Позже, прогуливаясь по берегу — как всегда, вокруг ни души, яркое солнце, большие волны, разбиваются вспышками пены, от пляжа осталась узкая полоска песка, из которого торчат опасно обнажившиеся странные конструкции, зарытые в двадцатых-тридцатых, как я думаю, против зимних штормов: бетонные цилиндры с ржавыми петлями из стального троса, куски труб, комья спрессованного металлолома — все совершенно бесполезное и скорее, наоборот, усиливает эрозию, — я понял, что разговор с сержантом Смитом не дает мне повода быть довольным собой. Эти милые деревенские фараоны, такие и понимающие обходительные с людьми вроде меня, должно быть, сущие звери с такими, как тот бродяга. Вот я иду в непромокаемых туфлях, шерстяных носках и вельветовых брюках, на мне перчатки из свиной кожи с кашемировой подкладкой и старая, но дорогая куртка особого пошива: легкая, как пух, она сохраняет тепло на самом ледяном ветру; я только что помылся и побрился, я совершенно здоров — несмотря на возраст и мою морду недовольного старика. Тот псих напугал меня и смутил, он внушает отвращение, но не причинил никакого вреда. Какое право я имел напускать на беднягу сержанта Смита и его парней, обутых в крепкие ботинки и вооруженных дубинками и длинными черными фонариками?
Перечитал вчерашние записи.
Голос 1: Что если Кэрри покажется, будто она стала объектом «нежелательного интереса» и она даст мне — а равно и всем своим в ресторане — это понять? Отошьет меня — вчера с тем бродягой я видел, как она это умеет. Позор. И конец этим бесцельным и унылым, но таким приятным вечерам. А если она примет мои ухаживания? Не примет. Она не из тех голодных домохозяек, что, накачавшись виски, мечтают украдкой перепихнуться с коммивояжером. На свете полно симпатичных парней ее возраста и ее круга, которые вполне обеспечат ее запросы.
Голос 2: Возможно, я нравлюсь ей больше, чем думаю. Я умею ее рассмешить — это всегда важно. С таким солидным старичком, как я, ей не придется бояться СПИДа или чего-то еще, что можно подцепить от персонажей вроде того со смазкой в волосах и кольцами в ухе, и я вряд ли окажусь слишком буйным. Эти молодые в постель ложатся без церемоний, так почему бы ей не потрахаться и со мной в моей мягкой и широкой кровати? У нее под футболкой с надписью «О'Генри», наверное, розовый лифчик. А груди маленькие и твердые, как могильные холмики. Осиная талия. Живот. Узкая полоска черного меха. Она уже готова, мокрая даже сквозь колготки. Я стаскиваю их и вижу ее стройные, как у антилопы, ноги. Ногти без лака, ступни слегка покрасневшие, может, немного отекшие — она весь день на ногах. С них я и начну: целую подошвы, потом пальцы, двигаюсь к бедрам, которые она поначалу сжимает, но потом, когда я достигну мехового лоскута, она раздвигает их и притягивает мою голову. Хриплое требовательное мяуканье: Иди сюда! Возьми меня, скорей!
Глас мудрости: Для приключения на одну ночь — а что еще может быть у тебя с Кэрри? — ты слишком серьезен или слишком скучен (сам выбирай). Если ты ей нравишься, это лишь потому, что она тебя находит галантным. Не выходи из роли и прикидывайся простаком. Сделай ей на Рождество маленький подарок — заколку или красивый шарфик — и продолжай ходить в ресторан, когда тебе надоест твоя консервированная рыба.
Выходные прошли — как и следует ожидать, я снова прекрасно себя чувствую.
Гостей я ждал к обеду в пятницу и пригласил миссис Вольф прислуживать за столом и убирать посуду. Что буду делать, когда она уйдет на пенсию? Здесь больше никто не согласится прислуживать на обеде, который начинается после девяти. Сама мысль о том, как Шарлотта с Ренатой станут суетиться и выгонять нас с Майроном и Джоном в гостиную, чтобы они могли прибрать со стола, мне противна. Миссис Вольф согласилась помочь и с субботним ужином, и с воскресным ланчем. Субботний ланч я предполагал организовать на кухне, а потом предоставить желающим вымыть посуду. Из того же стремления свести к минимуму коллективную работу я закупил продуктов на все выходные. Для первого вечера я сделал тушеную говядину, чтобы подать ужин в любой момент. На закуску устрицы-половинки — я купил их перед самым закрытием рыбного магазина — и шампанское. На субботу и воскресенье я задумал такое меню, которое Шарлотта точно сможет приготовить, предполагая, что она сочтет приготовление обеда своим долгом. Цветы в угловую комнату для гостей, цветы в спальню Шарлотты и Джона, французское мыло в ванные, льняные полотенца для рук в таком изобилии, какого не бывало со времен самой тети Марты, свет во всех комнатах — все выглядело грандиозно. Думаю, Рената поняла, что даже в эмоционально угнетенном состоянии я способен произвести впечатление. Боже мой, а ведь это всего лишь время и деньги.
Когда я узнал в себе то волнение, которое испытываешь, когда у тебя все готово и вот-вот прибудут важные гости — а как еще мне сказать о визите Райкеров? — и вспомнил Мэри, у меня все сжалось внутри. Всему, что я делал, я научился у Мэри — или мы вместе с ней научились. Мы подходили друг другу. Люди говорили это нам, а еще надоедали замечаниями о том, как прекрасно мы смотримся, будто мы собаки на выставке; но мы и в самом деле были красивой парой.
Спасибо миссис Вольф, мне не пришлось вертеться на кухне, и я спокойно мешал для Майрона мартини в серебряном шейкере, которым почти не пользуюсь: он течет. Но это пустяки — я обернул его одним из накрахмаленных полотенец. Когда я предложил Майрону оливку, он отметил, что я ополоснул и высушил их, и оттого в очередной раз вырос в моих глазах. Я же заметил, что Шарлотта пьет только содовую, бледна, как мел, и в уголках глаз у нее обозначились тонкие морщинки, а Джон, который нашел себе в холодильнике диетическую колу, подрастолстел. Доктор Рената на диване в сером платье и табачного цвета платке — ее профиль индейского воина освещен пламенем — выглядела на миллион долларов. Я приставил свой любимый стул к Шарлоттиному креслу и слушал их разговор: пробки на дорогах, новостройки в нашей деревне (оказалось, что Райкеры иногда посещают знакомого психиатра в Спринте, которого я тоже немного знаю, и для них эти края не совсем терра инкогнита), программа на уикэнд (Райкерам сказали, что я не пригласил никого, кроме них, и я вдруг подумал, что надо было это сделать, если я не хочу, чтобы кто-то из четверых почувствовал себя обделенным; вдруг повезет, подумал я, и психиатр с женой окажутся дома и смогут приехать, если даже их позвать всего за несколько часов) и разные другие милые пустяки.
Подали обед. Справа от меня сидела прекрасная Рената, слева — Шарлотта, так что получилось, что мужчины Райкеры сидели рядом. Папа Райкер мог бы сесть слева от меня, и тогда Шарлотта с Джоном сели бы вместе, но такое решение не пришло мне в голову, и потом стол, когда он разложен, круглый, так что мы все могли веста общий разговор. Я стал прислушиваться, когда речь пошла о доме. Дом оказался еще прекраснее, сказал старший Райкер, чем он представлял со слов Джона. Рената подтвердила. А Майрон продолжил: это просто волшебный свадебный подарок. Не представляю, каково Шмидти будет сменить его на другое место!
Тут я украдкой взглянул на тех, кому предназначался королевский подарок. Оба приняли, я бы сказал, непривычно скромный вид и сидели, потупив глаза. В общем, они уже обсудили мой план и разрешили все финансовые проблемы. Ну разумеется! Доктор и доктор наверняка сказали, что помогут детям с приобретением квартиры, или что-нибудь в этом роде. Могли бы прежде сообщить мне, что мое предложение принято, ну да ладно. Не надо лучшего доказательства дочерней любви, говорила, бывало, Мэри, если маленькая змея воспринимает как должное все, что ты для нее делаешь. В общем, я поднял бокал за то, чтобы они были счастливы под этой крышей, и за внуков, которые будут переворачивать здесь все вверх дном и, может, даже с удовольствием станут играть в форте, который в свое время совсем не увлек Шарлотту, для которой мама его и устроила — настоящий форт с частоколом в тени крупнолистных буков. (Я тут же пожалел о том, что вспомнил этот момент нашей семейной истории, но обида так и не изгладилась из сердца Мэри, не изгладилась и из моего).
За вечер я выпил, в общем, один мартини, бокал шампанского и меньше бутылки бургундского, так что алкоголь ни при чем. У меня вдруг защипало глаза, хотя жарко совсем не было, наоборот, я даже немного озяб. Я понял, что краснею, и это заметили: Шарлотта спросила, все ли со мной в порядке. Я ответил, что все нормально, но сам встревожился. Конечно, с этого момента они стали наблюдать за мной и активно комментировать мой взгляд и цвет лила, который, по словам Шарлотты, сменился с красного на бледно-зеленый. Когда миссис Вольф принесла сыр, на меня уже напала слабость, я потел — подобное со мной происходит очень редко. Майрон поднялся, потрогал мой лоб, пощупал пульс — я и не думал, что психиатры это умеют — и сказал: У вас высокая температура. Вам лучше лечь в постель. А я после ужина поднимусь послушать ваши легкие. И он поднялся. Довольно дико было, что он в моей спальне, прижимается ухом к моей груди (бедняга не прихватил с собой стетоскоп), простукивает мои бока, но в равной степени было приятно вверить себя в его руки. В легких он ничего не обнаружил. И велел мне лежать и пить больше аспирина: у меня грипп, который пройдет, возможно, уже к утру.
Безумная ночь, навязчивые кошмары, бессонные часы, бесконечная беготня в ванную, странные видения на границе сна и яви о двух этих парах, что спали одна через холл от меня (моя дочь в постели с Джоном Райкером), другая в конце коридора (Рената в постели с Майроном). Тем временем пальцы на руках и ногах — может, оттого, что я перетрудился — занемели, почти атрофировались и словно бы превратились в маленькие шишечки. Я не мог ничего взять в руку и не отваживался ступить и шагу. Проснулся я, как мне казалось, окончательно около восьми. В доме еще все спали. Я доплелся до ванной, посмотрел в зеркало на свой дикий вид, побрился, принял ванну, поставил градусник. 104!