общества. «Наш» сверхпреступник или из самых что ни на есть низов, как неврастеник Раскольников, мучающийся от осознания своего убожества, или пришедший «извне»: что польские ксендзы в бульварных книжках XIX века, что леди Эстер Акунина. Наши преступники совершенно лишены шиковатой привлекательности зла, очарования порока, прелести сочетания хороших манер и роковых преступных наклонностей.
Вся наша детективная литература описывает одних бедолаг Селденов, но никах не злых гениев Мориарти и не Моранов. А ведь и Селден, и обитатели Хитрова рынка, описанные тем же Акуниным, - довольно отвратительные типы. Какие-то изъяны в генетике или в воспитании привели их на дно. Они и есть типичные подонки: их умственный, культурный и нравственный уровень не выше уровня среднего обывателя, а заметно ниже. Никаких «преступных гениев»!
Пока речь о сознании людей. Но ведь и сознание имеет свою опору в реальности. В России не было и, вероятно, нет типичных для Европы преступников из благополучных слоев общества (по крайней мере как массового явления). Достоевский считал, что образованный каторжник - редчайшее исключение из правила. А Федор Михайлович сам прошел через каторгу, знал о чем писал. Преступники даже территориально жили в других частях города. Был в Москве Хитров рынок, куда Гиляровский ходил, как бы проводя этнографическую экспедицию.[228] Были в Петербурге трущобы за Охтой. Была в Одессе легендарная, воспетая в специфических песнях Молдаванка, а в Ростове-на-Дону - Темерник. Районы с мрачной славой становились символом антиобщественного образа жизни. Обитателей этих мест определяли сразу - по поведению, одежде, выражению лиц, специфической бесшумной походке.
Мне могут возразить: ведь такие кварталы были и в Европе. Вспомним легендарный «Двор отбросов» Марка Твена в Лондоне и «Двор чудес» в Париже Виктора Гюго! Вспомним восточный Лондон, который Джек Лондон выразительно назвал «бездной».[229]
Все верно. Кварталы бедноты и преступности были везде. Но в Европе, во-первых, криминальные метастазы расползались из этих кварталов по всему городу. Во-вторых, существовала немалая преступность в среде среднего класса. Не в художественной литературе, а в полицейских хрониках и в аналитических книгах рассказаны серийные случаи о мужчинах, которые регистрировали брак, оформляли страховку на обоих супругов… А потом молодая жена «неудачно» шла в ванную комнату. Так же типичны истории про дам, заключавших браки, имевших страховку и завещания мужа на свое имя. Мужья которых почему-то несвоевременно принимали лекарство, которого вообще-то не следовало бы принимать.
И в России как-то получалось, что преступность есть, но в целом жить было безопасно и спокойно. Потому что существовали кварталы, куда не стоило соваться, если не хочешь лишних приключений. Но если не ходить на Хитров рынок и не лезть в трущобы за Охтой, даже в самых бедных кварталах довольно спокойно. Уровень преступности на Руси был традиционно сравнительно низкий.
Полезно было бы сравнить количество и характер тяжких преступлений против личности в Москве времен «дядюшки Гиляя» и в современной Москве, в Петербурге времен Достоевского и в современном мегаполисе. Но сделать это очень и очень трудно: подобная статистика у нас остается полузакрытой.
Но и по тому, что попадает в открытую печать, судить можно. В газетах и в Интернете встречаешь такое, что вызвало бы ужас у наших предков. Достаточно почитать криминальную хронику «Московского комсомольца» за неделю.
Убийство в приличном районе (вне Хитровки), ставшее публичным в Москве времен Гиляровского, - это тема для расследования и обсуждения газетчиками не на одну неделю.
В современной Москве такое невозможно. Ибо каждая (!) неделя приносит нашей столице до десятка (!) трупов - жертв насильственной смерти.
Современная Москва, конечно, раз в десять больше Москвы конца XIX века. Но даже если разделить на 10 все тяжелые преступления, сведения о которых попали в печать, сравнение будет далеко не в пользу потомков. Увы, нравы меняются не в лучшую сторону.[230]
Есть у нас поганая традиция приписывать себе как раз криминальные наклонности. Чем нас так радует эта картина России, огромной малины - особый сказ. Чем-то чарует, и все! Дорога она нашему сердцу. И в своем «Алтын-толобасе» Б. Акунин в очередной раз рассказывает ряд отвратительных, но чем-то очень привлекательных для россиянина сказок о русских - прирожденных уголовниках. Стоит его герою что в XVII веке, что в ХХ пересечь русскую границу - и начинается!
А ведь реальность очень далека от этой картины.[231]
«Настоящие» и «ненастоящие»
Говорят, царь - ненастоящий!
Дело в том, наверное, что в России любые бунты намного чаще, чем в Европе, происходили в рамках Системы. Целью повстанцев вовсе не было разнести вдребезги Систему и заменить ее другой… Европейцы жили в намного более напряженном, полным более глубоких противоречий обществе. Это общество взрывалось чаще и легче, чем российское, и взрывы эти получались более жестокими.
Разумеется, были на Руси страшные, кровавые восстания. Но природа их совершенно иная, чем в Европе. Как правило, даже восставая, россиянин против самой власти как таковой не шел, против нее не злоумышлял. Даже если был возмущен данным начальником или чиновником, если ему не нравились определенные решения властей, он не покушался на основы и скорее готов был помогать власти, чем идти против нее.
Но все это только в одном случае: если он считал власть «правильной» и «истинной». В Европе огромное значение имело законный монарх или незаконный. В России законность монарха имела меньшее значение, чем соответствие его народным представлениям, «истинность».
Стоило зародиться сомнению - царь у нас не «настоящий»… и все. И жди набата, разъяренной толпы, вооруженного бунта, смертоубийств.
Это часть сознания не только простонародья, но, казалось бы, самого что ни на есть просвещенного и европеизированного на сто рядов дворянства. Дворяне XVIII века легко свергли с престола законнейшего, но «не истинного» Петра III,[232] и посадили на престол совершенно не имевшую на него права, но «истинную» по их представлениям Екатерину II.
Если царь «настоящий», то он - священная особа. Такого царя можно остановить, даже чуть задержать, помешать пройти. Но ни в коем случае невозможно ударить, причинить ему малейший вред. Это будет не только тяжелым преступлением, но и религиозным грехом.
Власть «истинного» царя так же священна, его правление не может не быть праведным. Правление самого лучшего царя могут испакостить бояре, и тогда гнев народа, естественно, обрушивается на них. Но и тогда царь остается благ и велик, достоин и совершенен.
Долг подданного - всячески поддерживать такое правление. Ведь власть - его власть, народная. Участие в ней - благое дело.
А если царь - не «настоящий»? Тогда такой же само собой разумеющийся долг подданного - свергнуть такого царя, убить его, разрушить систему его власти. Такой царь обязательно должен быть свергнут, его просто нельзя оставлять на престоле! А все, кто служил «ненастоящему» царю, должны быть или уничтожены, или принести покаяние за свое гражданское и религиозное преступление.
Система жесткая, бескомпромиссная, сводящая судьбу любого правления к народным оценкам «праведности» и «неправедности» начальника и правителя.
Можно много рассуждать о том, чем хороша или плоха такая система взглядов, но вот чего в ней точно нет - это идеи кротости, смирения, покорности, долготерпения.
Народ безмолвствовал, когда бояре выкликали царем Лжедмитрия. А спустя короткое время народ восстал и убил царя. Лжедмитрий молод, физически силен, он прыгает в окно и - не повезло - ломает ногу. Подойти к царю, видимо, все-таки страшно… Царь, как-никак. Но 26 огнестрельных ран Лжедмитрию все же «причинили». Царь «не настоящий» - смерть ему![233]
И разинщина, и пугачевщина были таким народным протестом против «не истинного» царя и его «неправильного» правления. Оба этих восстания и были призваны «разрушить до основания» всю предшествующую систему правления. Отсюда их бескомпромиссность и жестокость.
Отсюда самозванство Пугачева и вообще весь феномен русского самозванства. Объявляя себя «истинным царем», страдальцем за народ, которого захотела «извести, порешить» «негодная Катька», донской казак Емелька Пугач становился в глазах части народа «истинным царем», обещая «истинное правление», если он окажется у власти.
Никакие программные заявления о милостях и свободах от имени честного повстанца Емельяна не произвели бы впечатления на народ. Авот от имени «настоящего» царя их слушали, да еще как! Когда пьяненький Емельян Пугачев публично плакал о судьбе «возлюбленного сыночка Пашеньки», или доверительно советовался с ближними казаками, как ему лучше поступить с «негодной Катькой»: сослать в монастырь, «показнить смертию» или просто выпороть плетью и простить, - это не вызывало насмешки. Так и должен был вести себя «истинный царь». Тот, который вместо крепостного права заведет «везде вольный казачий круг», снизит, а то и вовсе упразднит налоги, станет входить к народу и «рядиться» с ним, ударяя по рукам, как это делал Алексей Михайлович.
Самозванцами были и его приближенные. Казнили дворян целыми семьями, как это красочно описано в «Капитанской дочке». Но не потому, что они принадлежали к этому сословию. А потому, что не хотели присягать «истинному царю», упорствовали в верности к «негодной Катьке» и тем самым нарушали «правильное» течение событий и гармонию Мироздания.