Обшарпанная штукатурка, пар изо рта на утреннем холоде, рев кружащей неподалеку пьяной “варшавы” – Филип ощущал все на удивление отчетливо, а Ирена как будто думала о другом.
– Знаешь, что я чувствую? – тихо, словно прислушиваясь к себе, спросила она.
– Что? – выдавил из себя Филип.
– Будет дочка.
Филип успокоился:
– Дай-то бог.
Ирена спустилась на землю, собралась с силами и взяла инициативу в свои руки. “Я могу идти, – сказала она. – Точно говорю: девочка”.
В больнице ее увела толстая медсестра, Филип успел поцеловать жену на прощание, потом сел, не зная, что делать и должен ли он вообще что-то делать. Медсестра вернулась в свою стеклянную будку. На Филипа, который сидел в углу, дрожа от недосыпа и возбуждения, она не обращала внимания.
Послышался громкий крик. Филип вскочил на ноги:
– Это она!
– Да нет, – отозвалась медсестра, – это девчушка одна, совсем молоденькая. Ваша только после полудня родит.
Снова раздался пронзительный крик, но медсестра отрицательно помотала головой. Филип подумал, что до обеда еще много времени и с ним нужно что-то делать. Он никогда еще так ясно не ощущал относительности времени, ставшего сейчас для него пустым, лишенным мыслей ожиданием, а для Ирены – болью, пo2том и страданием. Он обошел вокруг больницы, тихонько звал “Иренка”, но в окнах никто не появился.
По пути на работу купил пол-литра и, когда все собрались завтракать, со стуком выставил бутылку на стол.
– Пан Мош! – сурово произнес любивший его начальник отдела Осух, но тут же догадался. – Что, уже?
– В родильном, – сказал Филип и наполнил стаканы коллегам.
– Подумать только, пан Мош, – через некоторое время сказал Осух. – Будь у меня дети, вы могли бы быть моим внуком. То бишь сегодня у меня бы родился правнук. Господи, ну почему я так и не женился?
Когда в три часа дня вышли с работы, Филип позвал всех к себе. Купил несколько бутылок водки, а когда проходили больницу, отдал Витеку портфель и побежал внутрь. Вернулся бледный.
– Рожать повезли, – сказал он. – Никуда не пойду. – И сел на ограду газона.
Все уговаривали его пойти с ними, но он вцепился в ограду. В конце концов догадался отдать ключи Осуху: пусть сами идут, а он подождет. Почти три часа они с Витеком просидели на ограде. Распили бутылку. Филип достал из “дипломата” автомобильную сберкнижку и [29]показал Витеку: “На кольцо хватит? На золотое. Тоненькое, но золотое. Хватит?” Потом сбегал в больницу и, вернувшись, снова вытащил сберкнижку: “Но золотое!” Наконец выбился из сил и прошептал: “Господи, никогда еще столько не пил, господи…”
Из больницы вышла толстая медсестра и крикнула: “Пан Мош!”
Филип вскочил на ноги и схватился за ограду.
– Дочка!
Филип рухнул в объятия Витека. Оба были уже пьяны. Филип на секунду отшатнулся от Витека и внезапно приник к его губам сильным долгим поцелуем.
– Ну ты чего, Филип… – Витек с трудом оторвал от себя друга, – люди же смотрят.
– Дочка, – сказал Филип и заорал: – Дочка!
Когда они вошли в квартиру с двумя новыми бутылками и песней из “Четырех танкистов и собаки”, гости спали. Пятидесятилетняя пани Катажина, толстая и, к сожалению, уже непривлекательная, устроилась в кресле. Начальник отдела Осух улегся на раскладном диване. С другой стороны дивана прикорнули Гражина и Яська. Самый молодой сотрудник отдела, восемнадцатилетний Бучек, сидел перед включенным телевизором, но, вероятно, тоже спал. Витек приложил палец к губам и подкрался к девушкам. Задрал им юбки, расстегнул пуговицы на блузке Гражины и только после этого разрешил Филипу кричать.
– Дочка! – заорал Филип.
Пани Катажина открыла глаза, увидела смятые юбки девушек и немедленно принялась оправлять свое платье. Бучек вскочил и спросил, не нужно ли за чем-нибудь сбегать. Осух снова расчувствовался над своей судьбой, а девушки стали лениво приводить себя в порядок.
По пути Филип успел протрезветь и теперь быстро раздвинул стол, принес с кухни сыр и колбасу, поставил стаканы. Выпили. Женщин интересовали вес и рост новорожденной. Филип не знал и только повторял: “Большая, очень большая”.
Осух решил произнести речь, постучал по стакану так, что тот треснул, встал и сказал примерно следующее: “Пан Мош. Мы пришли сюда, посмотрели вашу квартиру, выпили. Мы видели, как вы переживаете из-за рождения ребенка. Я человек старый и скажу вам вот что, пан Мош. Я вам завидую. Поглядите на меня, молодые люди, и запомните: я во всем Мошу завидую”. И он выпил с Филипом на брудершафт. Выяснилось, что Осуха зовут Станислав. Филип был тронут, поскольку Осух был на “ты” только с директором и со сторожем, с которым они давным-давно воевали в каких-то лесах. Потом пошли разговоры. Пани Катажина посвящала Бучека в тайны жизни снабженца. Гражина хотела знать, почему Филип не служил в армии, и он объяснял ей во всех подробностях, а Яська, которая была чуть постарше, пошла в ванную, собрала косметику Ирены, нашла ее ночную рубашку и халат, сложила все вместе, а потом вытащила Филипа из-за стола.
– Филип, – сказала она, – ты должен все это отнести жене. Должен.
– Сейчас? – Филип собрался было упаковать вещи в газету, но вдруг что-то вспомнил и вышел в соседнюю комнату. Оттуда он принес огромную стопку распашонок, пеленок и какую-то коробку. Он по очереди разворачивал вещички над столом, женщины рассматривали их, а Осух изображал, что на каждой расписывается, и требовал новые документы на подпись. Затем Филип поставил на середину стола коробку. Сбросил руку Осуха, собравшегося расписаться и на ней. Снял крышку и вынул маленькую советскую кинокамеру.
– Ого! Аппарат, – уважительно произнес Осух. – Аппарат!
– Камера, а не аппарат, – сказал Бучек.
Камеру пустили по рукам, и все заглядывали то в видоискатель, то в объектив.
– Дочку буду снимать, – объявил Филип. – Каждый месяц по чуть-чуть, пока не вырастет. Мою дочку!
Он отобрал камеру и показал, как будет снимать. Сделал панораму по гостям, потом в кадр вошел телевизор.
– Тише! Тише! – крикнул Филип, остановив камеру на телевизоре. Все умолкли, и слышно было, как Бернстайн с большим французским оркестром играют Равеля. Только когда они закончили, Филип оторвался от видоискателя.
– Красиво играют, – сказал он.
Присутствующие с уважением отнеслись к его мнению, но облегченно вздохнули, когда он наконец опустил камеру.
Пеленки валялись на столе и полу. “Надо все постирать, – сказала пани Катажина. – Я как выпью, всегда стираю”. Она собрала распашонки и пеленки и бросила в ванну. Ей помогал Бучек. За столом вперемешку шли разговоры о снабжении и о новорожденной. У снабженцев было много непривычных хлопот, поскольку приближался юбилей предприятия. Предстояло украсить зал и организовать буфет для развлекательной части, а Осух как член профсоюзного актива искал хороший оркестр. Праздник обещал удаться на славу. Пани Катажина закончила стирку, Бучек выжал белье, и они вместе развесили его над ванной, соорудив паутину из дополнительных веревок, закрепленных в неожиданных местах. Гражина с Ясей заснули в другой комнате, а Витек время от времени подходил к ним, задирал юбки, расстегивал пуговки и демонстрировал Осуху и Филипу все более прелестные виды. Погруженные в разговор о прожитой впустую жизни начальника отдела и юбилее предприятия, они прогоняли его, и было понятно, что торжество не примет эротического характера. Впрочем, вскоре Осух тоже обмяк в кресле, и только Филип с Витеком, вдоволь налюбовавшимся на девушек, продолжали сидеть за столом, а их лица все больше сближались.
– Как тебе это удалось? – пробормотал наконец Витек. Он хотел знать, как Филип не оказался там же, где большинство бывших детдомовцев, – на дне. Витек приводил многочисленные примеры, и было понятно, что он придерживается философской теории, согласно которой бытие определяет сознание. Филип отвечал, что судьба человека зависит от того, какая кровь течет в его жилах. Правда, Филип не знал наверняка, какая течет в нем, но был уверен, что хорошая. Он поделился с Витеком тайной своего происхождения и признался, что часто разглядывает мужчин лет пятидесяти, пытаясь отыскать сходство с собой.
Уже светало, когда Филип вспомнил, что прошли сутки с тех пор, как у Ирены начались схватки. Сложил в портфель приготовленные Яськой вещи, и они с Витеком вышли из дома. На улицах было так же пусто, как и вчера. Филип считал, что нельзя явиться в больницу без цветов, и они двинули через спящие окраины. Несколько раз Филип порывался залезть в палисадник, пока Витек не притащил его на луг. Спустились к реке, взошло солнце, и они, восторгаясь природой, рвали цветы для Ирены.
На следующий день изможденный Филип стоял у окошка в Национальном совете и диктовал данные ребенка. По коридору двое мужиков тащили пальму.
– Пол? – спросила чиновница.
– Дочка, – ответил Филип.
– Женский, – сказала чиновница и записала, старательно выводя буквы.
– Имена родителей?
– Ирена и Филип.
– Имена родителей ребенка?
– Я уже сказал, – ответил Филип, – Филип и Ирена.
– Я имена ваших родителей спрашивала, – рявкнула чиновница, – вы мне документ испортили.
Филип с трудом просунул голову в окошко и увидел, что чиновница выписывает поздравительный диплом от Национального совета.
– У меня каждый бланк на счету, – сказала чиновница. Филип хотел заплатить за испорченный бланк, но это было невозможно, поэтому имя Ирены стерли и вписали имя матери Филипа.
– Вид уже, конечно, не тот, – огорчилась чиновница и вручила Филипу огромный диплом и атласную ленту. Филип пошел на почту, снял деньги с одной из трех автомобильных сберкнижек и с девятью тысячами в кармане отправился искать кольцо. Потом повесил диплом над телевизором, свинтил с двери латунную табличку с фамилиями, сунул в карман и пошел на работу.
Перед проходной, несмотря на дневное время, выстроилась длинная очередь. Внутри горел яркий свет, и какой-то незнакомый мужик поставил Филипа в хвост очереди.