Фильм был задуман красиво: Гарри Брауну предстояло написать белым стихом лирические связки, которые соединяли бы различные эпизоды, снятые отважными фронтовыми кинооператорами. В мои обязанности входили частые посещения военной цензуры, где я просматривал только что полученные материалы. Часто эта работа была весьма скучной, тем более что приходилось слушать, как цензор-голландец требует вырезать какие-то кадры, потому что некие ориентиры могут выдать расположение союзнических войск. Или его коллега из Бельгии вдруг решал, что какая-нибудь колокольня или шпиль церкви легко узнаваемы и было бы неразумно показывать фильм о боевых операциях на данной территории, пока линия фронта не продвинется вперед. В таких случаях показ прерывался, чтобы сделать соответствующие купюры. Моя задача заключалась в том, чтобы отбирать наиболее драматические или трогательные сцены, которые можно использовать в нашем фильме.
В один жаркий день на нашем экране совершенно неожиданно возник Герман Геринг. При этом нигде ничего не слышно было о том, что он оказался в плену — даже намека на это не было. К нашему изумлению, он стоял в окружении американских офицеров, которые позировали для фотографий, улыбались, дружелюбно хлопали его по плечу, просили автографы для юных родственников, которым с этого дня . предстоит ощущать свою причастность к истории, и предлагали познакомиться с таинствами жевания резинки. Геринг оказался неожиданно бледным и худым и к тому же явно нервничал. У него были все основания нервничать: ведь ему было известно о целях союзников.
Однако его нервозность начала проходить под натиском этих неугомонных здоровых щенков, которые прыгали вокруг него и лизали в нос. К тому моменту, когда в нашем зале зажегся свет, Геринг уже был столь же раскован и игрив, как американцы. Как я потом узнал, к вечеру того же дня эти кадры увидел генерал Эйзенхауэр. Он пришел в небывалый гнев и отправил всех поддающихся опознанию офицеров на родину, выполнять менее трудные задания. Когда мы увидели Геринга в следующий раз, сержант американской армии бесцеремонно сдирал с него ремень. Никогда не забуду, какая боль отразилась у него на лице из-за столь грубого обращения, которое так сильно отличалось он первых радостей плена. Вот уж не ожидал, что смогу посочувствовать этому человеку!
Второй фильм, который навсегда останется в моей памяти, был гораздо более серьезным и страшным: английские войска вошли в концентрационный лагерь Бельзен. Из ворот лагеря вышел какой-то сержант, и даже на черно-белой пленке отразилась сложнейшая гамма его чувств, которые он и не пытался скрыть. Его лицо одновременно было серьезным, гневным, решительным и холодным. Его солдаты разбрелись по обочине. Они курили и болтали друг с другом. Сержант выкрикнул приказ. Они не спешили повиноваться. Он закричал снова. Звука, разумеется, в таких съемках не было. Получалась пантомима, тем более выразительная, что зритель сам вынужден был восполнять пробелы.
Солдаты удивились, что сержант дает им приказ двигаться вперед маршевым шагом. Они не видели смысла в такой торжественности. Сержант снова повторил приказ.
Длинная колонна солдат медленно вошла через ворота в зловоние и столкнулась с отвратительным зрелищем геноцида: горами костей, связанных паутиной плоти, бессмысленными глазами самых стойких, выживших, жалкими человеческими отходами, разбросанными по земле. Один за другим солдаты начали покидать строй, бессильно опускаясь на четвереньки. Их выворачивало. Крики и угрозы сержанта ничего не меняли. Шок валил солдат ударами в живот, и дисциплина тут была бессильна. Внезапно один из солдат обезумел. Он вырвался из строя без видимой причины и с диким взглядом бросился бежать. Объектив камеры следил за ним.
На ступеньке сидел брошенный немецкий солдат, пожилой мужчина в огромной шинели и шарфе. Отворот его пилотки отогнулся вниз, и он, словно измотанный охотничий пес, сидел, уставившись в никуда. Английский солдат подбежал к нему, уронил винтовку на землю, схватил немца за ворот необъятной шинели и начал безжалостно его бить и лягать. К ним поспешно подскочил сержант и оттащил своего подчиненного в сторону; Немец рухнул обратно на ступеньку и принял точно ту же позу, в которой сидел до этого. На его лице отразилось нечто жутко похожее на благодарность.
Это невыносимые кадры несколько облегчали забавные сценки на уровне лучших комических лент немого кино: фельдмаршал Мильх официально сдавался в плен моложавому британскому генералу. Согласно воинскому уставу, фельдмаршал отдал честь, приложив жезл к козырьку фуражки, после чего отдал жезл британцу. Генерал принял жезл, взвесил в руке — и с силой ударил им по голове фельдмаршала, отправив его в нокаут. Это было настолько удивительно и неожиданно, что цензоры разразились хохотом. Впрочем, смех их длился недолго: они сообразили, какую неловкость может вызвать подобный поступок. Поскольку меня законы комедии интересовали куда сильнее, чем положения Женевской конвенции, я не перестаю изумляться природному дару этого генерала.
Филиппо дель Гвидичи, который все время мне покровительствовал, решил, что настало время мне самостоятельно написать сценарий и поставить фильм. Мне было двадцать четыре года, действительно пора. ВВС к этому времени возгорелись желанием снять свой собственный фильм об изобретении радара и обратились к дель Гвидичи, которого друзья и враги называли просто Дель, пообещав создать все условия для съемок. Дель в свою очередь решил доверить работу мне и попросил представителя министерства, энергичного джентльмена по имени сэр Роберт Ренвик, добиться моего перевода в ВВС на оставшееся до демобилизации время.
Я был польщен, обрадован и, как всегда, по глупости не страшился масштабности и трудности предложенной мне задачи. Сэр Ренвик любил решать все вопросы по телефону, и со свойственной ему кипучей энергией принялся договариваться о том, чтобы когда я приеду в Малверн, полусекретную государственную исследовательскую организацию, мне было бы оказано всяческое содействие.
Он позвонил мне и сказал примерно следующее:
— Послушайте-ка, Устинов, я все устроил. Вас примут как особо важную персону и ничего скрывать не будут. Можете задавать любые вопросы, а если от вас будут что-то утаивать, немедленно сообщайте мне. Нам нужен хороший фильм: содержательный, коммерческий, немного забавный, чуть трогательный и с массой увлекательных приключений. Я высылаю за вами штабной автомобиль, и он будет у вас завтра утром в девять ноль-ноль. Ищите коричневый «Хамбер» со знаками ВВС, и... да, Устинов, поскольку это довольно официальный визит, советую вам надеть форму.
— Но, сэр! — встревоженно попытался возразить я.
— Зовите меня просто Боб, — перебил он меня и бросил трубку.
В девять коричневый лимузин подъехал к бывшему каретному двору, в котором мы жили. Я стоял у дверей с вещмешком за плечами и винтовкой в руке.
За рулем сидел сержант ВВС. Он свистом подозвал меня к машине и критически оглядел мою фигуру.
— Знаешь, где дом 34? — спросил он.
— Да, — ответил я. — Это мой дом, вот он. Поскольку вы немного опоздали, я решил сэкономить время и ждать на улице.
Рядовые тоже умеют быть жестокими, когда им выпадает такая возможность.
Мы ехали в полном молчании. Два военных полицейских чуть не свалились с мотоциклов, когда мы мимо них проехали. Они развернулись, догнали нас и осторожно меня осмотрели. Я любезно кивнул им и со сдержанной величественностью пошевелил рукой. Патрульные сочли за лучшее не преследовать нас и остались на обочине обсуждать происшествие.
Мне было сказано явиться в офицерский клуб в Малверне. У дверей меня приветствовал пожилой май-, ор, воплощенная доброжелательность.
— Привет, солдатик, — певуче произнес он. — Чем мы можем вам помочь?
— Кажется, для меня здесь забронировали комнату, сэр.
— Боюсь, это невозможно, сынок, — сказал он с искренним сожалением. — Это ведь офицерский клуб, понимаешь? Но хвалю за инициативу.
— Я здесь с официальным заданием...
— Слушай, парень, — в его голосе послышались строгие нотки, — ближе к границе с Уэльсом есть лагерь. До него.всего миль двенадцать будет.. Почему бы тебе на попутке не добраться туда — какая-нибудь добрая душа всегда подвезет солдата. И сможешь там заниматься своим официальным заданием. Ну, катись.
— У меня задание от Боба Ренвика.
Майор побледнел и отшатнулся.
— От сэра Роберта? Сэра Роберта Ренвика? Ты не имеешь никакого права называть его Бобом!
— Он сам просил, чтобы я звал его Бобом.
— Это еще не значит...
— И более того, — добавил я, — мне не нужно ловить попутку. Если мне понадобится поехать на границу с Уэльсом, в моем распоряжении штабная машина.
Казалось, майор находится на грани обморока. Я всегда считал, что надо ковать железо, пока оно горячо. Выглянув за дверь, я крикнул:
— Эй, сержант! Водитель! Зайдите на минуту, пожалуйста!
Водитель, глубоко сочувствуя майору, изложил ему то, что знал сам. Вместе они принялись изучать книгу брони. Поначалу им не удалось найти мою фамилию, а потом они вдруг оторвались от страниц с таким видом, словно на них пала еще одна кара Господня. Боб Ренвик так хорошо все организовал, что мне отвели люкс, который обычно предоставлялся генерал-лейтенантам и еще более высоким персонам.
Мундир мне отглаживали женщины-капралы, чай приносили до неловкого часто, даже с винтовки моей пыль смахивали. Первым моим долгом было осмотреть все учреждение в обществе генерал-полковника авиации сэра Чарльза Портала и генерал-майора авиации сэра Виктора Тэйта, возглавлявшего Службу связи. Меня не представили этим двум высоким генералам, пока вся эта жуткая комедия не закончилась, а они с истинно британской робостью не смогли заставить себя спросить, что это за придурок за ними увязался.
Когда они останавливались, чтобы задать вопрос, я тоже останавливался. Естественно, я ведь не мог их опередить! Поэтому я то и дело преспокойно останавливался перед каким-нибудь полковником и изучал его пуговицы и ботинки. Я не мог задавать им такие вопросы, какие в схожих обстоятельствах задали бы мне они, поэтому сохранял молчание, стараясь держаться так, чтобы это молчание не Показалось оскорбительным. Когда кто-нибудь разъяснял двум генералам от авиации технические подробности, я подавался вперед и глубокомысленно кивал, а когда генералы нервно на меня оглядывались, я делал вид, что обдумываю полученную информацию, мысленно что-то подсчитывая.