Витек остановился.
– Я тут живу неподалеку, – сказал он. – Твой поезд уходит через час. Хочешь, чтобы я тебя проводил, или обождешь у меня?
– Я могу сегодня не ехать. Пойдем к тебе, – сказала Вера спокойно.
Она осталась в Лодзи на несколько дней. Снова должен был приехать Харрис, и Витек оказался в числе организаторов его приема. На этот раз Харрис намеревался пробыть в Лодзи всего один день, а желающих оказалось больше, чем в прошлый раз. Витек снова зашел к тетке с пропуском, но тетка снова отказалась, а когда он выходил от нее, придержала его за плечо.
– Она еврейка? – спросила тетка, показывая на дверь его комнаты.
– Да, – сказал Витек.
– Многие из них были великими коммунистами.
– Знаю, тетя.
Вера уехала, когда развернулась активная работа. На вокзале в Варшаве ее ждал Бузек. У него было странное выражение лица, глаза блестели, он словно бы не замечал жену. Сказал, что уже третий день ее ждет, но чувствовалось, что это мало его трогало.
– Я же звонила, – сказала Вера.
Бузек не ответил; только когда они встали в очередь на такси, он наклонился к ней:
– Я знаю, кто это тогда отцу…
– И что?
– Получит по заслугам.
Бузек засмеялся. Вера взглянула на него.
– Я ничего не сделала с маминой квартирой, – сказала она.
– А чем же ты занималась?
– Изменяла тебе.
Подъехало такси. Бузек втолкнул в него Веру.
– Поезжай домой, – сказал он. – Жди там.
И захлопнул дверцу. Подъехало другое такси.
– На Медову Гуру, – оказал он водителю.
Так сложилась бы судьба Витека, если бы охранник с железной дороги раньше выпил чай в тот день несколько лет назад. Может, он еще теснее связался бы с теми, кто печатал книжки и бюллетени, а может, и нет. Может, собирал бы деньги с надежных людей и, скрупулезно пересчитав их, отдавал организаторам сбора средств. Может, участвовал бы в специальных богослужениях и с высоко поднятой головой выходил из костела, гордясь тем, что он делает для людей во имя лучшей жизни. Но возможно, он сделал бы только то, о чем мы узнали, прочитав эти несколько машинописных страниц. И ничего больше.
Ну а если бы в тот день поезд тронулся на семнадцать секунд раньше, а охранник проканителился бы со своим послеобеденным чаем? Тогда, припустив вдогонку за поездом, Витек какое-то время бежал бы всего в нескольких шагах от поручней последнего вагона, но постепенно поручни бы отдалялись, а Витек терял скорость. Так ведь тоже могло быть, и, ради последнего рассказа о Витеке, допустим, что так оно именно и было.
Отдышавшись, он пошел обратно, волоча неудобную сумку. У выхода в город его ждала Ольга. Витек не ожидал этого; бледный от усталости, он бросил сумку на землю.
– Откуда ты взялась?
– Вот, взялась.
Она подняла сумку и подхватила его под руку.
На другой день, уже одетая, она спросила его – он еще лежал в постели:
– Поедешь в Варшаву?
– Сегодня нет.
– А вообще?
Ольга осталась. Она приносила покупки, варила суп, словно бы не замечая, что Витек фактически бездельничает. Потом относила суп тетке, а позже тетка стала приходить к ним обедать. Три месяца спустя они расписались.
Через год Витек вернулся в институт, окончил его – Ольга уже работала в больнице, ее устроила туда Катажина; вечерами, положив ей руку на живот, он мог почувствовать, как шевелится их ребенок. Потом он стал работать на скорой, а тетка сидела с ребенком, снова полная энергии, снова нужная.
Не раз и не два ему удавалось спасти жизнь человеку. Это входило в его обязанности, но потом он несколько недель чувствовал себя счастливым. В институте он остался в должности ассистента, декан, вручая ему контракт, покачал головой.
По воскресеньям он иногда ездил со студентами бесплатно лечить людей в окрестные деревни. Ольга, когда могла, тоже ездила с ними. В Лодзь приехал Харрис; они посылали к нему своих пациентов, но вечером Витек пародировал Великого Целителя, вознося руки над головой Оли. У Оли по-прежнему часто болела голова, он нежно целовал ее, и боль утихала. Она, как и в студенческие годы, была спокойная, рассудительная днем и, как в студенческие годы, агрессивная ночью.
Витеку удалось спасти девушку из общежития, окруженного толпой воинственных баб, когда на рассвете в подъезде был найден мертвый младенец. Он засвидетельствовал, что ни одна из обитательниц этого скромного, стоявшего на отшибе Дома студента не рожала накануне ребенка. Когда бабы разошлись, он вернулся в общежитие и сказал девушке, что она обязана явиться в милицию. И не стал проверять, пошла ли она туда, не сомневаясь, что она незамедлительно это сделает.
Как-то его вызвали в деревню к старой женщине, которую родные хотели отдать в дом престарелых; со двора доносился какой-то странный стук. Когда ему удалось убедить сорокалетнюю дочь старушки, что нет ничего хуже дома престарелых, он вышел во двор и увидел, откуда доносится этот стук. Между сельхозмашин стоял парнишка; он подбрасывал кверху и ловил тринадцать костяных шариков. Витек как завороженный смотрел на него, пока паренек не почувствовал на себе взгляд и не обернулся.
– Как вы это делаете?
– Десять лет уже упражняюсь, – сказал парень.
– И что?
– И ничего. Никто в мире так не умеет. Американец подбрасывает девять шариков, русский десять, а я тринадцать.
Несколько дней спустя Ольга застала его поздним вечером на кухне. Он стоял неподвижно, сжимая в руке яблоко. Раздумывал, сможет ли поймать его, подбросив высоко вверх.
Когда Ольга родила второго ребенка, он работал в больнице. Дежурства на скорой брал не ради денег, а по привычке, из потребности заниматься своим делом. Докторскую защищал и специализировался по кардиологии. Был в числе врачей, которых допустили на операцию профессора Барнарда, брата знаменитого хирурга из Кейптауна.
Пациенты знали, что коньяк Витек не принимает; в их доме полно было цветов, даже зимой.
Декан попросил, чтобы он заменил его в Ливии на научной конференции. Сам он не хотел хлопотать о заграничном паспорте, так как знал, что ему откажут: недавно арестовали его сына – деятеля оппозиции. “Подумайте, – сказал ему декан. – Это, быть может, единственная возможность на долгие годы вперед…” – “Полечу”, – сказал Витек. Отъезд он отложил на два дня: хотел быть дома в день рождения жены. “Я очень люблю жену”, – признался он служащей авиалиний. Она нашла свободное место на рейс через Париж и перебронировала билет.
За несколько дней до отъезда он пошел с Ольгой на “Дзяды”. Заметил в публике темноволосую девушку. Кого-то она ему напомнила. Он внимательно присмотрелся к ней, она взглянула на него, возможно, ей он тоже кого-то напомнил. У Ольги было дежурство, поэтому она со старшим сыном проводила Витека только на вокзал. Витек выглянул в окно.
– Успел? – спросила Ольга.
– Успел.
Он высунулся в окно и перед самым отправлением поезда поцеловал жену и сына.
Экипаж иностранного лайнера не увидел среди проверяющих двигатели своего любимого механика.
– Где Бузек? – спросил один из пилотов молодого специалиста в комбинезоне.
– Не пришел, – ответил тот. – Что-то, должно быть, случилось. Звонили из милиции.
– Что именно?
– Не знаю, – крикнул в ответ механик. Пилот сел в самолет, проверил, все ли в порядке. Механик поднял кверху большой палец.
Перед началом своего первого заграничного путешествия Витек выпил рюмочку коньяку за компанию с коллегами из других мединститутов. На хорошем французском спросил стюардессу, сколько времени длится полет. Стюардесса с улыбкой ему ответила. Витек пристегнул ремни.
Самолет стартовал и, скрывшись за низкими тучами, вспыхнул вдруг неестественно ярким светом. Только через несколько секунд раздался сильный грохот, а чуть погодя вниз посыпались железные обломки, вращаясь в воздухе перед фиксирующей происходящее камерой.
Витек на собрании молодежной организации наливал себе из бутылки содовую и вдруг замер со стаканом в руке.
Витек, регулирующий длинную очередь к Харрису у костела, так же внезапно прервал работу и неподвижным взглядом уставился вдаль.
Без конца
Кшиштоф КесьлёвскийКшиштоф ПесевичСчастливый конец
Сценарий
Перевод Полины Козеренко и Ольги Чеховой
Нашего героя зовут Антоний Зиро, и от множества других киногероев его отличает то, что он мертв.
Думаю, никто – и я тоже – не сомневается, что наши умершие находятся среди нас. Внимательно следят за нами, оценивают то, что мы делаем, – и, хотя уже не могут повлиять на ход событий, мы, совершая тот или иной поступок, беспокоимся о том, чтобы им не было за нас стыдно. Впрочем, действительно ли они не способны влиять на происходящее? По крайней мере, раз мы считаемся с их мнением, значит, все же – способны. Иногда мы получаем какой-то знак, которого не понимаем: может быть, от них? – им смысл его ясен, а мы только испытываем тревогу. Мы не видим их, но часто ощущаем их присутствие. Почему бы тогда не предположить, что наша камера будет видеть Антека Зиру так же, как видит любого другого героя? Люди его не видят, а камера видит.
Нужно решить множество вопросов, которых не возникает, когда имеешь дело с живым персонажем. Бывает ли Антек голоден, хочет ли пить, мерзнет ли, ходит ли в туалет? Допустим, нет. У него нет никаких физиологических потребностей, но время от времени, когда поблизости никого, он может взять забытую им где-то сигарету и закурить; Антек много курил при жизни. Он старается не оставлять следов, хотя мог бы. Но не хочет, потому что там, где он теперь, лучше, чем здесь, у нас, и Антек, как и все умершие, не стремится обратно. Значит ли это, что он будет только свидетелем, наблюдателем? Нет – ведь тогда история лишилась бы драматургии. Он будет пытаться что-то изменить, но ему это не удастся. Увидит, как любила его жена со смешной короткой стрижкой почти под “ноль”, – и его это поразит так же, как череда событий, влияние на которые он утратил.