Она (не отвечая). Как трудно вспоминать… Я – девочка… Я – молоденькая женщина… Я помню это так смутно, как давно отыгранные роли… Хотя нет, свои роли я помню ясно… И Клеопатра, и Офелия… для меня куда реальнее меня самой тогда… В моих ролях было все, что со мной случалось в жизни… Я будто жила для ролей… И сейчас, когда я опять забыла номер своей комнаты, я хорошо помню номер квартиры Достоевского… И этот дом, где теперь живу, кажется мне вымыслом, сном… А единственная моя реальность – здесь: «Солнце моей жизни Федор Достоевский»…
Он (повторяя). Ангел мой, Аня, что тебе больше всего по сердцу из написанного мною?
Она . «Преступление и наказание», Федя. Отец любил… И читал мне вслух в детстве.
Он ( хрипло, после паузы) . А какую сцену ты любишь больше всего? Только не спеши… Не погуби меня, голубчик Аня…
Она . Это когда Сонечка… просит Раскольникова – покаяться!..
Он ( как от боли, вопит). А-а! Я знал, что ты это ответишь! (Молчание.) «Мы были… на бале… на бале… на бале…»
Она . Что с вами, Федя?
Он . «И с бала нас прогнали, прогнали, прогнали». (Хохочет.) «Прогнали по шеям…»Прошло несколько дней. Та же гостиная. Федя один. Входит Актриса.
Она (берет трубку). Я только позвоню своей гримерше. (Набирает.) Алло!.. На юге продолжается хорошая погода… И я запрещаю им приезжать. Баста! Пусть сидят – и ждут моего решения. Все! (Кладет трубку.)
Он . Какая деспотка! По-моему, старуха, ты готовишься здесь задержаться?
Она . Ха-ха-ха!
Он . Видишь, я был прав. Я вполне успел бы написать твой портрет. Если бы… (Остановился.)
Она (не выдержав). Если бы… что?
Он (неотвечая). Задело! «Я диктовал роман «Игрок» с двенадцати до четырех часов. В перерывах мы пили чай и разговаривали». (Наливая чай из термоса.) И вновь: ваш любимый чай без клюквенного варенья!
Она . Ха-ха-ха! (Читает.) «Федор Михайлович с каждым днем относится ко мне все добрее. Он часто называл меня «голубчиком» (его любимое выражение), «доброй Анной Григорьевной»… Я перестала его бояться и говорила с ним свободно и откровенно. «Зачем же, Федор Михайлович, вы так часто вспоминаете об одних несчастьях? Расскажите, как вы были счастливы».
Он . «Счастлив? Да счастья у меня, голубчик Аня, еще не было… По крайней мере такого, о котором я постоянно мечтал… Я его только жду…»
Она . «Мне показалось странным, что этот человек в почти старых годах не имеет счастья…»
Он . «Мне предстоят сейчас три пути: или поехать на Восток, в Константинополь и Иерусалим, и, может быть, навсегда там остаться».
Она . «Или?»
Он . «Или поехать за границу на рулетку – и погрузиться всей душой в захватывающую страсть. ( Помолчав .) Или, наконец, жениться во второй раз и искать радости и счастья в семье. Что бы вы мне посоветовали?»
Она . «Желания ехать на Восток или быть игроком показались мне неясными и как бы фантастическими».
Он . «Так вы думаете, добрая Анна Григорьевна, что я еще могу жениться, что за меня кто-нибудь согласится выйти? Но какую жену мне выбрать – умную или добрую?»
Она . «Конечно, умную».
Он . «Нет, уж если выбирать – возьму добрую. Чтобы она жалела меня и любила…» Как ты хорошо посмотрела, старуха. У тебя стал совсем Анин взгляд – тихий и кроткий. Если я уйду – кто позаботится о тебе?
Она . То есть как?! Почему – уйдете?!
Он . И еще я вот что думаю… Коли у тебя Анин взгляд… вдруг ты и есть – «голубчик Аня»!.. Вдруг ты была прежде совсем не пингвин и не камышовый медведь, а жена моя… Анна Григорьевна, которую я вновь обрел?
Она (механически). Ха-ха-ха!
Он . Подожди! Но что же тогда получается?.. Если я встретил тебя снова… через сто лет… значит… значит, я снова должен на тебе жениться?!
Она (так же). Ха-ха-ха!
Он . А иначе – кто позаботится о моей Ане? Я когда умирал – об этом думал… Иди за меня замуж, старуха! (Шепотом.) И бежим отсюда!
Она . Какой очаровательный! Совсем «ку-ку»!
Он . Старуха!
Она . Нет-нет, конечно, я очень польщена, Федя… Жаль, что мы выступаем в несколько разных возрастных категориях.
Он . В тысяча восемьсот шестьдесят шестом году я был старый, а ты – молодая… Но ты за меня пошла? Чтобы справедливость была, в этом веке у нас все наоборот должно быть? Почему же ты не хочешь? Итак, старуха, сейчас мы будем играть сцену моего официального предложения в тысяча восемьсот шестьдесят шестом году! Но ты знай, что это относится и к нынешнему времени, – ты поняла?
Она . Двойное предложение! Ха-ха-ха… Но я совсем не готова к такой важной сцене. В эти мгновения женщина должна быть в наилучшей форме. А у меня отвратительно голые руки…
Он . По-моему, старуха, ты хочешь, чтобы я вернул тебе твое кольцо?
Она . На время… пока будете делать предложение. Может быть, это последнее предложение в моей жизни. И я должна быть само совершенство. Ха-ха-ха! Как Сара Бернар, я обожаю драгоценности на сцене.
Он . Надеюсь, помнишь мой принцип: в этом веке – ничего задаром? (Вздохнув.) Ну, хорошо, компромисс: я дам тебе поносить кольцо – в долг!
Она . Я никогда не брала в долг! Сама – давала, но не брала! Это мой принцип.
Он . Ага, значит, я должен уважать твои принципы, а ты можешь плевать на мои? Все, старуха! Соблюдаем мой принцип: я дам тебе поносить твое бывшее кольцо за то… что ты отдашь мне твои нынешние серьги!.. Хо-хо-хо!
Она . Ну, знаете!..
Он . Феде нужен капитал, старуха, чтобы содержать гения кота и, возможно, жену Аню, которой я сейчас сделаю предложение.
Она . Ха-ха-ха… Где наша не пропадала! Согласна: остаюсь нагая! Ха-ха. (Снимает серьги, надевает кольцо, поигрывает им.)
Он . За дело! Поверь, нам нужно спешить!
Она (открывая книгу). «У нас уже повелось: когда я приходила стенографировать, Федор Михайлович рассказывал мне, что он делал и где бывал в те часы, когда мы не виделись».
Он (усмехаясь). «В эти дни я придумывал новый роман».
Она . «И кто же герой нашего романа?»
Он . «Художник. Человек немолодой, одним словом… моих лет».
Она . «Интересный роман?»
Он . «Для меня он очень интересен. Только вот с концом романа сладить не могу… Тут замешалась психология молодой девушки… И вот теперь за помощью обращаюсь к вам…»
Она . «Я с гордостью приготовилась помогать «известному писателю»… И полилась его импровизация! Никогда – ни прежде, ни после – я не слышала от Федора Михайловича такого вдохновенного рассказа… Чем дальше он шел, рассказывая «роман», тем яснее мне становилось, что Федор Михайлович рассказывает всю свою жизнь: суровое детство… ранняя потеря любимого отца… какие-то роковые обстоятельства, которые отрывают художника на десятки лет и от жизни, и от любимого искусства… Тут было и возвращение к жизни. И встреча с женщиной, и муки, доставленные ему этой любовью… Душевное состояние героя, его одиночество, жажда новой жизни, потребность любить и страстное желание вновь найти счастье… При этом Федор Михайлович не жалел для своего героя самых темных красок…»
Он . «Это был человек преждевременно состарившийся, больной неизлечимой болезнью, хмурый, подозрительный… правда, с нежным сердцем, но не умеющий высказывать свои чувства… Художник, может быть, талантливый, но неудачник, не успевший ни разу в жизни воплотить свои идеи в формах, о которых мечтал».
Она . «Зачем же вы так обидели вашего героя?»
Он . «Я вижу, он и вам не симпатичен?»
Она . «Напротив, очень симпатичен. У него прекрасное сердце… Ведь другой, испытавший столько горя, ожесточился бы, а ваш герой все еще любит людей… Нет, вы решительно к нему несправедливы».
Он . «Я согласен: у него действительно доброе, любящее сердце… (Тихо.) Как я рад, что вы его поняли! И вот он встречает на своем пути девушку ваших лет… Назовем ее Аней, чтобы не именовать «героиней», это имя хорошее».
Она . «В ту минуту я совсем забыла, что меня зовут Аней… так мало я думала, что рассказ имеет ко мне отношение…» Ха-ха-ха! «… Придавая в те годы большое значение женской красоте, я не удержалась и спросила: «А хороша ли собой ваша героиня?»
Он . «Не красавица, но очень недурна. Я люблю ее лицо… Художник встречал ее… ну, допустим, в художественных кружках… И чем чаще ее видел, тем более она ему нравилась, тем сильнее крепло в нем убеждение, что с нею он сможет найти счастье… Но мечта эта представлялась ему невозможной… Что он может, старый, больной человек, обремененный долгами, дать молодой, жизнерадостной девушке? Да и вообще, возможно ли, чтобы молодая девушка, столь различная по характеру и летам, могла полюбить моего художника… Не будет ли это психологической неверностью?»
Она . «Что в том, что он болен и беден? Неужели любить можно лишь за внешность и за богатство? Если она не пустая кокетка, а обладает хорошим сердцем, почему ей не полюбить вашего художника?»
Он . «Значит, вы серьезно верите, что она могла полюбить его искренне и на всю жизнь?.. (Долго-долго молчит.) Поставьте себя, голубчик Аня, на минуту на ее место. И… представьте, что этот художник – я… Что это я признался вам в любви и просил быть моей женой… Скажите, что бы вы мне ответили?»
Она . «Лицо Федора Михайловича выражало такую сердечную муку!» (Долгое-долгое молчание.) «Я бы вам ответила… что я вас люблю и буду любить всю жизнь!»
Он (кричит). «Всю жизнь»! Всю жизнь?.. Скажи лучше: «Все жизни!» Но тогда?..