Директор говорил все медленнее и смотрел на Филипа все более пристальным взглядом, поскольку приближался к заключению.
– И поэтому, пан Мош, этот фильм снимете вы.
Перейдя в заключение на “пан”, он ждал эффекта.
Филип с минуту помолчал, потом собрался с духом и сказал, что еще никогда ничего не снимал. Оказалось, директор знает, что он снимал в больнице. Директор всегда был в курсе всего, поэтому удивляться не приходилось, это было в порядке вещей. Кроме того, он знал, что существует учебное пособие для кинолюбителей. За месяц вполне можно научиться снимать хорошее кино. Филип не собирался увиливать, просто в этой области он не был уверен в себе, но директор даже не захотел его слушать.
– Не отказывайтесь. Кто знает, может, благодаря этому вы далеко пойдете? Иногда выбиться в люди помогают странные вещи.
Он хотел даже рассказать пару историй, но передумал.
– Камера у вас есть. Пленка есть?
– Нет, – ответил Филип.
– Купим. Цветную, разумеется. В концерте должна быть Данута Ринн, толстуха такая, знаете? И проектор купим. Сколько это может стоить?
Филип немного разбирался в ценах и сказал – примерно пять тысяч. Как выяснилось, у Совета есть деньги на культуру, и директор обрадовался: можно бы даже учредить киноклуб. При мысли об этом он посерьезнел.
– Клуб-то вряд ли, – сказал Осух, – сколько их у нас уже было. Танцевальный, театральный, фото, рисование. Оборудования накупили, и все зря.
– Но ведь кино совсем другое дело! – Директор уже загорелся идеей. – Кино – важнейшее из искусств, кто-то сказал, не помню кто.
– Ленин, – подсказал Филип, неведомо откуда это знавший.
– Тем более, – утвердился в своей мысли директор. – Ведь тогда можно будет снимать все. Рабочий процесс, Первое мая, экскурсии. Вы в инженерном что изучаете?
– Механику, – сказал Филип.
– Подходит. – У директора был решительный вид.
– Может, и подходит, – кивнул Филип, в лице которого не чувствовалась уверенность.
Когда ложились спать, малышка проснулась и заплакала. Ирена взяла ее из кроватки и быстро включила телевизор. Она качала ее на руках, пока телевизор не нагрелся и заговорил. Малышка уставилась в экран и потихоньку затихла.
– Телевизор ее успокаивает, – сказала Ирена.
– Думаешь, это хорошо? – спросил Филип.
– Не знаю. – Ирена устало сидела перед телевизором, ребенок таращился в экран. – Зато не плачет.
Передача закончилась, на экране появилась пара ведущих, обучающих немецкому языку, малышке было все равно, она с интересом глазела, пока не заснула. Филип, медленно приглушая звук, смотрел на лицо дочки. Когда звук совсем исчез, на ее лице появилась гримаса, девочка начала хныкать, – тогда Филип вернул звук, и личико прояснилось.
– Боже, что из нее вырастет, – сказал с испугом Филип и присел рядом с женой. Осторожно забрал у нее ребенка. В глазах Ирены появились слезы, она тихонько всхлипнула. Прижалась к мужу и спящей дочери. Выключила звук.
– Я не хочу, чтобы ты снимал эти свои фильмы, – прошептала она.
– Всего один, – так же тихо, чтобы не разбудить малышку, сказал Филип. – Уже купили проектор и пленку. Никуда не денешься.
По улицам города, визжа шинами на поворотах, мчалась черная похоронная “ниса”. Кравчик явно любил скорость, поэтому обгонял машины и проезжал в опасной близости от повозок, пугая лошадей и людей. Изнутри это выглядело как быстрая езда на обычной машине. Филипа швыряло из стороны в сторону, а старый мотор хрипел на высоких оборотах. Но снаружи черный фургон с серебристой отделкой производил впечатление “скорой”, водитель которой прошел подготовку к автогонкам.
– С гробом ты тоже так гоняешь? – крикнул Филип, когда на повороте его чуть не приложило лицом об стекло.
– Да нет, ты что, – ответил Пётрек, державшийся за рулем очень прямо. – Если по работе, то потихоньку.
Он сбросил скорость и, изображая, что он на работе, басом затянул похоронный марш. Так они въехали в свой микрорайон и догнали Ирену с коляской и покупками. Кравчик напугал ее, затормозив совсем рядом.
Когда вышли из фургона, он посигналил и помахал высунувшейся в окно матери.
Филип достал из багажника большую картонную коробку и поставил на коляску, чтобы показать Ирене содержимое. Кравчик наклонился над коляской взглянуть на малышку. Она ему понравилась.
– Боже, что это? – спросила Ирена. Филип объяснил, зачем нужен проектор, продемонстрировал штатив и с десяток катушек пленки.
– На наши? – поинтересовалась Ирена.
– Предприятие купило. Директор распорядился. – Филип повернулся к Пётреку, не увидев в глазах жены особого восторга. – Пётрусь! Как тебя отблагодарить за такую доставку? Пол-литра тебе куплю, хочешь?
Но Кравчик не хотел – вероятно, потому что не пил. Попросил Филипа просто снять его на камеру:
– Как я с машиной стою. Мать три раза на просмотр придет.
Но потом придумал кое-что поинтереснее:
– Давай лучше, как я с этой горки съеду!
Кравчик залез в машину, выглянул из водительского окна и крикнул вверх: “Мама! Меня снимать будут!” Мать высунулась и с интересом наблюдала за сыном и Филипом с камерой.
Еще с тех пор, как микрорайон строился, рядом с домом осталась большая куча земли; во время дождя люди тонули здесь в грязи, а зимой дети катались с горки на санках. Кравчик, рыча мотором, попытался въехать на самый верх, но у него не получилось, и он сдал назад, чтобы получше разогнаться. Из окон смотрели люди, рядом остановились несколько увешанных авоськами теток.
– Для чего все это купили? – спросила Ирена с неодобрением.
– Директор велел…
Филип снова приложил камеру к глазу.
– Но почему именно ты?
– Потому что только у меня есть камера, – сказал Филип и нажал на пуск. Пётрек въехал на самый верх и теперь, переваливаясь с боку на бок, съезжал вниз. Он выскочил из шоферской кабины с широкой улыбкой и, раскинув руки, подошел к Филипу.
– Мама! – крикнул он в сторону дома. Филип спанорамировал вверх, снял мать Пётрека, хорошо видную в раме окна, снова опустил камеру вниз, увидел в видоискателе улыбающееся лицо друга, потом опять перевел объектив наверх, и мать смущенно отступила в темную глубину комнаты.
Филип взглянул на Ирену, какую-то вдруг чужую, раздраженную, и, убирая камеру в коробку, вспомнил, как вчера вечером, положив голову жене на живот, рассказывал ей о разговоре с Витеком после пьянки по случаю рождения дочери. Как Витек спросил, мол, как же так вышло, что ты стал кем стал, а Филип объяснил ему про хорошую кровь и что если человек чего-то очень хочет, он это получит. Ирка склонилась над ним. “Потому что ты хороший, – сказала она. – Потому что должна же быть какая-то справедливость, правда?” А теперь она стояла очень близко, но смотрела откуда-то издалека, и казалось, такого вечера, как был вчера, никогда у них больше не будет. Филип почувствовал это очень ясно, но лишь на мгновение, когда открыл коробку и убирал внутрь камеру. Потом Ирка улыбнулась смеющемуся Пётреку, и все снова стало как прежде.
Стояли под козырьком подъезда в ожидании машин. Филип протиснулся к директору.
– Так чтo2 снимать? – спросил он.
– Все, – сказал директор. – Вы режиссер, я лезть не буду. Снимайте все.
В руке у Филипа была камера. К предприятию подъехало несколько автомобилей, директор поспешил навстречу и, открывая дверцу, показал, каких гостей снимать. Филип поднес камеру к глазу, нажал на кнопку, но камера не заработала. Вышедшие из машины гости и директор помахали ему рукой, потом сердечно поприветствовали друг друга. Они уже приближались, камера по-прежнему не работала, и тогда Филип, прижавшись к видоискателю, стиснул зубы и тихонько зажужжал. Проходящие еще раз помахали.
Филип вбежал в отдел снабжения, положил камеру на стол и беспомощно смотрел на нее.
– Не работает, – сказал он Витеку и Яське.
Осух и остальные были на заседании.
– Снял? – спросила Яська.
– Нет, – ответил Филип и взял камеру в руки. Несколько раз покрутил ручку, и камера заработала. Все захихикали.
– А что ж ты делал? – спросил Витек. Филип стиснул зубы и показал, как жужжал. Все громко рассмеялись, даже слишком громко. Яська угомонила их, зажужжав тихонько.
В зале было человек двести, и Филип все подробно заснял. Стол президиума, зал, крупные планы, общие планы. Яськи и Витека он избегал, потому что, оказавшись в его поле зрения, они сжимали зубы и делали вид, что жужжат. Избегал он и той стороны, где рядом с Осухом сидела Ирена. Филип с камерой казался ей чужим незнакомым человеком. Это чувство не могло не отразиться на ее лице, и Филип не мог этого не заметить. Потом началась художественная часть, и он снимал поющую Дануту Ринн – она спрашивала, куда подевались настоящие мужчины, и грозила пальцем сидящим в первом ряду директорам, а они весело реагировали.
Затем уже по собственной инициативе он снял, как за кулисами расплачивались с участниками художественного коллектива. Когда началось заседание коллегии, Филип попытался войти в кабинет, но директор деликатно выпроводил его в коридор.
– Там не надо, – сказал он, – ждите здесь. Когда будем выходить, снова включайте. Я их предупрежу.
Филип стоял, ждал и прикидывал, что бы еще снять. Вокруг ничего не двигалось, а он читал, что кино – это движение. Из какого-то отдела выглянула уборщица, но, увидев Филипа, сразу спряталась. Он снял севшего на подоконник голубя. Подождал, когда улетит, но в нужный момент опоздал включить камеру. Стал ждать следующего, но голубям сниматься не хотелось. Филип покрошил приготовленный кем-то хлеб, и голуби прилетели. Он вспугнул их и снял взлет. Потом посмотрел вниз. Увидел Ирену, выходящую с предприятия, маленькую и одинокую. Она несла в руках его куртку. Хотел ее позвать, но передумал.
Открылась дверь кабинета. Вышли не все, а только двое. Возможно, хотели о чем-то поговорить, но, увидев Филипа, быстрым шагом направились в уборную. Филип спанорамировал за ними и держал камеру наготове, нацелив на дверь уборной. Сначала выглянул один, потом второй, потом они решили больше не ждать, вышли и быстрым шагом вернулись в кабинет. После каждого снятого кадра Филип заводил камеру. В двери кабинета появился директор, и Филип снова нажал на пуск. Директор двигался прямо на него и в последний момент закрыл объектив рукой.