительства нередко отказывались их подавлять.
«Переделка» России по образцам западной социал-демократии (как и буржуазной демократии) была заведомо утопическим предприятием, и к октябрю власть Керенского потеряла всякую силу, в результате чего страна погрузилась в хаос — на фоне продолжения военных действий против Германии.
Захватив власть, большевики стали создавать диктаторский режим, в сравнении с которым предшествующее самодержавие было поистине либеральной властью. Одним из важных компонентов этой диктатуры были воинские части из иностранцев: «латышские стрелки», разного рода «интернациональные бригады», в том числе даже китайские, состоявшие из людей, до 1917 года приехавших в Россию на заработки, и т. п.
Разумеется, ничего «хорошего» во всем этом нет, но при том состоянии, в котором страна оказалась за период с февраля по октябрь, создание крайне жесткого и просто жестокого режима было, без сомнения, единственным способом восстановить государственную власть и по вертикали, и по горизонтали (то есть сохранить, насколько возможно, территорию России).
Я определил кадетскую и меньшевистско-эсеровскую программы перестройки России как чисто утопические; ныне же множество авторов называют реализованной утопией СССР, странно не замечая очевидной несерьезности своего тезиса, ибо слово «утопия» обозначает феномен, которого нет и не может быть на земле, а ведь СССР в течение нескольких десятилетий являл собой одну из двух великих держав мира!..
Действительно утопической, подобно кадетской и эсеро-меньшевистской, была первоначальная большевистская программа, основывавшаяся на том, что в близком будущем свершится мировая или хотя бы общеевропейская пролетарская революция; большевики в массе своей рассматривали себя как «передовой отряд» такой революции, который обретет прочное положение только после ее победы. И «отступление» в форме НЭПа стало неизбежным после осознания утопичности победы мирового пролетариата.
К середине 1920-х годов был утвержден курс на «социализм в одной стране», а к середине 1930-х начался поворот к патриотизму (хотя еще не столь давно слово «патриот» означало врага революции). Об этих кардинальных изменениях политически-идеологического курса ныне часто говорится как о выражении личной воли Сталина. Но так думают люди, которые до сего дня не смогли освободиться от «культового» истолкования хода истории и только поменяли знак «плюс» на «минус(, осуждая то, что ранее превозносилось.
Кстати сказать, тезис о «социализме в одной стране» первым выдвинул и обосновал вовсе не Сталин, а его будущий противник Бухарин, и эта смена курса, как и позднейшее «воскрешение» патриотизма, были порождены естественным и, в сущности, неизбежным ходом самой истории; после катаклизма революции бытие страны в той или иной мере возвращалось, как говорится, на круги своя. И во второй половине 1930-х годов большевики левацкого толка с полным основанием говорили об определенной «реставрации» в стране дореволюционных порядков.
А в наше время последовательный «антикоммунист» Михаил Назаров пишет об СССР: «Необходимо увидеть в национал-большевизме — патриотизм, в покорности угнетению — терпеливость и жертвенность, в ханжестве целомудрие и нравственный консерватизм, в коллективизме — соборность, и даже в просоциалистических симпатиях — стремление к справедливости и антибуржуазность как отказ от преобладания материальных целей в жизни».
Из этого текста ясно, что Михаил Викторович считает советское бытие извращенной, искаженной формой дореволюционного российского бытия. Но, во-первых, далеко не все и в том прежнем бытии соответствовало критериям истинного патриотизма, целомудрия, соборности и т. д., а во-вторых, пережитый страной, начиная с февраля 1917 года, революционный катаклизм и не мог не привести к извращениям.
При беспристрастном (не «прокоммунистическом», но и не «антикоммунистическом») осмыслении жизни СССР, который образовался уже во время НЭПа, в конце 1922 года (и был разрушен в конце 1991-го), нельзя не прийти к выводу, что эта жизнь — при всех ее тяжелейших и даже жесточайших противоречиях — являла собой продолжение исторической жизни России, и, скажем, великая Победа 1945 года была победой той же страны, того же народа, который победил в 1812 году.
О ПРИЧИНАХ КРУШЕНИЯ СССР в 1991 году подробно говорится в моем сочинении, главы которого опубликованы в № 5 и № 7 «Нашего современника» за этот год. Здесь же речь пойдет о том «западническом» курсе, которому новая власть так или иначе следовала.
Многие авторы утверждали и утверждают, что в 1991–1992 годах свершился переворот, по сути дела, подобный тому, который имел место в феврале 1917 года. Но это сопоставление безосновательно уже хотя бы потому, что после февральского переворота к власти пришли люди, находившиеся в более или менее радикальной оппозиции к прежней власти; достаточно сообщить, что из 33 человек, побывавших членами Временного правительства с февраля по октябрь, 15 (включая таких известных, как Милюков и Керенский) то есть более трети — до 1917 года побывали в тюрьмах и ссылках по политическим обвинениям. О большевиках и говорить не приходится: из 29 членов и кандидатов в члены их ЦК, избранного в августе 1917 года, 25 находились до февраля в ссылке или в эмиграции.
Между тем в 1991-м член Политбюро ЦК КПСС был заменен на главном посту недавним кандидатом в члены Политбюро, — пусть и демонстративно объявившим себя беспартийным. В 1993 году правительство РФ состояло из 35 человек, и только один из них (самый молодой — Глазьев) не был до 1991 года членом КПСС, почти все они занимали до того достаточно высокие, руководящие посты, и никаких действительных «оппозиционеров» среди них не имелось. Эти сведения почерпнуты из обстоятельного справочного издания «Политическая Россия сегодня», вышедшего в свет в 1993 году; новейшие справочники такого рода мне не известны, но есть достаточные основания считать, что и позднее дело обстояло примерно так же.
Многие политические деятели и идеологи — притом, самых разных взглядов — полагают, что-де в стране за 1991–1992 годы произошла «революция» (одни ее восхваляют, другие осуждают), однако один только факт сохранения у власти тех людей, которые и ранее принадлежали к правящему слою, делает этот взгляд крайне сомнительным.
Правда, мне могут — и, надо сказать, резонно — возразить, что в «тоталитарном» СССР к 1991 году не было сколько-нибудь развитой оппозиции (каковая имелась в России перед 1917 годом), деятели которой могли быть призваны к власти. Однако к тому времени существовала весьма многочисленная эмиграция, и, кстати сказать, даже ставился подчас вопрос о «приглашении» ее представителей на высокие посты (например, известного эмигранта Буковского прочили в мэры Москвы). И все же ничего подобного не произошло.
Утверждение «демократии» и «строительство капитализма» в стране возглавили вчерашние коммунистически-советские руководители. Но о многозначительности этого факта нынешние идеологи почти не задумываются. Правда, они — и на том спасибо — часто говорят о неспособности жить по новым правилам многомиллионных «низов», презрительно именуемых «совками». Но, скажем, президент Ельцин — «совок» не в меньшей степени, чем рядовые граждане РФ. Достаточно вспомнить, как в 1998 (или 1999) году он с глубоким удовлетворением объявил с телеэкрана накануне 1 Мая, что абсолютное большинство граждан вместо участия в оппозиционных демонстрациях отправится на свои садово-огородные участки. Ему явно не приходило в голову, что сам этот феномен миллионов горожан, вскапывающих лопатами землю под картошку ради выживания — крайне прискорбен и даже чудовищен (отмечу, что ранее преобладающее большинство владельцев этих самых участков выезжало на них главным образом для отдыха на природе и выращивало в основном клубнику и редиску)…
Выращивание картошки имело свое оправдание в военные и послевоенные годы, но о каком «капитализме» может идти речь, когда правитель страны одобряет миллионы людей, занимающихся трудом, производительность которого ниже, чем была в средневековой Руси, где люди все-таки пахали — пусть и деревянными сохами, но все-таки с помощью лошадиных сил…
Даже тот «капитализм», который существует сейчас в стране, многие из поборников «рыночной демократии» определяют как в огромной степени «криминальный», «паразитический», то есть занятый перераспределением и проживанием накопленных при советском строе запасов. Это вовсе не капитализм в западном значении слова, а, в сущности, легализованная теневая экономика, которая существовала еще и при Сталине и тем более при Брежневе, когда было множество уголовных дел о фактически находившихся в частной собственности предприятиях с так называемой «левой продукцией» — хотя, разумеется, масштабы подобного рода явлений были тогда неизмеримо менее значительными, чем теперь.
«Теневая экономика» в тех или иных формах существует во всем мире, но она отнюдь не принадлежит там к «рыночной демократии». И есть все основания утверждать, что социалистическая экономика, которая так или иначе соблюдала общепринятые правовые нормы, была, так сказать, ближе к капиталистической, нежели очень значительная часть нынешней экономики РФ, тем или иным «деятелям» которой уже не раз запрещали въезд в страны Запада или даже арестовывали в этих странах.
У СССР был очень весомый товарооборот с «капстранами»; так, в 1980-х годах стоимость экспорта выражалась в среднем в 35 млрд. долл. Сейчас приводятся подчас более значительные цифры, но при этом умалчивают, что в них входит теперь и экспорт в бывшие «соцстраны», который составлял 2/3 экспорта СССР. И следует признать в связи с этим, что нынешние безоговорочные утверждения, согласно которым СССР являл собой абсолютно «закрыту