Это удивило. придворных. И с тех пор меня в насмешку свитские стали называть «кредитором царя».
Один раз при встрече Дедюлин сказал мне:
— Господин «кредитор царя», его императорское высочество остался очень доволен вашими представлениями. Могу вас поздравить с успехом. Ваша дрессировка животных внушениями заинтересовали его императорское величество, наследник и великие княжны чрезвычайно довольны.
— Простите за нескромный вопрос, — сказал я, — на всех моих представлениях был государь и наследник и все великие княжны и князья, а государыню мы все время не видели. Это было заметно так резко, что не одного меня и много других окружающих заинтересовало. Толкам и догадкам не было конца.
— Вот вы наш кудесник и гипнотизер, — шутя отвечал генерал, — а не знаете причину, а причина-то кроется вот в чем: есть гипнотизер посильнее вас, и ваши внушения ему не нравятся, а потому и нет того, о ком вы спрашиваете. Ну, об этом довольно, как бы спохватившись, оборвал Дедюлин и круто повернул разговор на другую тему.
Из этого короткого разговора я многое понял и когда я потом говорил с князем Орловым, с полковником Герарди, начальником дворцовой полиции, и со многими другими лицами, касающимися дворца, я от всех слышал недоговоренные фразы, с загадочными улыбками по адресу царицы.
Я разговорился с князем Трубецким о недавнем столкновении автомобилей, в одном из которых находился наследник, отделавшийся испугом.
Я спросил, почему наследник ездит постоянно один и никто не видит с ним матери, а между тем везде только и говорят, что царица никогда не расстается с больным сыном.
Князь загадочно грустно улыбнулся и перевел разговор на другое.
Придворные в беседах со мной очень интересовались моими приемами внушения животных, спрашивали, не могу ли я также гипнотизировать людей и очень прозрачно подчеркивали, что при дворе есть таковые.
Княжевич спрашивал меня, не могу ли я загипнотизировать уже загипнотизированного другим, т.-е., не могу ли я внушить суб'екту, чтобы он забыл внушенное ему раньше.
Матросы из царской яхты «Штандарт» рассказывали мне, что Александра Федоровна скучает, никуда не ходит и притворяется больной, при дворе ее никто не любит. Очевидно, она тосковала по Распутине.
Сила гипноза делала свое дело: больная, безвольная истеричка страдала, — мысли ее были около него, всемогущего, всесильного настоящего императора — самодержца России — Григория Распутина.
А в это время супруг, такой же слабосильный и безвольный, Николай Романов, тоже тосковал и развлекался на «Штандарте» в оргиях.
В конце концов мне пришлось использовать свое право «кредитора».
Евреи, не имея права жить вне черты оседлости, волею-неволею, принуждены были запасаться свидетельствами на зубных врачей, и вот сорок человек были привлечены к суду за прикрывание этими свидетельствами, в то время, как на самом деле они не занимались практикой. Им грозили всякие репрессии…
Один из моих знакомых, зная, что я «кредитор царя», просил меня воспользоваться этим «правом» и заступиться за дантистов.
В первый раз я рискнул обратиться к князю Орлову с просьбой о заступничестве.
Не знаю, совпадение ли это, но врачи были освобождены.
Один из свитских меня предупредил, что отношение ко мне царя и окружающих его переменилось, причиною чего была статья Бурцева.
Бурцев, в своей газете «Будущее», кажется, в 1913 году, по ошибке назвал меня именем моего покойного брата и написал следующее:
«Известный А. Дуров, на каком-то публичном или частном представлении, перекидывая из руки в руку серебряный рубль, комкая и тиская его между ладоням, на вопрос помощника: «что это вы делаете», отвечал: «пока ничего, так себе дурака валяю»… Если вспомните, что на рубле красуется лик царскосельского арестанта Николая II, то нельзя не признать, что ответ этот довольно забавен и зол, не говоря уже о его полной исторической справедливости».
Эта статья, писанная Бурцевым, была помещена в его обвинительном акте, в приговоре петербургской судебной палаты.
Дело Бурцева в 1915 году напомнило власть имущим и о моей шутке и в первый раз дошли до Николая II после моих выступлений в Ялте, что и послужило, как предполагают, к перемене отношений ко мне двора.
На самом деле история была такова:
В Петербурге, в Михайловском манеже, во время своего выхода я смешил публику, в то время состоящую большею частью из молодежи, чередуя дрессированных животных со стихотворениями, рисованием, фокусами.
Преобладающим элементом были студенты.
Показывая фокусы, я, между прочим, попробовал показать фокус, хотя, признаться, думал, что мой намек большинство не поймет, и он проскочит незамеченным.
Я представился обладателем феноменальной силы пальцев и сказал:
— Я могу гнуть подковы и ломать рубли.
При этом я вынул серебряный рубль и предложил сидящим в первом ряду освидетельствовать его, что он не оловянный, а настоящий, серебряный и неподпиленный.
Один из публики недоверчиво начал сам ломать его, пыхтя и краснея.
Я, после длительной паузы, сказал:
— Полно вам дурака ломать, не задерживайте публику.
К моему удивлению, после этой фразы раздался гром аплодисментов.
Кончив свой номер, я ушел в уборную раздеваться и здесь встретил поджидавшего меня жандармского полковника.
Он покраснел, как рак, и грозно приступил ко мне:
— Что вы позволили себе сказать?
Я отвечал с самым невинным видом:
— В чем дело, полковник? Садитесь… Что я сказал? Я ничего не понимаю…
— Что вы сказали, когда показывали фокус с рублем?
— Полковник, я говорил то, что говорил всегда. В чем дело, об'ясните мне.
Полковник багровел все больше и больше.
— Полно вам дурака-то ломать! Потрудитесь не притворяться! Что вы сказали студенту, который попробовал сломать рубль?
— Я вас не понимаю, полковник…
— На кого вы намекнули, когда сказали: «довольно дурака ломать».
— Я намекнул? — подняв брови и сделав удивленную физиономию, притворялся я. — Ага, так вот на что вы намекаете? И вы, вы, жандармский полковник, допускаете такую мысль! Я буду жаловаться на вас…
И тогда я уже смело подступил к полковнику, а сзади, в дверях уборной, собралась толпа и провожала полковника насмешками.
Великий князь Константин Константинович
В 1908 году доктора послали меня лечиться за границу, в Вильдунген.
Чтобы не сидеть на курорте без дела, я приобрел себе по дороге в Гамбурге у известного торговца животными Гагенбека пару морских львов и намерен был заняться их дрессировкой.
В Вильдунгене я снял виллу с небольшим сарайчиком при ней, в котором и поместил моих львов, и сейчас же приступил к их усиленной дрессировке.
В то же время в Вильдунгене находился великий князь Константин Константинович со своими сыновьями.
В одном из концертов я был представлен великому князю.
Он ничего лучше не нашел спросить у меня с первых же слов:
— Это вы тот самый Дуров, который ходил вверх ногами на уроках закона божьего у батюшки Мещерского?
Факт этот действительно был в то время, как я учился мальчиком в I Московской военной гимназии.
Я смущенно отвечал:
— Да, это я.
И я тут же выразил удивление, как великому князю могла быть известна моя детская шалость.
Константин Константинович гордо и важно отвечал:
— Мне, как начальнику военных училищ, должно быть известно все, что происходит в их стенах, — кстати скажите, вам вероятно, досталось за это от г. Попелло-Давыдова (инспектора гимназии в то время).
— Как же, меня выгнали из гимназии.
— И все?
Константину Константиновичу казалось, что это самое важное, что он мог у меня спросить.
А потом, посетив меня, ему показалось самым важным дать мне задание для дрессировки морских львов: выучить льва в его присутствии отдавать честь.
Лев по моему приказу приложил лапу к голове и великий князь был очень доволен.
Так «на военный образец» была налажена вся душа этого человека.
О губернаторе Сосновском и самоедах (1910 г.)
Эксплоатация наших северных инородцев велась испокон веков, эксплоатация самая беззастенчивая.
Взамен богатств края — пушнины и живности — им доставляли «огненную воду» — водку, спаивали и уничтожали целые «роды» а наши богатства увозили за границу, откуда к нам они возвращались обратно в обработанном виде.
Тогда защиту наших инородцев правительство решило взять на себя и сосредоточило в своих руках всю торговлю пушниной и живностью на далеком севере.
Два раза в год, когда море бывает свободно ото льда, отправлялся на Новую Землю корабль под личным контролем Архангельского губернатора Сосновского. На нем доставляли самоедам оружие, порох, муку, хлеб и другую провизию, а оттуда взамен привозили собранную за полгода пушнину, живых белых медведей и других зверей.
По закону, весь привезенный от самоедов товар должен был продаваться с аукциона, а вырученные деньги итти на покупку всего необходимого, для самоедов.
На деле же прежняя кабала, в которой находились самоеды до правительственной опеки, ничуть не изменилась. Вся разница только в том, что раньше самоедам приходилось лично сталкиваться со скупщиками и их агентами, а теперь дело приходилось иметь с теми же лицами, но только через посредство правительственных чиновников, а это посредничество обходилось несчастным инородцам до того дорого, что они охотно вернулись бы к старым порядкам.
Случай, о котором я хочу здесь рассказать, является яркой характеристикой беззастенчивого хозяйничанья иностранных предпринимателей на дальнем севере, благодаря которому самоеды на Новой Земле, несмотря на огромные богатства края, заключающиеся в несметном количестве всякого пушного зверя, вымирали из-за систематического голодания.
Цынга, этот бич севера, ежегодно уносила сотни тысяч жертв алчности чиновников, находящихся на службе у богатых скупщиков пушнины.