Разговаривая наедине с Клопом, даже когда тот был совсем маленьким, Платон держался с сыном на равных и говорил ему то, чего взрослые обычно не говорят детям. Например, когда Клопу было всего четыре года, отец вполне серьезно посоветовал ему выбрать себе в жены итальянку, потому что, сказал он, итальянки славятся страстностью. Не думаю, чтобы Клоп в ту пору, это понял, но совет отца застрял у него в голове и он на всю жизнь его запомнил. И тем не менее, когда пришло время, женился на русской. Правда, у этой русской бабушка была итальянка!
Отец его был совершенно удивительным человеком. Например, в путешествии никогда ничего не ел и не пил, сколько бы оно ни длилось. Всю дорогу сидел прямо и неподвижно.
Он вообще очень мало ел и далеко не все. Пил теплое молоко большими кружками, ел плитки шоколада и французские батоны. Не прикасался к мясу, но любил мозги, со шпинатом.
В очень жаркую погоду он любил выпивать большие стаканы выжатого лимона с сахаром, а когда болел инфлуэнцией, как называли тогда грипп, ложился в постель и выпивал целую бутылку шампанского прямо из горлышка. Лицо его начинало пылать. Он накрывался медвежьей шкурой и потел. Никаких лекарств при этом не принимал.
Клоп любил рассказывать мне об отце все, что помнил. И в голосе его при этом всегда звучало удивление. Платон оставался загадкой для своего сына. Даже внешний вид его вызывал недоумение — начиная с широкополой шляпы «борсолино», он всегда был весь в белом, с головы до ног.
Подобная одежда была к месту в Яффе, но когда он зимой поехал в таком виде в Англию, Клоп чувствовал себя рядом с ним весьма неуютно, даже стыдился отца. Потребовалось немало уговоров, чтобы убедить Платона одеваться менее эксцентрично. Но все равно он оставался заметной фигурой, ибо ходил, как в юности, с длинными седыми волосами и еще более длинной шелковистой седой бородой, закрывавшей всю грудь. Пророк да и только.
Он был маленький, широкоплечий, держался очень прямо, с военной выправкой, и голос у него был громкий и пронзительный — как у сержанта. Это Клопу не нравилось. Думается, поэтому в более взрослом возрасте у Клопа появилась неприязнь ко всему показному или необычному во внешнем виде и манерах, а также нескрываемое отвращение к громким резким голосам.
Помимо всего прочего, отец его презирал деньги и был очень привередлив в отношении мелочи, которую старательно мыл щеткой с мылом, прежде чем взять в руки.
Платон исповедовал полнейшую честность и ни при каких условиях не стал бы лгать, даже чтобы смягчить истину из желания сделать ее менее жестокой. В качестве примера Клоп рассказал мне следующее. Одна дама привела как-то с собой маленького сынишку показать Магдалене. Платон посмотрел на мальчика и своим безапелляционным, категорическим тоном заявил: «У этого мальчика вместо мозгов вода в голове». И вышел из комнаты.
Клопа озадачивало также, что отец нимало не заботился о благопристойности. Исповедовал высокие моральные принципы и был крайне щепетилен, но запросто разгуливал голышом по пляжу, когда они устраивали пикник или купались в море под Яффой. Он был напрочь лишен стеснительности и не думал о том, какое производит впечатление.
Я полагаю, это не интересовало Платона Григорьевича — большинство людей для него просто не существовало. Когда его жена принимала гостей, он запирался у себя и появлялся лишь после их ухода. А любил общаться только с бенедектинскими монахами и людьми вроде них, подолгу беседуя на любимые темы.
Клоп очень мало рассказывал мне о матери, наверное, потому, что я знала ее и сама могла составить о ней мнение. Она была женщина сентиментальная, и на ее большие красивые глаза легко навертывались слезы. Клоп всегда любил поесть, и мать с полными слез глазами часто корила его: «Ах, Иона, Иона, ты делаешь божество из своего желудка!» И вздохнув, принималась читать молитвы.
Я познакомилась с ней, когда она была уже немолода. Это была довольно грузная и апатичная дама, но в молодости наверняка была деятельной и хорошей Hausfrau. Клоп очень высоко отзывался об ее стряпне. Он рассказывал о чудесных варениях и джемах, которые она делала, о том, как она неустанно трудилась.
Когда Платон Григорьевич женился на ней, она была не слишком образованна, но будучи человеком одаренным, быстро набралась знаний, много читала и свободно изъяснялась на нескольких языках. И тем не менее в большой степени сохранила наивное отношение к жизни. Меня это отчасти раздражало, а отчасти забавляло. Клоп, правда очень-очень редко, проявлял подобную наивность, когда я пыталась его провести. Но у него это выглядело очень мило.
Итак, семья фон Устинов жила мирно и счастливо в своем мраморном дворце в Яффе, а зимой — в Иерусалиме, где они со временем приобрели дом.
Дети появлялись на свет с интервалом в три—пять лет и обучались в школе немецкой колонии.
Жили комфортно, на широкую ногу, безответственно тратя деньги.
Когда Клоп был совсем мальчиком, отец подарил ему красавца арабского скакуна, он им очень гордился и скоро научился хорошо ездить. Любил пускать пыль в глаза и пугать людей — мчался наперегонки с поездом и проскакивал через полотно перед самым паровозом, иногда на всем скаку врезался в толпу — люди разбегались в разные стороны, некоторые просто летели в канаву.
Но больше всего Клоп любил рассказывать мне о своих любовных похождениях. Он рано начал интересоваться противоположным полом. Вечерами часто залезал на дерево в саду и подглядывал, как девочки в доме напротив раздеваются и ложатся спать.
Не подозревая о пробудившемся у сына любопытстве, Магдалена нанимала молоденьких девушек, арабок или русских, помогать по дому. Клопа неудержимо влекло к ним. Однажды на Пасху ему разрешили пойти в Иерусалиме на ночную службу с прелестной русской девушкой, у которой были косы до поясницы, и какое он получил удовольствие, когда стоял несколько часов, прижавшись к ней в тесной церкви. Он не слышал ни слова службы — только чувствовал ее жаркое молодое тело. По его словам, он мог бы простоять так до бесконечности, не замечая ни жары, ни духоты от множества людей, горящих свечей и ладана.
Вечером он иногда заходил к девушке в комнату, садился к ней на постель, целовал и ласкал ее — «вполне невинно», говорил он, так как до девятнадцати лет был девственником.
Однажды во время таких занятий он услышал, как открылась дверь и вдалеке раздались шаги. Он быстро выскользнул из комнаты девушки и к своему ужасу увидел в дальнем конце длинного и широкого коридора фигуру отца в ночной рубашке с зажженной свечой в руке. Клоп тотчас смекнул, что надо делать. Закрыл глаза, вытянул руки и пошел к отцу. Сквозь ресницы он увидел, что отец осторожно поставил свечу на пол и медленно, бесшумно двинулся к нему. Подойдя к сыну, он нежно взял его за плечи, отвел к себе в комнату и уложил в постель, сам сел у кровати и просидел так всю ночь. Потом Клоп, конечно, заснул, и перед утром его, должно быть, отнесли к нему в комнату. На другой день никто не сказал ему ни слова. Только много позже, когда Платона уже не было в живых, Магдалена сказала сыну: «Отец не разрешал мне говорить тебе об этом, но теперь, ты уже не ребенок (Клопу в то время было двадцать семь лет), тебе следует знать: в детстве ты был сомнамбулой».
Клоп начал свое образование в школе немецкой колонии в Палестине. Учился он легко и хорошо — единственным предметом, не вызывавшим у него восторга, была математика. Когда ему никак не удавалось справиться с домашним заданием, он обращался за помощью к отцу. Платон, как и во всем, держался нетрадиционных методов. Он не пользовался разработанными формулами или логарифмами, а шел к решению долгим путем и после бесконечных и сложных вычислений всегда получал правильный результат. Клоп все это время сидел рядом, доведенный этой нудотой чуть не до слез, а в конце восхищался долготерпением и способностью отца решить задачу, но так и не понимал, как он этого достиг.
Со временем Клоп пришел к выводу, что помощь отца приносит одни мучения, особенно в музыке.
Ююп, как и отец, был очень музыкален и рано стал учиться играть. Однако у него была такая хорошая память и он настолько легко мог подобрать по слуху любую мелодию, что так и остался на уровне любителя. Он склонен был, как многие непрофессионалы, исказить ту или иную мелодию, наигрывая ее в произвольном ритме. Платон, прошедший хорошую школу и всегда стремившийся к совершенству, не выносил такого небрежного отношения к музыке. Он садился рядом с сыном и объяснял, как следует играть данную пьесу и почему нельзя иначе. А потом заставлял повторять снова и снова, то и дело останавливая и поправляя сына.
Клопу было лет тринадцать или четырнадцать, когда домашние решили, что школа маленькой немецкой колонии не годится для умного Ионы, и его отправили в Германию, в Дюссельдорф.
Поселился он в доме отставного и почтенного армейского капитана. Фрау капитанша готовила сытные, вкусные обеды, а ее супруг весь день дымил трубкой, пил пиво и любовался своим аквариумом. В доме, типичном для немецкой буржуазии того времени, господствовали темные цвета, стояла тяжелая, громоздкая мебель, на столах и стульях лежали салфеточки, а на подоконниках стояла герань. Стены украшали пистоли и сабли вперемежку с текстами из Библии и сентиментальными картинками. Всюду царили безупречная чистота и порядок.
Некоторое время все шло хорошо. Каждый день, возвращаясь из школы, Клоп проходил через гостиную, где сидел капитан перед аквариумом с рыбками. Потом Клоп заметил, что тот разговаривает с рыбками. Это показалось ему странным, но ведь люди, оставшись наедине, разговаривают сами с собой, так почему бы им не разговаривать с рыбками? Капитан был давно женат, с женой ему особенно не о чем было разговаривать, а поведать свои мысли кому-то, наверное, хотелось. Рыбки же—хорошие слушательницы. Поэтому Клоп не придал этому значения, пока однажды не увидел, что необычно возбужденный капитан громко произносит какие-то слова и трясет пальцем перед рыбками.