Дом искусств находился на «другой стороне Невы», как это называли василеостровцы, и довольно далеко от нашего дома. В ту пору, правда, никто не обращал внимания на расстояния — все ходили пешком, предпочитая такой способ передвижения трамваям, которые были всегда переполнены и где можно было подцепить тиф, гулявший тогда в Петрограде.
Я взяла алюминиевый судок для супа и отправилась в Дом искусств.
Стояло чудесное теплое июньское утро. Господь был к нам тогда милостив и посылал нам прекрасные лета, позволявшие согреться перед зимними холодами и насладиться голубым небом и солнцем, дарившим немного радости мрачно настроенным людям. Я шла не спеша, наслаждаясь грандиозным зрелищем реки-в ее гранитных берегах и красивыми зданиями на набережной — никогда не устаешь любоваться этим пейзажем, меняющимся в зависимости от освещения и времени года и тем не менее всегда прекрасным и величественным. Я была счастлива и шагала как во сне.
Внезапно какой-то незнакомец окликнул меня и дружелюбно улыбнулся. Я в удивлении уставилась на него и тотчас поняла, что это художник-итальянец, который жил в студии на нашем дворе как раз напротив моего окна. Я не раз замечала, как он смотрел на меня из своего окна и даже посылал в мою комнату солнечных «зайчиков». Я была молоденькая, хорошенькая и привыкла к вниманию.
Но до сих пор я ни разу не видела итальянца вблизи. Это был невысокий брюнет лет сорока. Он сказал, что собирается в Италию, и спросил, не хотела бы я поехать с ним. Это показалось мне забавным и он начал усиленно уговаривать. Сказал, что будет сдувать с меня пылинки и что я буду счастлива с ним, что мне не следует оставаться в России — здешняя жизнь не для меня. Что я создана для лучшей доли и что в Италии я смогу развить свои таланты и расцвести.
Я рассмеялась.
— Вы очень добры,— отвечала я,— но ведь я совсем вас не знаю. А кроме того ваше предложение столь неожиданно, и вы требуете, чтобы я быстро приняла решение. Я так не могу. Не обижайтесь и, пожалуйста, извините, я спешу сейчас—-И быстро пошла прочь.
«Вот смехота — получила предложение! — хихикала . я про себя.— И как он мог подумать, что я его приму! Да он, наверное, шутил!..»
В Доме искусств мой судок наполнили не слишком хорошо пахнущим супом и дали небольшой мешочек картофеля. В то голодное время люди были рады даже такому супу. Дома в него что-нибудь добавляли — то луковицу, то кусочек масла, и его можно было есть.
Я двинулась в обратный путь, одной рукой держа мешочек с картошкой, перекинутый на спину, а другой — судок с супом,
Идти с таким грузом уже не доставляло удовольствия, да и солнце палило нещадно. Проходя по Четвертой линии мимо дома, где работала Валерия, я подумала: «Как было бы приятно посидеть сейчас в прохладном месте и покурить».
В запасе у меня был еще целый час, и я решила навестить Валерию.
«К тому же,— подумала я,— я ведь хотела пригласить ее пойти сегодня с нами в Парк отдыха».
Я поднялась по лестнице и позвонила. Дверь открыла Валерия. Она была в квартире одна.
— Ох, какая жалость! — воскликнула она.— Голландца-то нет дома!
— Но я пришла вовсе не для того, чтобы смотреть на голландца, дурочка! — рассмеялась я.— Я пришла спросить, не пойдешь ли ты с нами вечером.— И рассказала ей о наших планах.
— Я боюсь кататься на американских горках!
— Глупости! — рассмеялась опять я.— Это очень весело. Можно мне присесть и покурить?
— Садись, где хочешь,— сказала Валерия.— Вон там, возле окна. Устраивайся поудобнее. Откуда ты идешь?
Я сказала. Осмотревшись, я увидела, что нахожусь в голой небольшой комнате с несколькими дверями и полукруглым окном-фонарем, возле которого встроена банкетка. Я опустилась на нее со вздохом облегчения и закурила.
— Надеюсь, я тебе не мешаю?
— Ничуть,— сказала Валерия,— я читала очень глупый французский роман — только и всего.
Мы принялись болтать. Я рассказала ей про художника-итальянца и его дикое предложение.
— В самом деле? — воскликнула Валерия.— Почему ты его не приняла? Только подумай! Поехать в Италию! Такая возможность!
— Глупости! Ты бы тоже никуда не поехала с незнакомым человеком!
— Но, Надя!— воскликнула снова Валерия, округлив глаза.— Только представь себе: ты вырвалась бы из России! Ты бы стала свободным человеком!
— Ну, конечно,— весьма разумно ответила я.— Все это прекрасно, но откуда ты знаешь, не превратил ли бы он меня в рабыню или, что более вероятно, не бросил бы, когда я ему надоем? И что я стала бы делать там, в Италии, одна? Я ведь даже языка не знаю. А потом, ты хоть представляешь себе, каким это было бы ударом для моих родителей, если бы я вдруг уехала с незнакомым человеком?
— Да,— сказала она,— это правда...
Мы обсуждали и взвешивали все возможные последствия предложения итальянца, когда дверь открылась и на пороге показался очень странный молодой человек. Это был Клоп.
— Можно войти? — спросил он по-французски.
— Конечно! Входите, входите, знакомьтесь с моей подругой — Надя Бенуа. Помните, я говорила вам о ней?
Я не Сомневалась, что это и есть так называемый «голландец». Мы обменялись улыбками. Он был в белой рубашке с синим в белый горох галстуком, бриджах до колен и в высоких желтых кожаных сапогах со шнуровкой. Выглядел он весьма необычно.
Вид его меня позабавил. А он, заметив, что я потушила сигарету, подошел ко мне и предложил новую из своего портсигара. Я поблагодарила, и он поднес к ней спичку. От сигареты пахло духами.
«Как странно!» — подумала я.
Завязался разговор.
Не помню, о чем мы говорили,— помню только, что было легко и весело. Шуточки следовали за шуточками, игра слов, двусмысленности. Мы с Валерией от души смеялись. А у него смеялись лишь миндалевидные, слегка навыкате, большие зеленые глаза. Они так блестели.
Неожиданно и сама удивившись, я вдруг произнесла: —: Пожалуй, мне пора, меня ждут дома. Но, быть может, вы пойдете сегодня с нами в Парк отдыха?
Молодой человек на миг задумался.
— Да, с удовольствием,— сказал он.— По-моему, я свободен. Надо только спросить Николая Николаевича, не наметил ли он чего-нибудь на сегодняшний вечер.
— В общем, приходите, если сможете,— сказала я.— Валерия пойдет с вами. Она знает, где мы встречаемся. И не бойтесь,— добавила я, увидев, как по лицу молодого человека промелькнула тень опасения. — Я не имею в виду кучу народа. Нас будет всего четверо. С вами — пятеро: мой кузен Николай Бенуа, который, я уверена, будет рад познакомиться с вами, наш друг Стива Добужинский, он совсем молоденький и очень милый, и нас трое: Валерия, вы и я. Приходите! Будет весело. Мы хотим покататься на американских горках.
Так я познакомилась с Клопом. И с того дня мы ежедневно встречались.
Вечером Коля и Стива ждали меня перед домом, где жил с семьей мой дядя Александр Бенуа. С его сыном Николаем мы некоторое время тому назад обручились, но потом с обоюдного согласия разорвали помолвку, решив, что из нашего брака ничего не получится — слишком хорошо мы знали друг друга. Стиве, старшему сыну знаменитого художника, было всего шестнадцать лет, он ходил в костюме бой-скаута и был трогательно предан мне.
Я принялась рассказывать им про свое знакомство с иностранцем и сказала, что пригласила его присоединиться к нам, как вдруг увидела Валерию в сопровождении эксцентричного «голландца».
Николаю и Стиве очень хотелось послушать о том, что происходит во внешнем мире, о последних изобретениях, научных открытиях и перспективах,— всю дорогу до парка они засыпали его вопросами, на которые он подробно, остроумно и изобретательно отвечал, поощряемый их вниманием. Разговор шел на французском, так как это был язык, которым все мы свободно владели.
Подойдя к парку, мы обнаружили, что он закрыт. Оставалось развлекаться, как сумеем.
Впоследствии Клоп говорил, как был сильно разочарован, так как надеялся, что на американских горках ему удастся обнять меня.
Мы провели вечер, сидя на скамейке,— болтали, смеялись, рассказывали друг другу всякие истории, потом в превосходном настроении отправились по домам.
Так началось двухнедельное ухаживание Клопа — погода стояла теплая и солнечная. Мы совершали долгие прогулки по набережным Невы, навещали друзей, ходили в Эрмитаж, где я показала ему «Мадонну» Бенуа и рассказала ее историю. Я не водила его к моим родителям, но мы обошли всех моих дядей — посетили Альберта, поразившего Клопа своей красотой, статью и непосредственностью; посетили Михаила, смуглого фанатика, похожего на Отелло, у которого мы пили чай в столовой под большим полотном Иорданса, и дядю Александра, который жил со своей очаровательной женой и детьми в атмосфере изысканного вкуса и культуры и произвел на Клопа сильное впечатление.
Мы всегда находили повод или причину снова встретиться.
Однажды мы встретились в церкви святого Андрея, где Клоп познакомил меня с хорошенькой Нюрочкой. Провели мы вечер и в Доме искусств — слушали концерт, а потом танцевали.
Но вот настал день, когда Клоп сказал мне, что думает скоро уехать из России и что это его огорчает. Меня это тоже расстроило.
Дня два-три спустя мы встретились за чаем у Николая Николаевича; я принесла картину, писанную акварелью, с трогательной надписью по-французски на обороте — я составляла ее не один час. Это было длинное и цветистое посвящение, в котором я желала Клопу счастливого пути и благополучия. Акварель была слабенькая, но забавная по мысли — ну, прямо Руссо. На картине была изображена вдали деревня, а на переднем плане несколько странно выглядевших коров на очень зеленом лугу.
Казалось, Клоп остался очень доволен.
К этому времени наши отношения несколько изменились — дело уже не ограничивалось шуточками и смехом.
Клоп то и дело говорил, как было бы хорошо, если бы я могла уехать с ним за границу. А я смеялась.
— Ну почему нет? — спрашивал он.
— Звучит-то это легко, а на самом деле не так просто,— отвечала я.