ресах.
Наконец, командир полка полковник Оглоблин, задержанный в пути революционными событиями, вернулся из отпуска и вступил в командование полком. До его приезда я держал полк без революционных нововведений, т. е. дисциплинарную власть командного состава сохранил в полном объеме устава, комитетов не вводил, отдания чести не отменял и в таком виде представил полк его командиру.
На основании прямых приказов свыше полковник Оглоблин вынужден был приобщить полк к революционным завоеваниям «самой свободной армии в мире». С его разрешения я продолжал вести собеседования с казаками, разъясняя им весь ужас происходящего безобразия, и потому революционизация полка проходила у нас спокойно и вполне лояльно. Без излишней гордости могу сказать, что казаки верили мне безгранично и шли за мной без всяких колебаний. Когда наступил момент создания корпусного комитета 2-го Кавказского корпуса, гарнизон Гюльпашана обратился ко мне через особую делегацию с просьбой о согласии на избрание меня представителем гарнизона в комитет, с тем, что в своем наказе мне они укажут на весь вред для армии приказа № 1 и введенных на основании его комитетов, а также на недопустимость дальнейшего существования Советов солдатских и рабочих депутатов, развивших уже в это время интенсивную деятельность по дальнейшему углублению революции.
Выборы в корпусной комитет состоялись, и я был избран представителем от частей гарнизона Гюльпашана. Снабженный обусловленным «наказом», я отправился в Урмию, где находился штаб корпуса, при котором собирался комитет. Председателем комитета был избран некий доктор Каш, о котором говорили, что он старый социалист и активный революционер времен первой революции 1905—1906 годов. На меня он произвел хорошее впечатление человека, отдающего себе ясный отчет во всем происходящем, хорошо знакомого с психологией солдатской массы и правильно оценивающего преступную работу большевистских агитаторов, шнырявших по всем участкам нашего громадного фронта, во много раз превосходившего по величине своей все фронты наших союзников и противников, взятых вместе.
Первое заседание корпусного комитета было ознаменовано выступлением одного из делегатов с проектом увеличения жалованья солдатам. Проект предусматривал «сбережение» народной казны, а потому предлагал расход на увеличение солдатского жалованья отнести за счет сокращения жалованья офицеров. Проект предварительно рассматривался в частях группы войск корпуса и поддерживался наказом от частей этой группы, куда входили и наши Забайкальские полки: 2-й Аргунский и 2-й Читинский. При обсуждении проекта в корпусном комитете некоторые делегаты не только настаивали на уравнении жалованья офицерского состава и солдатской массы, но предложили потребовать от офицеров возврата «излишне полученных» за старое время денег. Это меня, в конце концов, взорвало, и я выступил с речью, в которой указал, во-первых, на то, что жалованье офицера в русской армии во много раз меньше жалованья, которое получают офицеры в любой иностранной армии; во-вторых, на то, что говорить об урезке офицерского жалованья не приходится, т. к. того, что получает наш офицер, едва хватает на жизнь при самой жестокой экономии; наконец, указал собранию, что корпусной комитет не вправе обсуждать и создавать законы общегосударственного значения и что наше дело лишь высказать пожелание о том, что солдатское жалованье должно быть увеличено, а правительство само изыщет средства для выполнения этого пожелания.
На этот раз мое красноречие помогло, и глупый проект был отвергнут. Вообще, надо сказать, что Персидский фронт, как второстепенный, привлекал к себе внимание большевиков в меньшей степени, чем другие фронты, поэтому там было значительно спокойнее; не было особенно бурных выступлений, и фронт держался крепче, чем где-либо в другом месте. Дезертирство не получило столь широкого распространения, вследствие дикости природы и отсутствия удобных путей сообщения в тыл. Поэтому на Персидском фронте офицерам было сравнительно легче держать в порядке свои части и вести борьбу с разлагающим влиянием правительственных мероприятий, с одной стороны, и большевистской агитацией – с другой.
Между тем правительство как бы сознательно закрывало глаза на ту пропасть, к которой оно своими неразумными и антигосударственными мерами вело армию, а за ней и всю страну.
Комитеты, введенные во всех частях армии, с самого начала своего существования стали очагом разложения, той ячейкой, через которую социалистические и анархокоммунистические элементы проникали в солдатскую среду и развращали ее.
Приказ № 1, покончивший с дисциплиной и дисциплинарной властью начальников, и последующая «декларация прав солдата», освободившая его от всяких обязанностей по отношению к родине, окончательно разложили армию и лишили ее последней боеспособности.
К сожалению, старшие войсковые начальники, в видах собственной карьеры и установления хороших отношений с новым начальством, весьма часто держали себя не на высоте и даже подыгрывались под новые направления в правительстве и стране. Генерал от кавалерии Брусилов является классическим образцом такой приспособляемости и оппортунизма, которые лишили его всякого уважения со стороны порядочных людей и свели на нет все прежние заслуги перед родиной. Я припоминаю то отвратительное впечатление, которое произвел на всех нас устроенный в Урмии, по распоряжению командира 2-го Кавказского корпуса, праздник революции, в котором сам корпусный командир принял непосредственное и очень деятельное участие.
После митинга и обычных демагогических выступлений на нем все части с красными флагами и прочими революционными эмблемами маршировали по городу. Зрелище было отвратительное, и подобные выступления старших начальников в корне парализовали попытки младших офицеров сохранить хоть какой-нибудь порядок в частях. Между тем несомненно, что, если бы весь командный состав армии от высших начальников до младших офицеров после революции ближе подошел к солдатской массе и демонстрировал свое единство в отстаивании армии от производившихся над ней экспериментов, мы удержали бы наши части от того развала, какого они достигли в то время. Мною лично было заявлено в Союз офицеров о необходимости, во имя сохранения армии, предъявить правительству требования подчинить армию в порядке дисциплины ее командованию или принять меры к насильственному удалению Временного правительства. Однако это было встречено иронией и охарактеризовано как нарушение дисциплины и бунт против законной революционной власти. Беда в том, что, в то время как правительство и революционная общественность всеми своими выступлениями и мероприятиями отрицали необходимость дисциплины в армии и дискредитировали офицерский ее состав, мы, офицеры, считали недопустимым во время войны устраивать какие бы то ни было политические демонстрации и всеми силами поддерживали дисциплину в своей среде.
В существовавших условиях безудержной социалистической пропаганды это был ошибочный шаг, за который впоследствии жестоко поплатились не только офицеры, но и вся страна.
Глава 8Добровольческие формирования
Развал армии. Ударные части. Первые формирования добровольцев из айсаров. Проект формирования добровольческих частей из монгол и бурят. Возвращение в 1-й Нерчинский полк. Революционный смотр полка и печальные последствия его. Подготовка к наступлению. Очевидная ее безнадежность. Национализация армии. Обращение к военному министру. Миссия Е.Д. Жуковского. Избрание меня делегатом от полка на Войсковой Круг в Читу. Мой вызов в Петроград. Поездка. Первое впечатление от столицы. Полковник Муравьев. Совдеп. Мой проект переворота в столице. Взгляд Муравьева на положение. Предложение Муравьева. Отъезд из Петрограда.
Первые же дни революции показали невозможность для офицерского состава справиться с развалом в армии, который еще усугублялся выделением из полков лучших элементов для формирования так называемых ударных частей при штабах дивизий, корпусов и армий. В полках оставались солдаты вовсе не желавшие воевать и постепенно расходившиеся по домам и офицерский состав, который чувство долга заставляло оставаться на своем посту до конца. Видя полный развал, охвативший армию, я вместе с бароном Р.Ф. Унгерн-Штернбергом решил испробовать добровольческие формирования из инородцев с тем, чтобы попытаться оказать давление на русских солдат если не моральным примером несения службы в боевой линии, то действуя на психику наличием боеспособных, не поддавшихся разложению частей, которые всегда могли быть употреблены как мера воздействия на части, отказывающиеся нести боевую службу в окопах.
Получив разрешение штаба корпуса, мы принялись за осуществление своего проекта. Барон Унгерн взял на себя организацию добровольческой дружины из местных жителей – айсаров, в то время как я написал в Забайкалье знакомым мне по мирному времени бурятам, пользующимся известным влиянием среди своего народа, предлагая им предложить бурятам создать свой национальный отряд для действующей армии и этим подчеркнуть сознание бурятским народом своего долга перед революционным отечеством. Слова «революция», «революционный» и пр. в то сумбурное время оказывали магическое действие на публику, и игнорирование их всякое начинание обрекало на провал, т. к. почиталось за революционную отсталость и приверженность к старому режиму. Правда, не исключалась возможность под флагом «революционности» вести работу явно контрреволюционную. Среди широкой публики мало кто в этом разбирался; важно было уметь во всех случаях и во всех падежах склонять слово «революция», и успех всякого выступления с самыми фантастическими проектами был обеспечен.
В апреле месяце 1917 года к формированию айсарских дружин было приступлено. Дружины эти, под начальством беззаветно храброго войскового старшины, барона Р.Ф. Унгерн-Штернберга, показали себя блестяще; но для русского солдата, ошалевшего от революционного угара, пример инородцев, сражавшихся против общего врага, в то время как русские солдаты митинговали, оказался недостаточным, и потому особого влияния появление на фронте айсаров на положение фронта не оказало. Фронт продолжал митинговать и разваливаться.