Вечер. Уля сидит в кабинете Антека за его столом, пишет письма. Антек стоит над ней. Хочет посмотреть, что она пишет, но за низко склоненной головой не видно, поэтому он тоже наклоняется и смотрит на ее лицо. Уля заклеивает конверт, надписывает и вкладывает в другой. Пишет несколько предложений на листочке и кладет в тот же незаклеенный конверт. Что-то пишет теперь на этом конверте, короткое слово. Берет еще один листок, на мгновение задумывается. Затем большими буквами выводит несколько слов. Кладет в конверт, не заклеивая его, и опять пишет какое-то слово. Антек встает и идет на кухню. Садится на стул, подпирает голову рукой. Смотрит на газовую плиту.
Уля встает из-за стола, останавливается на пороге. Возвращается, берет с полки толстый том “Гражданского права”. Вынимает из него двести долларов, которые когда-то в этой же книге хранил Антек. Берет со стола толстый конверт, достает из него письмо, сам конверт разрывает на мелкие клочки и находит новый. Кладет в него письмо из разорванного и двести долларов, что-то пишет, заклеивает конверт. Кладет два конверта на стол, затем идет в ванную. Вынимает из шкафчика какие-то порошки, высыпает на руку два, потом еще один и, низко склонившись, глотает, запивая водой из крана. Идет в комнату, снимает рубашку, джинсы, узкие внизу и широкие наверху, вешает на вешалку, вынимает из шкафа юбку и блузку. Одевается. Идет на кухню, достает из шкафчика мусорное ведро. Оно почти пустое, но она выходит с ним на лестницу и выбрасывает мусор в мусоропровод. Возвращаясь, закрывает дверь, машинально задвигает щеколду, потом отодвигает. Ставит ведро обратно в шкафчик. Зажигает спичку и включает газ. Газ не идет, спичка тухнет. Уля стоит не двигаясь. Затем наклоняет крышку плиты и откручивает газовый вентиль на трубе. Зажигает спичку, на этот раз конфорка загорается. Гасит ее, открывает духовку, включает газ в ней, во всех конфорках и проверяет, закрыто ли окно. Форточка приоткрыта, никак не удается закрыть. Хлопает со всей силы, получилось, захлопнула. Видимо, при этом поранила палец, – сжав зубы, втянула воздух, сунула палец в рот. О чем-то вспомнила. Наливает воду в бутылку из-под молока и подходит к подоконнику. Дыни уже крупные, Уля поливает их, и они опять как будто сразу вырастают на несколько сантиметров. Закрывает дверь на кухню, задумывается, не заткнуть ли щель внизу пледом, но, видимо, решает, что не обязательно, – откладывает плед в сторону, ложится рядом с плитой, подкладывает руку под голову и так лежит. Шипит газ. Уля смотрит в бездну духовки, потом ее веки закрываются, и она засыпает.
Антек заходит к себе в кабинет, зажигает настольную лампу. Берет в руки тонкий, незаклеенный конверт. На нем написано “Яцеку”. Открывает, читает несколько строк, кладет письмо обратно. Берет второй конверт, потолще. На нем надпись “Маме”. Достает из него конверт, заклеенный, на котором написано “Яцеку. Через пять лет. Сейчас не открывать”. Пробует открыть, но клей уже засох, и Антек отказывается от этой затеи. Сзади к нему подходит Уля, кладет руку на плечо.
УЛЯ. Привет.
АНТЕК. Привет.
Ранним утром они идут вместе по Пулавской в районе ипподрома. Шагают по проезжей части. На улицах еще пусто и тихо. Они идут в направлении центра, а в сторону пригорода тихо проезжает троллейбус. Слышно, как издалека приближается автомобиль, и по этой же улице, где они идут, так же посередине, едет грузовик с надписью “Переезд. Вся страна”. Проезжает, не задев их, и исчезает вдали, где-то за Валбжиской. Они продолжают идти, и, может, потому, что дорога поднимается в гору, кажется, что они уходят вверх. Слышны отдельные, тихие, не складывающиеся в мелодию звуки фортепиано. Наверное, именно это играл Яцек, когда стал играть обеими руками.
Обо мне, о тебе, обо всех
Разговор с Марией Маршалек
Журнал Kino, № 8, 1987 г.
Перевод Ирины Адельгейм
М.М. После премьеры “Без конца” ты сказал, что тебя не интересуют ничьи мнения, кроме мнения тех, кто записан в твоей телефонной книжке. Это по-прежнему так?
К.К. Так. Даже книжка та же. Только ты, по-моему, неточно запомнила. Я, скорее всего, сказал “не считаюсь с мнением”, а не “меня не интересует”. Это все-таки разные вещи.
М.М. В твоих фильмах много неприглядного. Непригляден пейзаж, бывают непривлекательны люди, даже погода так себе…
К.К. Это потому, что мир не слишком живописен.
М.М. И поэтому неприглядными должны быть даже эротические сцены?
К.К. Ну, они не красивы. Они увидены глазами человека, внезапно открывшего дверь. Именно так и выглядят эти сцены в действительности. В кино бывает по-разному. В некоторых фильмах эротика прекрасна, в других – крупные планы и обилие подробностей делают ее отталкивающей. В моих фильмах эротические сцены всегда будут выглядеть так, как они выглядят.
М.М. Вернее, как их видит посторонний.
К.К. Конечно. Ведь придать им другое значение могут только сами участники, люди, которые занимаются любовью, а не тот, кто подглядывает.
М.М. В твоих фильмах любовь вообще не относится к сфере высших ценностей. Блеклая, как в “Кинолюбителе”, поздняя и сложная, как в “Без конца”, случайная, как в “Случае” …
К.К. Только очень молодые люди совершают самоубийства из-за любви. Правда, героиня “Без конца” заканчивает именно так, но лишь потому, что потерпела полное поражение в жизни и больше не справляется. Может, ею движет именно любовь, но что ей делать, если единственным связующим звеном с миром был для нее муж, который умирает в начале фильма? Большие любовные драмы находятся за пределами моего опыта. Пожалуй, романтизм был присущ другой эпохе.
м. м. Может, это слишком интимная материя? Легче показать на экране раздетого человека, чем его чувства. Во втором случае рискуешь показаться смешным.
К.К. Согласен. Некоторые вещи слишком интимны, чтобы демонстрировать, – пусть даже на экране.
м. м. Ты сказал, что не видишь вокруг больших страстей. Но ведь они существуют: честолюбие, жажда власти, желание нравиться, потребность в одобрении, наконец – что бы там ни было, – любовь. Они существуют и движут миром.
К.К. Как знать. Сейчас я делаю фильм о сильных чувствах, о страсти, о ревности. Называется “Декалог”.
М.М. Поговорим об этом подробнее. Разница между “Кинолюбителем” или “Шрамом”, с одной стороны, и “Без конца” или “Случаем” – с другой, очевидна. Человеческую судьбу определяют разные факторы. В твоих ранних фильмах это социальные механизмы; в последних все важнее психологический рисунок. Мир, показанный в “Без конца”, – мир зла и бессилия. Но это ужасное зло таится в человеческой слабости, в потере веры, даже воли к жизни – или, как в истории арестованного молодого рабочего, который выходит из тюрьмы, – в потере себя, и такова цена его освобождения. В одном интервью ты сказал, что люди, оказавшиеся в ситуации этого персонажа, оппозиционера, – хотя и выжили, но проиграли, и обречены нести клеймо, горб, как ты выразился, до конца дней. Но не было разве таких, которые не отреклись от себя, выдержали и живут без этого клейма?
К.К. “Без конца” рассказывает не о них. Это фильм не о героях, а о людях обыкновенных, которые ходят по улице. Это фильм о большинстве – обо мне, о тебе, о таких, как мы. Большинство людей несет бремя мелких и крупных поражений. Это фильм о людях, опустивших голову.
М.М. Я не принимаю идею этого фильма. И не принимаю его героиню, которая кажется мне искусственной, придуманной, неубедительной.
К.К. Очень женская реакция. Я не первый раз с такой сталкиваюсь.
М.М. Наверное, потому что с трагедией этой женщины трудно идентифицироваться. Она неправдоподобна как мать, как жена, как человек.
К.К. Неправдоподобна или несимпатична? Мне она тоже несимпатична. Но уж какая есть. Это не история чистой доверчивой души, обманутой жизнью.
М.М. Что, собственно, ведет к поражению, как ты считаешь? В “Случае” ты показал молодого человека, судьба которого складывается по-разному в зависимости от того, кто встретится на его пути. Ты не переоцениваешь роль случая, вынесенного в заглавие? В конце концов, твой герой сложился под влиянием семьи, ровесников, среды. Все это не может не способствовать формированию определенной системы ценностей…
К.К. Поэтому мой герой во всех трех вариантах – человек честный, притом что выбирает разные стороны баррикад. Конечно, ситуации, которые я показал в “Случае”, более наглядны и драматичны, чем бывает в жизни. Но хотя драматизировать – в природе кинематографа, Линда, играющий в “Случае” три воплощения Витека, всякий раз остается одним и тем же человеком, доверчивым и порядочным. Дело в том, что он не может найти своего места в жизни. Все оборачивается против него.
М.М. Не бывает некой абстрактной порядочности. Могут ли верность себе, моральная чистота существовать помимо ситуации, вне ситуации?.. Как увязать благородство души с незначительностью поступков? Ни в одном из трех вариантов судьбы твой герой не делает выбора сам, выбор всегда вне его, за пределами его возможностей и даже его сознания. Он – глина в чужих руках.
К.К. Так мы ни до чего не договоримся. Что касается фактов: герой в каждой ситуации делает выбор, следует за человеком или ситуацией, которыми по-юношески увлекся. Я согласен, что – особенно в первом варианте судьбы – многим людям трудно в эту увлеченность поверить; но, во‐первых, фильм не о них, а о Витеке Длугоше, а во‐вторых, нужно иметь мужество всмотреться в себя, независимо от того, что сегодня в моде.
Мне рассказывали, как на одном большом собрании людей, мягко говоря, не одобряющих политическую действительность, кто-то предложил: “Пускай поднимет руку тот, кому больше пятидесяти и он никогда не был в партии или в Союзе польской молодежи”. Никто не поднял, хотя три четверти собравшихся были люди хорошо за пятьдесят. Я их не осуждаю и не оправдываю. Я хочу только сказать, что путей много.