Метек не спешит, смотрит на Лабрадора.
ЛАБРАДОР. Я потом вам верну. У меня нет мелочи.
Метек кивает. Он знает, что больше не увидит этих денег, но не осмеливается дать это понять. Уходит.
ЛАБРАДОР (улыбается Асе). Итак.
АСЯ. Жена пана Антека сказала… что вы вытащили столько людей. Что вы можете помочь, если захотите.
ЛАБРАДОР. Это были не такие дела. Последнее политическое дело я вел в пятьдесят втором. Смертный приговор, бах… (прикладывает палец к виску) – с тех пор никогда. С тех пор только уголовные дела и мелкие делишки. Что правда, то правда – пару человек мне удалось вытащить.
Антек сидит близко, чтобы все слышать. Смотрит с любопытством – особенно на Лабрадора. Его, разумеется, интересует, возьмет ли Лабрадор дело, – а может, они никогда не разговаривали на такие темы? Поначалу Антек просто получает удовольствие от знакомой атмосферы суда, потом его все больше захватывает разговор.
ЛАБРАДОР. Знаете, я уже давно во все это не лезу, в последнее время тоже. Это не шахматы, а я люблю шахматы. Это рулетка, и у нас нет шансов. Черные, красные – крупье всегда возьмет свое. Так устроена политика – а я всего лишь скромный адвокат…
Пожилой мужчина в такой же мантии с зеленой отделкой, как у Лабрадора, отзывает его в сторону. Они разговаривают, склонив седые головы друг к другу. Тот, кажется, глуховат, потому что Лабрадор говорит ему прямо в ухо. Ася встает, отходит в сторону, чтобы не подслушивать. Лабрадор подходит к ней сзади, теперь они стоят у окна. Антек сидит рядом на скамье.
ЛАБРАДОР. Все подтверждается. С высокой вероятностью.
АСЯ. Что?
ЛАБРАДОР (шутливо, как будто цитируя). “Срывают мантии с согбенных наших плеч”. Мы сможем работать до семидесяти лет, до конца этого года, а потом нас попросят на выход. Это они зря. История всегда возвращается на круги своя – мы могли бы оказаться полезны. В конце концов, у каждого должен быть свой адвокат…
АСЯ. Но вам же еще…
ЛАБРАДОР. Уже. Семьдесят один. Вот бы под конец и покопаться в этих сюжетах снова, тряхнуть стариной… Ох коллеги бы удивились. Дилемма! Вы поставили старого человека перед трудным выбором – еще утром все было довольно просто…
Антек смотрит на часы Лабрадора. Тот держит руку так, что часы оказались прямо перед его лицом.
АСЯ. Я не думала, не знала… Если вы не хотите…
ЛАБРАДОР. Не знаю. Если бы совсем не хотел, было бы проще. Но вы обратились ко мне, есть ваш муж, этим занимался Антек, я заканчиваю со своим странным ремеслом. Само дело деликатное и трудное. Истоки подобных преступлений не в слабости, а в силе. Потому что… Но что тут докажешь? А притом у меня, как вы понимаете, собственные дела, сложные дела, серьезные. И, поверьте, выигрышные…
Антек смотрит на часы Лабрадора.
ЛАБРАДОР. Отложим до завтра, хорошо? Позвоните мне в коллегию или даже домой, все равно. (Смотрит на часы. Занервничал.) Сколько на ваших?
АСЯ. Без четверти два.
ЛАБРАДОР (встряхивая часы). У меня четверть второго. Черт, не ходят. Первый раз за десять лет встали… забавно. Знаете, откуда они у меня? Антек подарил, когда закончил стажировку. (Еще раз встряхивает часы. Смотрит.) Пошли. Позвоните?
Ставит время, сверяясь с часами Аси. Она кивает в знак согласия.
Лабрадор подходит к гардеробу. Еще раз смотрит на часы и, успокоившись, отдает мантию гардеробщику. Тот приносит ему пальто. Лабрадор всплескивает руками.
ЛАБРАДОР. Черт, зачем же я вам ее отдаю? У меня еще драка на четвертом этаже.
Гардеробщик приносит мантию, забирает пальто. Лабрадор надевает мантию, гардеробщик возвращается.
ЛАБРАДОР. Пан Казимеж, у вас есть спички?
ГАРДЕРОБЩИК. Опять закурили, пан адвокат?
ЛАБРАДОР. Боже упаси. Две спички. Хочу кое-что проверить.
Гардеробщик достает спички. Лабрадор разламывает одну. Зажимает в кулаке, как делается при жеребьевке.
ЛАБРАДОР. Вытянете, пан Казимеж?
Гардеробщик склоняется над рукой Лабрадора.
ЛАБРАДОР. Сосредоточьтесь. Нужно вытянуть ту, что с головкой.
Гардеробщик тянет. Спичка без головки.
ГАРДЕРОБЩИК. Извините, пан адвокат…
ЛАБРАДОР. Ничего, бывает. Если вам скажут, что духи существуют, не верьте. Духов нет, знаков нет. Ничего нет.
Лабрадор уходит, направляется к лестнице. Сверху спускается Ася. Кажется, они не увидят друг друга, но нет – Лабрадор ее замечает. Улыбается.
ЛАБРАДОР. Жду вас завтра между четырьмя и пятью. Не звоните, мы сразу зарегистрируем дело в коллегии. Если только вы не передумали.
У Аси, может, и есть сомнения, но как сказать о них теперь?
АСЯ. Нет, не передумала. Приду.
В углу комнаты Яцека – открытое пианино; сам он склонился над тетрадью. Тетради и книги аккуратно сложены; та, в которой он пишет – мы заглядываем в нее вместе с Антеком, – нотная. Открытое пианино означает, что Яцек дополнительно занимается музыкой. (Неизвестно, с охотой или нет, но, судя по сосредоточенности, старательности, с которой он выводит ноты, ему нравится.) Антек внимательно смотрит. Яцек в задумчивости записывает еще одну ноту, прикрывает глаза, некоторое время барабанит пальцами по столу, вероятно, ища ритм или мелодию, – ясно, что сочиняет, потом решительно пишет несколько нот. Перечитывает, что получилось, пытаясь мысленно представить звучание простенького мотива. Откладывает ручку, тянется за жестяной коробкой, в которой аккуратно уложены фломастеры. Задумывается, берет красный. Прикладывает к бумаге угольник и не спеша, методично разделяет такты красными, ровными чертами. Антек смотрит теперь не на ноты – следит за тем, как движется фломастер и появляются красные разделительные линии.
Яцек, видимо, закончил – встает из-за стола и идет в ванную помыть руки, а может, причесаться. Проходя по коридору, видит сидящую на диване Улю с телефонной трубкой, прижатой к уху. Уля ничего не говорит – наверное, слушает собеседника.
Антек некоторое время смотрит на оставшийся на столе фломастер, берет его, потом кладет туда, откуда взял.
Яцек возвращается из ванной. Видит почти не переменившую позу Улю.
ЯЦЕК. Мама, с кем ты разговариваешь?
Уля смотрит на него, продолжая прижимать трубку к уху.
УЛЯ. Ни с кем. Должна была позвонить, забыла кому. Закончил?
Яцек кивает.
УЛЯ. Проверить? Те, с иксом?
ЯЦЕК. Нет, все в порядке.
Входит в свою комнату. Закрывает фломастер. Кладет в коробку. Стоя, перечитывает только что написанные ноты. Может, это ноты той самой мелодии-немелодии, которую мы слышали в начале фильма и услышим еще не раз?
Уля сидит на корточках на полу. Разбросанные бумаги, письма, записки, фотографии, номера “Адвокатуры”, один-два экземпляра каких-то текстов на папиросной бумаге, распотрошенный стол Антека – в свете ночника. Ночь. Уля читает старые письма, просматривает бумаги, которых никогда не видела, открывает папки с надписями, которые ни о чем ей не говорят. Пытается навести порядок, еще не понимая, как к этому подойти, что оставить, что выбросить. Отдельно складывает личные бумаги, отдельно служебные, рвет старые телефонные квитанции, выписки с банковских счетов – натыкается на неоплаченный штраф за езду без прав, рвет визитки, не сразу замечая, что они тут двух видов. Одни обычные – фамилия, имя, профессия, адрес, другие – стилизованным шрифтом с надписью: “очень хороший адвокат” – очевидно, какая-то шутка, отпечатанная приличным числом экземпляров. Уля рвет их вслед за обычными, оставив себе по одной каждого вида. Над письмами, которые не говорят ей ничего или, наоборот, говорят много, задумывается, читает их, откладывает, находит спрятанные Антеком двести долларов, улыбается его предусмотрительности, а может – прижимистости или скрытности. Где-то в ящике находит несколько наклеек с логотипом Dunlop, о чем-то вспоминает, отыскивает теннисную ракетку Антека и под лампой проверяет название марки. Dunlop. Осторожно отклеивает фирменную наклейку, под ней обнаруживается надпись Polsport.
Сверху на столе лежат документы по делу Дарека. Рядом справочник адвокатов – где она и оставила. Уля машинально его листает, возможно думая о мелком тщеславии мужа, и натыкается на фамилию Лабрадора. Теперь напротив фамилии стоит небольшой, но отчетливый вопросительный знак красным фломастером. Уля смотрит с удивлением – не заметила этого знака два дня назад или его не было? Закрывает справочник и еще раз, быстро, в надежде избавиться от наваждения, открывает. Вопросительный знак на месте. Внезапно ей в голову приходит какая-то мысль.
Быстро оборачивается и тихо произносит.
УЛЯ. Антек. Антек!..
Медленно кладет справочник к документам по делу Дарека, поверх стопки, которую, скорее всего, назвала “Что нужно завершить”.
На дне ящика находит заграничный конверт для фотографий. Довольно пухлый, несколько раз обмотанный скотчем. Колеблется, открывать ли так глубоко запрятанный конверт. С внезапным предчувствием разрывает скотч. Достает фотографии. На всех – обнаженная хрупкая девушка в разных позах. Снимки не порнографические, но явно эротические – такие в начале шестидесятых печатались в заграничных журналах и украшали еще вполне невинные импортные календари. Снято хорошо, профессионально, явно работал мастер. На всех ножницами вырезано лицо. Уля бросает фотографии, закрывает лицо руками и, склонившись над постыдной находкой, плачет. Единственный раз она плачет в фильме – сейчас: горько и беззвучно.
Рядом с конвертом лежит старый бумажник Антека. Из маленького кармашка Уля вынимает фото на документы – десяти– и пятнадцатилетний Антек с белым, отутюженным воротничком, потом студент, взрослый, и больше десятка сделанных, вероятно, впрок, последних фотографий. Видно, как поменялось его настроение. Может, снова слышатся десять – пятнадцать нот, неумело сыгранных на пианино. Уля рвет фотографии с голой девушкой без лица. Еще раз смотрит, как взрослел и серьезнел муж. Встает, выходит из комнаты, минуя маячащую в темноте фигуру Антека: он стоит там, куда она недавно смотрела, повторяя его имя. Уля включает лампу в коридоре, и в ее отсвете подходит к кровати Яцека.