— По-моему, все очень просто. Подумай как следует и поймешь.
Однажды он сказал:
— Послушай, мы можем тут пожениться, а за границей я дам тебе развод.
Я снова рассмеялась.
— Это все, конечно, прелестно и просто,— сказала я,— но есть и другие соображения, которые следует учитывать.
Клоп возвращался к этой теме всякий раз, как мы встречались. Он рисовал мне картины жизни в Европе, ее удовольствия, ее свободу и комфорт, чистоту и, конечно, еду. В то время мы постоянно говорили о еде, и это понятно: мы были голодны. Клоп описывал роскошные блюда и редкие вина. А я слушала и не знала, как реагировать. Говорил ли он серьезно или шутил, просто болтал языком? Вначале я не воспринимала всерьез его фантастические планы, но через какое-то время мной овладело смятение. Все было так туманно, а решение принимать следовало быстро — ведь он в любой момент мог уехать и времени совсем не оставалось. Меня же раздирали противоречивые чувства — я понимала, что влюбилась. В отчаянии я обратилась к Богу, моля наставить меня. И неожиданно поняла, как сделать, чтобы Клоп сказал то, что я хотела услышать, как выяснить, есть ли у него «серьезные намерения».
На следующий вечер мы пошли к дяде Саше. Поднимаясь по бесконечной лестнице, ведущей к его квартире, я твердила про себя: «Сейчас или никогда, сейчас или никогда. Другого момента не будет».
Я страшно нервничала. Когда мы наконец добрались до верхней площадки, я повернулась к Клопу и, прежде чем нажать на звонок, самым серьезным тоном произнесла:
— Я думала о вашем предложении взять меня с собой.
— Ну и? — сказал он.
— Я не знаю, насколько вы говорили серьезно, но вы должны понять, что из-за родителей, которых я горячо люблю, я не смогу поехать с вами, если мы не будем по всем правилам женаты. Я имею в виду не только зарегистрированы, но главное — обвенчаны.
— Но ведь,— застенчиво произнес он,— именно это я и имел в виду.
Не помню, как называлась церковь, в которой мы обручились на следующий вечер. Валерия пригласила нас пойти с ней на концерт церковной музыки, который там давали. В церкви было полно народу, но нам удалось найти место за колонной на приступке. Мы сидели молча, слушая прекрасное пение. Через некоторое время Клоп достал из кармана кольцо и шепотом попросил меня надеть его. Это было толстое серебряное кольцо с черным камнем, на котором была высечена головка египетской принцессы.
Мне кольцо очень понравилось, я и не хотела бы обручаться традиционным кольцом с бриллиантами или другими драгоценными камнями, да в ту пору в России и невозможно было такое купить.
Клоп сказал, что этот камень несколько лет назад подарил ему из своей коллекции отец, а он вставил его в кольцо. Все эти годы кольцо было у матери, она вернула его ему, когда он приезжал в Псков.
Наше обручение состоялось 14 июня 1920 года. Я спросила Клопа, как мне теперь его звать. Он объяснил, что есть люди, которые зовут его Джо, а в России некоторые называют Иваном Платоновичем. Ни одно из этих имен мне не понравилось, и я по-прежнему говорила ему «mon cher» или «топ ami» — мы общались все время по-французски. Он изъяснялся по-русски очень смешно, напыщенно и далеко не свободно, а я по-немецки почти не говорила, хотя понимала все.
Однажды утром я зашла к Валерии на работу и нашла ее всю в слезах; напротив сидел Клоп с листом бумаги и карандашом в руке.
— В чем дело? — спросила я.
Клоп был явно озадачен.
— Не знаю,— с легкой улыбкой произнес он.— Я только спросил, какая, по ее мнению, вам понадобится одежда в Европе.
— Сама не знаю, почему я расплакалась, но это так трогательно, что он думает о подобных вещах! Он спрашивал меня, достаточно ли иметь три пары панталон!
Я рассмеялась. Рассмеялись и они.
— Уверяю вас,— сказала я,— мне ничего не потребуется! Во всяком случае вначале. Так что давайте об этом не думать.
— Хорошо, там увидим,— сказал Клоп.— У меня ведь нет никакого опыта, я понятия не имею, что может понадобиться женщине.
Однажды мы все отправились на немецкое Смоленское кладбище в поисках могилы Платона. Мы бродили по тенистому, запущенному церковному двору, такому прелестному и поэтичному. В высоких деревьях пели птицы. Через некоторое время мы нашли могилу. Она находилась в глубине кладбища, далеко от богатых пышных памятников. На простом деревянном кресте значилось имя Платона Устинова.
Мы были уже десять дней помолвлены, а я все еще не сообщила новость родителям. Я очень боялась огорчить их, да и другое меня пугало» Я как раз раздумывала над всем этим, когда ко мне в спальню вошла матушка. Она покачала головой, увидев царивший в комнате беспорядок, и сказала:
— Эта твоя манера разбрасывать вещи и ничего не убирать просто ужасна! Постыдилась бы! Неужели ты никогда не научишься жить в прибранной комнате.
— Вот выйду замуж — сразу стану аккуратной.
— И когда же это произойдет? В России не осталось ни одного достойного кандидата!
— А я надеюсь скоро выйти замуж. Собственно, я уже обручилась несколько дней тому назад.
— Что?! — в ужасе воскликнула матушка.— С кем же? Надеюсь, не с каким-нибудь комиссаром.
— Это очень милый молодой человек, с которым меня познакомила Валерия. Его фамилия Устинов, но он немец. Он недавно приехал в Россию и никогда раньше здесь не бывал.
— Но, Надя, разве такое возможно? Что за невероятная история!
— Да, звучит невероятно, но это правда,— возразила я.— Не ужасайтесь. Он из очень хорошей семьи, он даже связан родством с вашими кузенами Альбрехтами.
— Но, милая девочка, этого еще недоставало! — воскликнула крайне взволнованная матушка.— Как можно было обручаться с человеком, которого ты совсем не знаешь?! Откуда тебе известно, что он не женат и не имеет десяток детей где-нибудь за границей!
Я рассмеялась. Слишком нелепо выглядело такое предположение.
— Нет, нет, не волнуйтесь, он вполне порядочный.
— Откуда тебе это известно?
— Я уверена,— твердо заявила я.— А теперь мне пора — он ждет меня на углу. Я обещала встретиться с ним.
— Ты должна привести его к нам, познакомиться с отцом и со мной. В жизни не слыхала ничего подобного! Наша дочь обручается с человеком, которого мы ни разу не видели и о котором даже не слыхали!
— Хорошо, я приведу его на днях,— сказала я и помчалась вниз по лестнице.
Это был трудный момент, и я понимала, почему так долго его оттягивала. Я знала, что все прекрасно, пока только мне известно о помолвке. Но что будет, когда узнают матушка, моя сестра, ее муж и даже двое старых преданных слуг, все еще живших в квартире? Более суровых и беспощадных критиков, чем самые близкие и дорогие тебе люди, трудно сыскать. Меня тревожило, как они встретятся: изощренный в маневрировании Клоп и мои прямолинейные родственники.
Меня меньше беспокоил отец, мягчайший из людей. Я боялась лишь нарушить его спокойствие, которое в те времена даже ему нелегко было сохранять.
Клоп, как мы условились, ждал меня на углу. Я рассказала ему о разговоре с матушкой и о том, что ему придется познакомиться с моими родителями.
— Конечно,— ответил он.— Это же естественно.
— Подготовьтесь к критическим взглядам и, возможно, даже к враждебности,— предупредила я его.— Мой родные ненавидят немцев.— И со смехом пересказала ему забавный эпизод. — Однажды во время войны у меня вышел спор с матушкой. Она начала говорить о зверствах немцев, а я возразила, что обе воюющие стороны совершают зверства и что немцы не хуже других. И в шутку добавила: “Вот увидишь, я еще выйду замуж за немецкого лейтенанта с моноклем!” Бедная мама была так возмущена!
— Забавно,— заметил Клоп. — Ты знаешь, иногда я ношу монокль.
И мы решили на другой день идти в суд.
Когда я вернулась домой, все уже знали и с любопытством смотрели на меня. Отец не произнес ни слова, но вид у него был озабоченный.
Вечером я навела порядок в своей комнате. Я нервничала. Ведь я тогда еще не знала, как умел выходить из трудных положений мой будущий муж.
На другой день мы встретились, и я повела его к нам на чай. Все прошло отлично. Он завоевал все сердца. Я видела, как рушились стены крепости. Матушка, правда, не преминула отпустить несколько ядовитых фраз насчет кайзера и немцев вообще, виня их за войну и прежде всего за революцию, но батюшка мягко оборвал ее.
О нашем обручении не было сказано ни слова. После чая я повела Клопа к себе в комнату. Через некоторое время явилась мама с прелестным маленьким самоваром.
— Этот самовар,— сказала она, ставя его на стол,— подарила мне моя матушка, когда мы поженились с отцом Нади. Видите, он совсем маленький, специально для новобрачных. Я дарю его вам с моим благословением и надеюсь, вы будете так же счастливы, как мы с моим мужем.
Клоп по обыкновению произнес одну из своих полу-сентиментальных, полудвусмысленных тирад, которая вызвала у матушки одновременно слезы умиления и смех. Они поцеловались, и все встало на свои места.
А самовар прошел с нами через всю жизнь, да и сейчас стоит здесь, в комнате, где я пишу.
Теперь, когда мы, так сказать, стали официально помолвленными, возникли вопросы: «Когда и где будет венчание?», «Где взять обручальные кольца?», «Надя, что ты наденешь? Откуда ты возьмешь вуаль флер д’оранж?»
Мы с Клопом ни о чем этом не думали. Он был слишком занят тем, чтобы получить разрешение покинуть Россию. Чуть не каждый день он ходил либо к Ликскому, либо к Ругаеву, но не мог получить окончательного ответа. Ликский говорил, что лично он позволил бы Клопу уехать хоть завтра, но, к сожалению, Москва настроена подозрительно и отказывается дать разрешение. Клоп начал нервничать. Я часто сопровождала его, когда он ходил в Комиссариат иностранных дел, но он ни разу не брал меня с собой к Ругаеву. И не рассказывал мне во всех подробностях, как обстояло дело.
Это было очень умно с его стороны. Я бы испугалась, а он только еще больше разнервничался бы, тогда как ему необходимо было сохранять свежую голову.