УЛЯ. У нас тоже как-то раз кто-то ночевал, одну ночь. Антек мне его даже не показал. Постелил ему в кабинете, а утром уже никого не было. Антек потом боялся…
АСЯ. Боялся?
УЛЯ. Мне так кажется. Виду не подавал, но мне показалось… Говорил, что у него есть дела помимо работы и что это тоже важно. И действительно, потом его вызывали, но оказалось, по другому поводу…
К Асе наклоняется рыжеволосая женщина со строгим лицом.
МАРТА. Ася, ребята уже уходят. Где им сесть на автобус до города?
АСЯ (встает). Знакомьтесь. Я покажу им.
Женщина садится рядом с Улей, протягивает руку. Видно, что человек она прямой и принципиальный.
МАРТА. Марта Дурай.
УЛЯ. Уршуля Зиро.
МАРТА (внимательно смотрит на Улю). Зиро… Случайно, не родственница юриста?
УЛЯ. Жена…
МАРТА. Жена Антония?
УЛЯ. Да, Антека.
МАРТА. Я знала его, когда вас еще не было. Чем он сейчас занимается?
УЛЯ. Он умер, месяц назад.
Замолкают.
УЛЯ. Вы были знакомы?
МАРТА. Пятнадцать лет назад, он тогда еще учился. Жил в палатке, у моря, а мы с подругой в домике прямо у пляжа… Однажды ночью пришел к нам в одних плавках, мы уже спали. Решил искупаться в море, ночью, а у него то ли украли палатку, то ли просто так подшутили, уже не помню… Явился мокрый с головы до ног, уселся на кровать, намочил нам одеяло, белье. А потом стоял, весь мокрый, на этих своих кривых ножках, худенький…
УЛЯ. Никогда мне не рассказывал.
МАРТА. Да нечего и рассказывать. Тепло, лето жаркое было… Он так и простоял всю ночь. Уже высох, но все равно стоял – такое придумал себе испытание. А через пару дней они уехали…
УЛЯ. Уехали? А кто там еще был?
МАРТА. Кажется, они компанией отдыхали, точно не помню. У них должна была быть практика или что-то такое… Он не хотел уезжать, хорошие погоды держались. Говорил, что станет судьей, зачитывался Камю. Судья на покаянии. Я потом эту вещь еще раз перечитала… Стал?
УЛЯ. Нет. Он был адвокатом. Говорил, что всегда хотел, с детства.
Антек с удивлением слушает их разговор и смотрит на эту не первой молодости рыжеволосую женщину. Неужели он и правда когда-то собирался стать судьей?
Уле хочется знать больше.
УЛЯ. Помните еще что-нибудь?
МАРТА. Нет, пожалуй, ничего. От сердца умер?
УЛЯ. Откуда вы знаете?
МАРТА. Он, кажется, говорил, что у него что-то с сердцем.
Возвращается Ася, раскрасневшаяся от мороза.
АСЯ. Уехали. Смешно вышло. Встретили своего институтского приятеля, он теперь шофер. Залезли к нему, по крайней мере, не замерзнут – на улице адский холод.
Ночь. Уля лихорадочно перебирает фотографии в ящике. Среди прочих обнаруживается эта: юный Антек с таким же юным Томеком обнимают двух девушек на морском берегу. Выглядит невинно – их четверо, и объятья скорее дружеские. Снимок нечеткий, любительский. Девушки рядом с Антеком улыбаются в объектив. Уля не может понять, Марта ли одна из них. Кладет фото в конверт. Выходит из комнаты, гасит свет и идет, как мы понимаем, в ванную – слышится шум набирающейся воды. Антек остается в комнате один – на него падает свет, проникающий в комнату сквозь матовое стекло полуприкрытой двери ванной.
АНТЕК. Пытаюсь вспомнить эту ночную сцену у моря. Как я несколько часов стою в мокрых плавках… Не помню. Женщину эту не помню, я, вообще, кажется, не знал никакой Марты. Рыжая девушка на взморье… Наверное, была немного меня старше. Палатку украли, но это случилось днем, я никуда не пошел, ночевал у Томека, в его комнате, Томек еще ездил на каникулы с родителями. Я собирался стать судьей… Может, и был такой момент. Неужели я забыл? Не может быть, совершенно не помню. Я теперь ничего не чувствую. Мне ни холодно, ни жарко, ни больно. Но пока еще не забыл, что такое боль и холод. Какие-то вещи на меня производят впечатление, но, может, только потому, что так полагается? Я чего-то хочу или не хочу, но не по-настоящему – скорее, просто знаю: вот это я должен хотеть, а это – нет. Уля меня приревновала… (Тихо смеется.) А я даже не помню этой женщины. Наверное, это ревность даже не к женщине, хотя и это тоже, а к тому, что она знает что-то, чего Уля не знала. Не мог же я рассказать о такой сцене… Уля, я заметил, обращает внимание на мужчин, которые чем-то на меня похожи. Идет за ними, потом замедляет шаг, чтобы не увидеть лица. Однажды не могла тронуться на светофоре, потому что мимо шел кто-то с портфелем, похожим на мой. Она любила… нет, любит меня, пожалуй, больше, чем раньше. Может, так же, как поначалу. Я тоже чувствую ревность – если вообще что-нибудь чувствую, – но совсем не такую, как она. Не знаю, как объяснить. Я завидую им по большому счету во всем. В том, что они счастливы и несчастны, что ненавидят и любят, ревнуют, испытывают голод, чувствуют боль. Пожалуй, это самое главное из того, чего мы лишены. Не страдать, не мучиться, не горевать, не грустить, не чувствовать зубной боли… Об этом мечтают все. Просто они не знают, что значит – не быть. Вот и все.
Уля тушит свет в ванной. Становится темно.
Лабрадор взбирается по ступенькам суда. На площадке второго этажа встречает Томека. На Томеке мантия, в руках портфель, – все, как полагается.
ЛАБРАДОР. Ну, наконец-то. Освоились?
ТОМЕК. Честно? Не очень.
ЛАБРАДОР. Чем занимаетесь?
ТОМЕК. Всякая мелочь. Кражи, побои. Может, дадут вести развод. А вы, я слышал, наоборот.
ЛАБРАДОР. Слышали? Знаете, о чем я подумал, когда узнал, что вы вернулись? Вы должны взять дело, которое вел Антек… Он бы выбрал вас.
ТОМЕК. Нет, я – нет. Тут нужно сидеть, разбираться. Думаю, вы справитесь лучше всех.
ЛАБРАДОР. Сомневаюсь… Серьезно.
ТОМЕК. Я тоже серьезно. Чтобы браться за такие дела, нужно верить и хотеть. Я, может, и хотел бы, но не верю. Я человек извне. Чужой.
ЛАБРАДОР. Долго вы тут не просидите, а?
ТОМЕК. Не хотелось бы.
ЛАБРАДОР. Очень жаль. Позвоните перед отъездом, у меня есть там знакомый, дам вам с собой какое-нибудь письмецо, может, пригодится?
ТОМЕК. Пока все очень неопределенно, пан адвокат.
ЛАБРАДОР. Понимаю. Все равно позвоните.
Томек с Улей сидят в кафе, окна которого выходят на “Захенту”. Ранние сумерки. Кофе уже выпит, на столе бокалы с [47]вином. Томек заканчивает рассказывать анекдот, очень похоже изображая Химильсбаха.[48]
ТОМЕК. …Официант говорит: котлетку с капустой? Твою мать. “Котлетку, – говорю, – я дома съем. Меня мотик внизу ждет”. Выхожу, смотрю – мотоцикл свистнули.
Анекдот смешной, особенно если знать Химильсбаха. Оба смеются. Уля становится серьезной.
УЛЯ. Антек мне уже рассказывал, но не так хорошо. Я тут вспомнила, – вынимает что-то из сумочки. – Помнишь эту фотографию? Нашла недавно.
Томек присматривается. Это фотография с пляжа, с двумя девушками.
ТОМЕК. Конечно… Каникулы, шестьдесят седьмой. Или шестьдесят шестой, после первого курса. Антек какой худой.
УЛЯ. А девицы?
ТОМЕК. Случайные какие-то. У Антека сперли палатку. Зашел к этим девчонкам, простоял там всю ночь. Сначала в шутку, потом это превратилось в пытку. Он тогда, видимо, понял, что такое когда в камере нельзя садиться. Одна ему нравилась. Он, по-моему, даже с ней… – замечает взгляд Ули. – Куда ты смотришь?
Уля внимательно смотрит на кого-то, сидящего через несколько столиков от них. Это молодой человек в пиджаке и очках в серебряной оправе.
УЛЯ. У него руки совершенно как у Антека. Посмотри.
Томек оборачивается. Сходства не замечает, но видит кое-что другое – за окном эвакуаторы грузят неправильно припаркованные автомобили. Уля тоже смотрит туда.
ТОМЕК. О черт… моя. Подождешь? Может, успею спасти…
УЛЯ. На площади Дефилад возвращают. Тысяча злотых штраф плюс транспортировка. Беги, я на машине, сама доберусь.
Томек торопливо целует ее в щеку и убегает. Уле видно, как он разговаривает с сотрудниками дорожной службы, а затем решительно направляется в сторону Кредитовой.
Парень в серебряных очках теперь смотрит на Улю. Она тоже смотрит на него. Парень улыбается. Подносит к губам бокал вина и чокается с ней на расстоянии. Уля машинально подносит к губам свой бокал. Парень подходит и без тени смущения подсаживается к ней.
ПАРЕНЬ. Will you have a drink with me?
Уля понимает, что он принял ее за местную проститутку. Раздумывает мгновение.
УЛЯ. Yes.
Парень подзывает официантку, указывает на вино, которое пила Уля, показывает два пальца. Улыбается. Вблизи он – миловидный, простой американский парень, загорелый, кровь с молоком.
ПАРЕНЬ. Fifty?
УЛЯ. What?
ПАРЕНЬ. Fifty dollars, o’kay?
Все очевидно.
УЛЯ. O’kay.
Официантка приносит вино, парень платит. Затем достает ключ от комнаты, смотрит на номер.
ПАРЕНЬ. Three four five.
Уля полагается на инстинкт. Сначала снимает с парня очки, потом остальное. Идет в ванную, тоже раздевается, открывает воду, но под душ не становится, а смотрит на себя в зеркало: господи, что же я делаю? Но лишь секунду. Возвращается в номер – и Антек видит, как они принимаются за дело на большой удобной кровати. Уля кладет ноги парню на плечи, и Антек чувствует тошноту, но, поскольку уже не может удовлетворять своих физиологических потребностей, просто сглатывает слюну – и тошнота проходит. Очкарик очень мил и, кажется, удивлен пылом, с которым была оказана услуга. Тянется за сигаретами, закуривает, одну вставляет Уле в рот. Гладит ее по голове.