ИНТ. Значит, судья и есть тот некто, кто выше нас?
К.К. Может быть.
ИНТ. Из последней сцены с газетой выходит, что ничего он на самом деле не знает.
К.К. Да, не знает. Но видите ли, я думаю, если существует какой-то Господь Бог, создавший все вокруг нас и нас самих, то мы довольно часто вырываемся из его рук. Посмотрите на мировую историю, на нашу историю и увидите, как часто.
ИНТ. Мы часто вырываемся, но часто и возвращаемся к исходной точке.
К.К. Я не говорю, что не возвращаемся. Я говорю только, что вырываемся. И это происходит в “Красном”. Мы вырываемся на мгновенье, чего-то не знаем, а потом выясняется, что изначальный замысел состоял в том, чтобы эти двое встретились, – независимо от того, чего он не знает, и того, что произошла катастрофа. Они ускользнули, но потом исполнили именно то, что он хотел. Не знаю, так ли это в точности, потому что не занимаюсь толкованием собственных фильмов, но если так – то я согласен, да.
ИНТ. Вы тот, кто стоит над фильмами. А может ли фильм вырваться из ваших рук?
К.К. Конечно, и вырывается, очень часто.
ИНТ. Многие были расстроены, потому что считали, что делать фильмы – ваша жизненная философия. Вам хотелось подвести черту именно “Красным”?
К.К. Я не хотел ни подводить черты, ни начинать чего-то нового. Так случайно сложилось.
ИНТ. Как хорошо, что вы так говорите, очень бы не хотелось, чтобы вы подводили какую-то черту.
К.К. У меня не было никакой задней мысли, ни малейшего намерения, ни малейшего желания или претензии, чтобы что-то значило то, чего не значит. Что есть – то и есть. Конечно, всегда остается какая-то возможность разночтения, но она невелика. А высокие слова, какие ни используй, обязательно кто-то скажет “нет, ничего подобного”.
ИНТ. Возвращаясь к разговору о том, кто выше нас: верите ли вы в бога, или только в самого себя, или, может быть, в других, в какую-нибудь идею, цель, судьбу, удачу, во что-нибудь? Есть ли у вас какая-то фундаментальная концепция?
К.К. Вряд ли. Трудно сказать. Думаю, все это существует вместе, в постоянно меняющихся, текучих соотношениях. И если жизнь интересна, то именно потому, что эти соотношения все время меняются: нам то кажется, что все определяет судьба, то что люди вокруг нас, то что обстоятельства, в которых оказываемся, то что кто-то направляет нашу судьбу, то мы замечаем какие-то совпадения и пытаемся их понять. Все устроено изменчиво, сложно, похоже на затейливый узор, нити которого то исчезают, то снова становятся видны.
ИНТ. Вы перестали снимать документальное кино и взялись за игровое потому, что там ответственность меньше – то есть последствия документальных фильмов более непосредственны?
К.К. Проблема работы в документальном кино не в том, что запечатлеваешь действительность, а в том, что влияешь на нее. В документальном кино эта ответственность очень конкретна. Если у вас камера, вы – особенно в той политической ситуации, которая была, – в очень серьезной степени отвечаете за людей, на которых направляете объектив. Я не хотел, я хотел этого избежать. А кроме того, все, что кажется мне самым важным, самым интересным в жизни – все это вещи слишком интимные, чтобы их снимать. Этого снимать нельзя. Во всяком случае, я твердо убежден, что не имею права. Так что логика простая. Я больше не мог делать документальное кино, потому что пришел к выводу, что не могу направить камеру на то, что представляется мне действительно важным. Даже если камера будет под рукой – я не включу ее. Несколько раз включал и снял поразительные моменты, но у меня всегда было чувство, что это нельзя снимать. Так что я оставил документальное кино. Начал снимать игровое: решил, что в смысле ответственности это гораздо более простое дело, потому что ведь что я делаю? Я нанимаю актеров. Играть – их призвание, они профессионалы, они отдаются ему всей душой, даже больше, чем требует профессия. И много лет я снимал игровые фильмы, пока однажды не обнаружил, что совершенно устранился из нормальной жизни, в которой завтрашний день зависит от сегодняшнего, потому что люди будут судить нас по сегодняшним поступкам. В сущности, предпочел комфортное существование, где все выдумано, где все сочинил я сам или вместе с друзьями сценаристами; мы все придумали, и значение имеет только то, что мы придумали. Конечно, приходится решать множество проблем, тратить огромные деньги, принимать трудные решения, но все эти деньги и все эти решения касаются чего-то вымышленного: ненастоящей жизни. Это ненастоящий мир, то есть совершенно нереальный; это мир сильных чувств, но все эти чувства – ненастоящие. Они все выдуманные. И я стал чувствовать, что участвую в каком-то мошенничестве, что я впал в полнейший кретинизм, что живу ненастоящей жизнью.
ИНТ. Разве у вас не было ощущения собственной силы? Вы создавали новые миры…
К.К. Да-да. Вопрос в том, нравилось мне это или нет. Все казалось мне простым и естественным. Сначала я думал, это просто работа – потом вернется нормальная жизнь. Или что это просто на три месяца, потом снова пойдет настоящая жизнь. А оказалось, я попал в ловушку и двигаюсь по спирали, сам не понимая, как это случилось – по правде говоря, вероятно, из-за моих амбиций, – двигаюсь по спирали, работая круглые сутки; а потом внезапно я понял – потребовалось много времени, но случилось это внезапно, – что у меня больше нет нормальной жизни.
ИНТ. Что вам не вполне ясно, где жизнь, где выдумка?
К.К. Мне вполне ясно. Жизни больше нет. Есть только выдумка. И вопрос только в том, делать то или это, что-то куда-то послать, проверить какие-то цифры. И все это связано с тем, чего не существует.
ИНТ. Вы однажды сказали, что хорошо сказанного – не снять. Но мне не верится, что вам самому никогда не хотелось перенести на экран то, что хорошо сказано.
К.К. Нет, вы знаете, нет. Я очень рано обнаружил, какой примитивный инструмент кинокамера. Носить воду в решете… Мне неинтересно делать то, что, как я заранее знаю, невозможно.
ИНТ. Но вы сейчас преуменьшаете значение вашей профессии.
К.К. Не преуменьшаю. Наоборот. Я уважаю смысл этой профессии, хотя сам и рад оставить ее. Но нужно отдавать себе отчет, что снег холодный, а кипяток горячий. Слово, литература – это одно, а камера – совсем другое. Вы можете считать, что слово “примитивный” имеет негативный оттенок. И правда; но воспользуйтесь словом “простой” или “буквальный”, и негативность исчезнет. И все равно мне это больше неинтересно. Я говорю о примитивности по сравнению со словом, которое несравненно богаче.
ИНТ. Если мы говорим о словах, задам вам, возможно, банальный вопрос: какие книги сильнее всего повлияли на вас?
К.К. Мне повезло – могу читать что хочу. Я читаю совершенно не для того, чтобы говорить об этом на людях. Это личное.
ИНТ. Может, хоть какое-то название?
К.К. Нет, ничего не скажу. Преимущество моего положения в том, что я могу об этом не рассказывать. Не потому, что так решил и теперь железно выполняю решение… Конечно, великие писатели появлияли на меня и на то, что я делаю, больше, чем что-либо еще. Великие писатели. И достаточно. Хотите из прошлого, хотите русские, американские – всюду были великие писатели. Хотите Шекспир, Мольер, а может, еще раньше, греки и авторы Библии. Достоевский, Кафка, Камю, Фолкнер. Они всегда рядом, всегда со мной.
ИНТ. Могли бы вы снять еще один “Декалог” – или то, о чем вы уже рассказали, неизменно?
К.К. Нет, не неизменно. Но еще раз мне бы не хотелось. Вот и все.
ИНТ. А об актерах поговорить можем? Бинош произвела на меня огромное впечатление. Как много способно выразить ее лицо! Что вы думаете о ней?
К.К. Моих актеров я просто очень люблю. Вообще люблю актеров, а непрофессионалов особенно. Люблю тех, с кем работал, потому что знаю, как многого ждал от них. И получил то, чего не купить за деньги. Это вопрос, не знаю, какой-то общности, доверия; что мы одинаково понимаем что-то и хотим выразить. Это, конечно, относится и к Бинош.
ИНТ. Теперь вопрос, который, конечно, все хотели бы задать: над чем вы сейчас работаете?
К.К. Я ложусь в больницу на операцию.
ИНТ. Но всем известно, что вы с Песевичем пишете новый сценарий.
К.К. Мы, если быть точным, возимся с ним, потому что никак не можем закончить. Я уже довольно давно болею и не могу посвятить ему достаточно энергии и времени. Нужна спокойная голова, поэтому мы застряли. Мы пишем три коротких тритмента. Если они получатся, то потом станут сценариями, а потом, возможно, кто-нибудь снимет по ним фильмы. Посмотрим.
ИНТ. Вернемся к “Трем цветам”. В “Синем” и “Красном” есть определенное настроение. А “Белый” как-то выбивается.
К.К. Ужасно трудно делать все в одном настроении. После тяжелого и печального “Синего”, в котором речь идет о судьбе, времени, случайности, было очень хорошо двинуться в другую сторону и пожить в более материальном, осязаемом, энергичном мире, в котором события развиваются через действие. Не могу же я все время сидеть с кислой миной. Иногда нужно поглядеть по сторонам – нет ли чего-нибудь занимательного, правда?
ИНТ. Может ли музыка спасти плохой фильм и уничтожить хороший?
К.К. Музыка не может спасти и не может погубить. Если фильм прекрасен – значит, и музыка в нем прекрасная.
ИНТ. Вопрос в соотношении музыки и изображения?
К.К. Все важно. Музыка – неотъемлемая часть фильма. Без музыки нет фильма. В нем всегда будут какие-то звуки, которые становятся музыкой. И если получилось здорово, то, значит, это прекрасный фильм и он не нуждается в дополнительной музыке. Уничтожить музыка не может. Если же вы сняли плохой фильм, то кто бы ни написал к нему музыку, и как бы хороша она ни была, и как бы хорошо потом ни продавалась, фильма это не спасет. Музыка не заменяет истории, только помогает ее рассказать.