– Велено в камеру не смотреть, – сказал оказавшийся перед ним знакомый, – и забирать пропуска.
– У меня нет пропуска, – сказал Филип. – Я расписываюсь в журнале.
– Возьмешь любой, – проинструктировал знакомый, – главное, в камеру не пялься.
В проходной стоял директор, а перед съемочной камерой вытянулся во фрунт охранник в новенькой форме. Филип отдал пропуск мужику, забиравшему их за кадром, где камера не видела.
Выяснилось, что снимают фильм про Объединение, в которое входит их предприятие.
– Утром у директора интервью брали, – сказал Осух. – Велели пальму раздобыть.
– В котельной была, – вспомнил Филип.
– Не подошла, они на цветную пленку снимают. Пришлось из Совета везти.
Филип сказал, что охотно съездил бы в командировку, если кого-то надо будет послать. Он хотел купить жене кольцо, а в Велице достать не смог. Потом пошел на склад, там опять были киношники и директор, с трудом удалось вытащить приятеля, оставить ему латунную табличку и дать подробные указания. Насчет кольца приятель посоветовал: лучше всего съездить в Советский Союз.
– Мне сейчас надо, – сказал Филип. На это приятель не знал, что ответить.
В больнице отстоял с коробкой под мышкой очередь к дежурному врачу, сообщавшему посетителям о состоянии больных. Оказалось, у Ирены мастит. Врач спросил, сможет ли кто-нибудь помогать им дома, Филип ответил, что помогать некому. А потом добавил, что, несмотря на больничные порядки, очень хотел бы увидеть ребенка, пускай даже через стекло, и показал врачу камеру. Объяснил доверительно, что собирается снимать дочку с первых дней жизни, сделать своего рода кинохронику. Врач убедился, что камера советская, взглянул в объектив, подошел к внутреннему окну и отодвинул шторку. Перед ними открылись несколько этажей больничных коридоров, на которых лежали и, видимо, умирали люди, суетились медсестры, санитары толкали каталки с больными, сторож тащил кислородные баллоны, кто-то стонал хрипло и громко, этот голос выбивался из общего шума, но никто не обращал внимания. Врач посмотрел, вздохнул – кажется, он был моложе Филипа, – отдал ему камеру, велел накинуть халат и разрешил пройти в родильное отделение.
– Только недолго, – предупредил он угрюмо.
Появилась Ирена. Филип обнимал и успокаивал жену; она плакала из-за того, что не может кормить ребенка, и переживала, что из нее никудышная мать. Он показал ей деньги на кольцо и сказал, что любит ее. Через стекло они увидели малышку, и у Филипа на глаза тоже навернулись слезы, а Ирена всхлипывала и улыбалась. На них смотрели другие женщины, еще с животами или уже без, все какие-то странно задумчивые. Филип вынул камеру, медсестра подержала девочку у окна, и Филип снял ее. Он еще хотел снять, как малышку пеленают, но Ирена не согласилась:
– Голую нет, голую не надо.
Филип удивился:
– Почему?
– Она же девочка, – сказала Ирена, и в этом был свой резон. Филип убрал камеру и смотрел, как пеленают дочку, пока медсестра не увела его от окна.
В Кракове Филип, обходительный с чиновницами и терпеливый с чиновниками центральных складов, быстро раздобыл подшипники для немецких токарных станков и занялся поисками кольца. В продаже были только дорогие. Продавцы предлагали серебряные подешевле, но Филипу хотелось золотое с маленьким красивым камушком. У входа в магазин его остановила пожилая женщина. Элегантно одетая, пальцы скручены артритом.
– Вы для себя ищете?
Филипу показалось, он ее откуда-то знает.
– Для себя.
Зашли в маленький бар, девушка за стойкой кивнула женщине в знак приветствия, сели в углу. Женщина достала из сумки кольцо. В точности такое, как хотел Филип.
– Оценили в восемь с половиной, с этого себе забирают пятнадцать процентов, поэтому вам я могу продать за восемь. Для невесты?
Филип не мог вспомнить, где он ее видел.
– Для жены, она мне дочь родила, – сказал он и вдруг вспомнил, как в последний год в детском доме их возили в краковский театр.
Женщина, сидящая напротив, играла несчастную героиню в русской пьесе.
– Вы актриса? – спросил он.
– Да. А вы?
Филип не знал, как назвать свою работу.
– Снабженец. Езжу, устраиваю все.
Женщина посмотрела на него:
– Все устраиваете? Правда?
– Правда.
– Так у вас замечательная работа.
Они быстро договорились насчет кольца, все это время женщина смотрела на Филипа очень внимательно, а когда он отдал деньги, угостила кофе со сливками. Филип думал, она разговорится, но женщина молчала.
Он возвращался в хорошую погоду, народу было немного. Зашел на минутку в уборную, взглянуть на кольцо. Оно красиво сверкало под лучом солнца, преломившимся в треснутом окне, Филипу только пришлось прикрыть унитаз, из которого страшно воняло.
Ирена спускалась по лестнице очень осторожно, словно опасалась, что внутри у нее что-то оборвется. Она немного стеснялась своих страхов и едва заметно улыбалась. В руках она держала сумку. Позади медсестра несла сверток из одеяла. Филип стоял внизу с сестрой Ирены. Он всучил медсестре деньги и неловко принял на руки сверток с ребенком. Малышка спала.
– Какая-то она другая сегодня, – прошептал он и потянулся ее поцеловать, но на пути было слишком много незнакомых тканей и запахов, поэтому он поцеловал жену и достал из кармана рубашки завернутое в бумажку кольцо. Сверкнули камешек и золото, в глазах Ирены, как и следовало ожидать, заблестели слезы.
Из больницы домой возвращались тем же путем, которым пришли. Филип нес ребенка, сзади Ирена рассказывала сестре, как было больно. Перед домом стояла черная “ниса” из похоронного бюро.
– Господи, кто-то умер, – сказала Ирена.
– Да на ней Пётрек Кравчик ездит, вчера мне кроватку привез, – успокоил Филип. С Пётреком, жившим этажом выше, они дружили уже несколько лет.
Дома сняли с руки малышки бирку с фамилией.
– Ирена Мош, – с благоговением прочитал Филип и положил бирку в специально купленную шкатулку, которая при открывании играла “Помнишь Капри, наши встречи…”. Потом вспомнил, что собирался снять, как Ирка с дочерью входят в квартиру. Стал уговаривать жену войти еще раз, но Ирена нахмурилась.
– Это будет плохая примета, – сказала она, потому что всегда знала, какая примета плохая, а какая хорошая, и в ее жизни приметы всегда сбывались.
На предприятии шли занятия по самообороне. Филип не сразу сообразил, куда встать со своим противогазом, у всех были одинаковые лягушачьи рожи, но, ориентируясь по одежде, протиснулся к шеренге чиновников и нашел отдел снабжения. Немного поупражнялись, потом в результате перестроения из двоек в четверки и из четверок в двойки Филип попал в шеренгу начальства и узнал в соседе директора предприятия.
Директор всегда подавал пример и во всем был первым. Все знали, что он хотел сам поступить в вуз для улучшения статистики. Заработал инфаркт, возглавив показательный забег по пересеченной местности, популяризацией которого занимался карьерист физкультурник из местной школы. Болезнь директора перечеркнула планы физкультурника, он перешел в другую школу, где, терроризируя учеников, сколотил команду по гандболу и выиграл всепольские соревнования. Так или иначе, теперь директор тяжело дышал рядом с Филипом. Когда прозвучала команда “вольно”, он стянул с себя противогаз. Волосы у директора слиплись от пота. Он оценил невредимый вид Филипа.
– Как это вам удается? – спросил он, утирая лицо.
– Только что пришел, – сказал Филип и показал “дипломат”, который все это время держал в руке.
– Зайдите ко мне с Осухом, – сказал директор и по команде инструктора снова надел противогаз.
Филип на секунду поймал его взгляд.
– Сегодня? – крикнул Филип, натягивая свой противогаз. Директор посмотрел на него и несколько раз моргнул выпученными глазами в знак согласия.
В дверях кабинета они потолкались с Осухом, соревнуясь в обходительности, и уселись напротив директора на диван.
– Ну, – сказал директор, – мы получили шведские подшипники для немецких токарных станков.
– Других нет и не будет, – сказал Филип, но директор махнул рукой, мол, не в этом дело.
– Знаю, знаю, я не об этом.
Он посмотрел на Филипа, потом на Осуха и снова на Филипа.
– Какая у нас пора на дворе? – спросил он. Филип почувствовал, что директор обращается именно к нему.
– Весна, – ответил он.
– У вас дочь растет, Мош, давайте посерьезнее. Я имею в виду экономику.
– В экономике пора экономии.
– Правильно, – сказал директор, – экономии. А знаете, во сколько обошелся фрагмент фильма, который здесь снимали?
Филип почему-то напрягся и нервно сглотнул:
– Не знаю.
Директор кивнул:
– Они тут брали у меня интервью, и я прямо спросил: сколько это стоит? Конкретно, сколько? Ребята не стали юлить, а честно сказали, что весь фильм про Объединение стоит семьсот тысяч, то есть на нас приходится где-то семьдесят. Я спросил, сколько в фильме будет про нас. Они ответили, две-три минуты. А?!
Филип не знал, что об этом думать и зачем ему это знать, а поскольку не знал, нервничал все больше. Директор заметил, что он ерзает.
– Не ерзайте, – приказал он. – Я специально вызвал вас вместе с Осухом, чтобы вы не смогли отвертеться. Говорят, у вас есть камера?
– Есть, – сказал Филип и немного успокоился.
– И на нее можно снимать?
– В инструкции написано, можно, – подтвердил Филип.
– А на каком языке инструкция?
– На польском. Перевод, наверное, потому что с ошибками.
– Что ж, хорошо, если можно. Дело в том, что через месяц к нам приедет много гостей. Коллегия министерства. Вы уже в курсе?
– Я пока не сообщал сотрудникам, – сказал Осух, занимавший должность председателя профкома.
– Уже можно, – сказал директор. – Неважно, чего мне это стоило, но выездное заседание пройдет у нас. И об этом хорошо бы снять фильм. Знаете, сколько хотят эти ребята? За десять минут триста пятьдесят тысяч, причем начать смогут только через четыре месяца, у них, сказали, много заказов.