Ничего не знаю о них. Ладно, тогда я в это не вмешиваюсь. Так всем будет проще. Вы слушали запись. Я что-нибудь сказал на эту тему?
Вы великодушно сказали, что оплатите свадьбу, даже если она будет не в Бриджхэмптоне.
И не отказываюсь. Так и передайте Шарлотте.
Но мы бы с удовольствием вошли в долю. Все-таки это будет современная вечеринка!
Спасибо, но никакой необходимости в этом нет. Возможно, этот новый план еще поможет мне слегка сэкономить. Не уходите! добавил он, заметив, что Рената убирает брезгливо отвергнутую им кассету в свою книжку. Я многое узнал от вас сегодня, но осталась еще одна вещь. Знаете, меня удивили эти Шарлоттины заявления, будто в «Вуде и Кинге» у меня была дурная репутация. Странно, что никто мне этого не дал понять. Эти обвинения никак не вяжутся с тем, что вы говорили: как меня уважает Джон и все его ровесники. Я понимаю, что вы преувеличивали, но неужели вы говорили прямо противоположное правде?
Я надеялась, что вы из головы выбросили все, что она вам об этом наговорила.
Как я могу?
Столовая опустела. Рената оглянулась вокруг: Наверное, все официанты только и ждут, когда мы уйдем?
Несомненно.
Шмидт собирался добавить что-то вроде: Не волнуйтесь, они не должны доставлять гостям неудобств, даже если у тех затянулся разговор, но вспомнил Кэрри — как от усталости туманится ее взгляд и то и дело никнет голова — и сказал вместо того:
Все равно я вас не отпущу. Пойдемте вниз, в библиотеку.
Еще кофе? — предложил Шмидт, когда они уселись. Вы можете позволить себе и бренди. Я нет: мне еще вести машину.
Нет, Шмидти, спасибо. Думаю, вы поймете, что эти высказывания Шарлотты — как раз проявления того, что я назвала агрессивным поведением. Она понимала, что, узнав об их планах на свадьбу и дом, вы расстроитесь, от этого чувствовала себя виноватой и несчастной и видела только один выход — напасть, обидеть вас еще сильнее. Вы сами дали ей повод, когда она заговорила о раввине и возможном обращении. Вот и все.
Не понимаю. В чем, по-вашему, состояла агрессия — в том, чтобы сказать мне правду или в том, чтобы наврать? Она что, на ходу все это придумала?
Не все. Она ведь знает, что вы невзлюбили Джона, потому что он еврей.
На Шмидта вдруг навалилась усталость. Спать, ему надо поспать хотя бы несколько минут.
Он хотел сказать: Невзлюбил Джона — какая ерунда, и меня огорчает совсем не то, что Джон еврей, но к чему вдаваться в такие мелочи?
Рената, мне жаль, что я не сумел ответить помягче.
В нашу первую встречу я сказала вам, что у вас сильный стресс. Это, конечно, сказывается на вашем поведении. Но могу сказать — у вас сильные антисемитские предубеждения. Может, вам стоит пересмотреть их. Евреи не такие уж плохие. В общем и целом, они не хуже любой другой нации.
Разные евреи есть.
Но пусть и это вас не пугает.
Прежде чем сесть в такси, которое Шмидт остановил для нее на углу, Рената подставила ему щеку для поцелуя и сказала: Ох, Шмидти, я надеялась, мы будем хорошими друзьями! Возможно ли это еще? Нет, не отвечайте сейчас, вы рассержены.
Шмидт вернулся в клуб и зашел в туалет. Лицо слегка раскраснелось, но в остальном вполне узнаваемо. Умылся холодной водой и прополоскал рот «Листерином». Сигары ждали его на скамейке в холле — на Хулио можно положиться, он настоящий друг. И Гил Блэкмен тоже. Умница и циник и давным-давно знаком со Шмидтом. Шмидт попросил Хулио позвонить в офис Гила. С того конца провода с чисто английским, как у Уэнди Хиллер в «Я знаю, куда еду»,[43] выговором сообщили, что мистер и миссис Блэкмен находятся у себя дома в Лонг-Айленде. Ага! A не можете ли вы соединить меня с ними?
Эй, старый плут вернулся из рая, завопил в трубку бесцеремонный мэтр. Когда же я тебя увижу?
Я собирался сейчас заехать к тебе в офис. Я в городе. Но раз вас нет, поеду домой, вечером буду дома.
Вот и пообедай со мной. Такая удача! У нас тут муммичка с визитом. Вот и пусть они с Элейн поужинают вдвоем перед телевизором. Пусть девочки посекретничают. Ха! Ха! Ну что, в полвосьмого в «О'Генри»? Ну да, чем раньше, тем лучше! Мне лишь бы смыться поскорее. Чао!
Муммичкой называлась мать Элейн. По словам Гила, она до сих пор не смирилась с мезальянсом между ее дочерью, что по прямой происходит от самых знаменитых в мире производителей рабочей одежды, и этим выскочкой, чей дедушка родился в Одессе. Оскорбление глубоко проникло под ее кожу, которую пластические хирурги сделали такой же безразличной к ходу времени, как известняковый фасад ее особняка в Пасифик-Хайтс. Поможет ли ее беде терапия доктора Ренаты? Нет, решил Шмидт, слишком поздно.
На шоссе, включив круиз-контроль, Шмидт решительно занял крайний левый ряд. Обгоняя попутные машины, он обдумывал, что ему нужно и что ему предлагают. Выкупить у Шарлотты ее права на дом? Полтора миллиона, прикинул Шмидт. Куча денег, но ему это под силу. Наверное, в самом деле стоит принять совет доктора Ренаты: продать дом и переехать в другой, жизнь в котором не будет похожа на постоянное истечение стодолларовых счетов. Если не прямо сейчас, так позже. «Прах на зубах — это крыша, Стены, панели, мыши…»[44] Ему не придется продавать родовое гнездо Шмидтов. Кто-то сделал это задолго до него. А что ему в этом доме? Кроме его жизни с Мэри, которая уже закончилась, да Шарлоттиного детства, которое закончилось тоже, — ничего. Волю Мэри нарушает не он, а Шарлотта. К чему корчить из себя мученика? Если он и не продаст дом, эти двое сделают это после его смерти. Привет, ты сегодня рано. Налить, как обычно?
Кэрри подмигнула ему. Утром, когда он уходил из дому, она еще спала, свернувшись под простыней, как большая кошка. Вместо ресторанной униформы Кэрри сейчас могла бы быть в той же розовой фланелевой рубашке с узором из синих и красных цветов, которая была на ней прошлой ночью, когда она бесшумно — так, что он продолжал читать, пока она не заговорила, — вошла в спальню и спросила: А кто это пришел поиграть со Шмидти? — и когда он поднял глаза и увидел на ней маску для Хэллоуина, добавила: Напугала, а?
Да, пожалуйста. Самого холодного.
Он сказал, что ждет Гила Блэкмена — парня, с которым тогда засиделся за обедом.
Ага, тот мужик. Я накрою на двоих. Отдыхайте. Как только захотите…
Ты придешь сегодня? спросил он тихо, но не переходя на шепот.
Молчание. У него замерло сердце. Приди в себя, старый дурак. Она же сказала, что не собирается делать это каждую ночь. Оставь небольшую дистанцию. Иначе ты лишишься ее уважения.
Кэрри принесла мартини и без единого слова поставила перед Шмидтом на квадратную коктейльную салфетку. На салфетке крупными красными буквами было оттиснуто «О’Генри», и ниже — телефон. Подняв стакан, Шмидт увидел, что Кэрри что-то дописала на салфетке красными чернилами. В его представлении такими аккуратными печатными буквами пишут девочки из лучших школ, но оплатив столько заполненных ею счетов, Шмидт не мог не узнать руку Кэрри. Надпись гласила: «К любит Ш».
А вот и мистер Блэкмен. В длинной дубленке с поясом, черных брюках и черной кашемировой водолазке. Роскошные волосы острижены короче обычного. Да, мистер Блэкмен выпьет мартини. Такого же, как его друг мистер Шмидт. Чистого, с оливкой и похолоднее!
Отлично!
Гил смотрел вслед Кэрри, которая, склонив голову набок, удалялась к бару.
Однако, довольно хороша. Какая-то латина. Это она с тобой тогда кокетничала на улице, когда мы обедали здесь в последний раз?
Да, она здесь работает.
Идиотский ответ. Но Гил не восклицает: Неужели? — а спрашивает о поездке. Оправдалось ли все, что они с Элейн обещали ему на Амазонке?
Более чем.
А возил тебя тамошний Шмидт на своей лодке?
Да, только его зовут Оскар Курц. Впрочем, может, он поменял имя.
Но это же тот самый человек? У которого жена-скво с маленькой грудью? Да? Ну тогда точно он сменил имя или у него галлюцинации и он думает, что он где-нибудь в Конго. Ха! Ха! Ха!
А как Венеция?
Давай сначала закажем.
Заказывая — манхэттенская солянка и жареные куриные грудки, — Гил напропалую заигрывает с Кэрри. Шмидту забавно видеть соперника за одним столом. А ведь ресторан битком набит такими: богатыми с виду и скорыми на слова мужчинами. Да, только у них ведь есть жены. А Кэрри такие расклады ни к чему. Не терзай себя, Шмидти. Гил разберется с твоей проблемой. Надо рассказать ему про Кэрри, ведь это не то же самое, что выдать себя неосторожным поведением в ресторане.
Венеция — как обычно зимой. Acqua alta,[45]туман такой густой, что вапоретто[46]не ходили по несколько часов. Пару дней было просто сыро и пасмурно. Номера в «Монако» — даже лучшие — слишком тесны. Элейн простудилась и сморкалась всю ночь напролет. Я был готов ее убить.
Хорошо, что не убил. А как вся ваша шайка бездельников?
Утомили. Ну не идиотизм ли ехать в отпуск с теми же людьми, которых ты везде встречаешь круглый год и в Нью-Йорке, и на Побережье? Уму непостижимо, зачем я на это согласился? Я бы не возражал поехать с тобой: ты молчаливый тип, и кроме того, ты один. Это же сущий ад — заказывать в ресторане столик на шестерых и собирать остальных пятерых хотя бы примерно к назначенному часу! Кто-нибудь один обязательно отправится в какое-нибудь неудобное место — например, в Джезуити[47] — и, разумеется, заблудится и явится с опозданием на полтора часа. Мне приходилось выносить это дважды в день ежедневно. Чтоб я когда-нибудь еще согласился!
Гил примолк, изучая винную бутылку.
Дрянь. Не возражаешь, если я закажу другое?
Кэрри нигде не было видно. Гил продолжил:
Надо было сказать, что сделка по новому фильму провалилась и мне нужно остаться в Нью-Йорке до конца года, чтобы все урегулировать. Тогда я отправил бы Элейн и Лилли в Венецию с Фредом и Элис, а сам остался бы дома.