Вот одна из причин, почему так часто истина, предстающая нам как таковая, абстрактно, не достигает до нас; притча же доходит до нас в той степени, в какой мы способны воспринять ее. Иногда притчу надо пояснить: апостолы ничего не поняли в притче о семени и сеятеле, а им надо было понять, необходимо было понять.
А порой – вы, вероятно, помните, как Христос обращался к толпе. Он шел, Его окружала толпа, и Он говорил с учениками, потом кто-то из толпы задавал вопрос, и Он отвечал; и что случалось? Представим себе небольшую толпу – вроде нас сейчас, и Христос говорит с учениками о вещах, которые на грани их понимания, но Он сеет семена, которые принесут плод после Его смерти и воскресения, когда ученики поймут всё, что стоит за словами. А затем вдруг кто-то, женщина, мужчина, выступает вперед и ставит вопрос, и Христос прерывает Свою беседу с учениками и отвечает на вопрос. А что делает толпа? Нам ничего об этом не говорится, но так легко себе представить, что в этой толпе есть мужчины, женщины, у которых этот вопрос еще не сформулировался достаточно ясно, чтобы поставить его, но уже где-то созревает, он уже принимает некие очертания, хотя человек еще неспособен выразить его словами; и вот кто-то задал вопрос: это же мой вопрос!.. И они слушают. Но есть и другие люди, у которых никогда не возникало подобного вопроса; они, вероятно, переглядывались и говорили: О чем это они говорят? Один глупец задал нелепый вопрос, а Этот тратит время на ответ! Что это с ними?..
Так вот, что-то подобное происходит с нами, когда мы читаем Евангелие; такие случаи встречаются и в житиях святых. Иногда в житии мы видим, как святого окружают люди, и святой совершает непонятный поступок. Я сейчас думаю о святом Амвросии Оптинском. Он беседовал с группой просвещенных людей, которые ставили ему вопросы о духовной жизни; и вдруг он оставил их, бросился в толпу, вытащил из толпы убого одетую старую крестьянку, посадил ее рядом с собой на пенек и стал обсуждать с ней, как следует кормить индюшек. Когда он кончил, она поблагодарила и отошла, и те духовные люди сказали: "В чем дело? Мы не понимаем тебя! Ты беседовал с нами о духовных предметах, и всё оставил, чтобы говорить с ней об индюшках, о том, как их кормить...". И он ответил: "Да, потому что духовная беседа для вас – роскошь, а для нее эти индюшки – вопрос жизни и смерти. Ее нанял пасти индюшек богатый крестьянин, индюшки у нее мрут, и хозяин сказал, что если мор не прекратится, он ее прогонит. А для нее это означает остаться без крова и умереть с голода. Так что для нее совет о том, как кормить индюшек, важнее, чем для вас знать, как святые лицезрели Бога".
Так что видите, данный случай по той же линии: есть кто-то, для кого вопрос реален, и к этому человеку притча обращена на самых разных уровнях; на самом очевидном, на котором представлен образ, но также на самом глубоком уровне, какой только доступен ему. И потом в какой-то момент понимание кончается, образ исчерпал свое содержание; человек должен сначала созреть и измениться, чтобы он смог сделать следующий шаг и открыть для себя новый уровень – подобно Лестер, которая открыла, обнаружила, быть может, пять, шесть, десять слоев, пока не дошла до сверкающего потока воды живой, воды жизни вечной.
Вот, пожалуй, всё, что я могу сказать вам о притчах. Не знаю, пригодится ли вам что-либо из сказанного; и если у вас есть вопросы, я могу попробовать ответить на них.
(Вопрос) "Имеющий уши да слышит...": как Вы думаете, Христос в каком-то смысле не хотел, чтобы люди понимали?..
Нет, я думаю, Он хотел, чтобы они понимали то, к пониманию чего уже созрели. Одна из проблем, с которой мы сталкиваемся в жизни, возникает из-за того, что мы сталкиваемся с вещами, которые превосходят нас, а нам кажется, что мы их понимаем, потому что головой – да, понимаем. Но они остаются совершенно бесплодными в нас, и из-за того, что мы думаем, будто поняли их, мы никогда не переходим в реальность из мира фантазии. Христос предлагал Свое учение и Свои притчи так, чтобы каждый человек мог понять их на уровне собственной зрелости. Он не предлагал интеллектуальных построений, которые могут быть поняты только умственно и отложены в уме, в памяти как интересный материал.
Я помню, очень давно один из моих воспитанников спросил меня в летнем лагере, что ему читать о духовной жизни. И я ответил: "Читай Добротолюбие!". В каком-то смысле это был самоочевидный ответ, это очень практично, в нем всё есть. Я упомянул об этом при одном старом священнике, отце Сергии Четверикове, и он мне сказал: "Никогда не говори так!". – Я удивился: "Что вы имеете в виду? Я посоветовал читать самую лучшую книгу, какая только есть!". – И он ответил: "Да! У него возникнет иллюзия, будто умом он всё понял; в лучшем случае он станет, словно обезьяна, подражать примерам, которые вычитает там. Он станет прошколенной обезьяной, он никогда не поймет самую суть вещей, но то, что он прочитает о них не вовремя, станет помехой, не даст ему прочесть и понять эти вещи, когда он достаточно созреет для них".
Я думаю, имеющий уши слышать да слышит подразумевает вот это. Христос не старается навязать умственное понимание; Он дает образ, и вы воспринимаете из него столько, сколько способны воспринять. И потому что вы восприняли его всем своим нутром, всем своим опытом жизни, всей чуткостью своего сердца, всей своей способностью понимать и себя, и всех и вся, вы сможете применить его. Я так понимаю эти слова; может быть, я ошибаюсь, я не утверждаю, что прав, но вот как я это чувствую. Потому что если сказать некоторые вещи слишком рано, это ничего не даст.
(Вопрос о десяти девах со светильниками)
Это трудная притча, потому что в каком-то смысле, если мы честны и не слишком благочестивы, то у нас большую симпатию вызывают несчастные неразумные девы, которых выгнали вон, а не "мудрые" девы, которые отказались поделиться с первыми елеем для светильников.
Мне кажется, суть ее в том, что если вы идете навстречу Господу, внутри у вас должно быть горючее, которое поддержит пламя; если внутри у вас ничего нет, кроме порыва "я хочу встретить Его", если кроме этого вы абсолютно пусты, без содержания, поделиться с вами елеем невозможно. Невозможно в один миг передать человеку зрелость. Но я не смею утверждать, что правильно понимаю эту притчу, меня всегда несколько отталкивали "мудрые" девы...
Лондон, 18 ноября 1993 г.
Пер. с англ.
Первые прошения молитвы Господней
Молитву Господню, Отче наш, мы произносим ежедневно; на службах она повторяется неоднократно. И некоторые люди находят, что она очень проста, несложна, и произносят ее как нечто естественное и простое; а некоторые (в их числе и я) находят эту молитву одной из самых трудных молитв нашего православного и общехpистианского обихода. Она трудна тем, что это единственная молитва, которую нам дал Господь Иисус Христос; в сущности, кроме Него, никто не может сказать ее полностью, всем своим существом. Это молитва сыновства – полного, совершенного, неограниченного сыновства. Вместе с этим она нам предложена, потому что мы, как говорит апостол Павел, делаемся сынами Божиими, бываем приняты Богом; мы призваны постепенно вырасти в полную меру того сыновства, которое мы видим осуществленным и прославленным во Христе.
И вот мне хочется сегодня продумать с вами вновь основные положения этой молитвы.
Как мне кажется, начало этой молитвы: Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да пpиидет Цаpствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли – может пpоизнести всем сердцем, всем умом, всем существом, всей жизнью и всей смертью только Господь Иисус Христос. Все мы, когда произносим эти слова, молим Бога о том, чтобы это случилось; Христос в Своем воплощении, Сын Божий, ставший Сыном человеческим, не только молился, чтобы это случилось, но всем Своим бытием это осуществлял. Мы призваны к этому же, но расстояние между мечтой и делом, между желанием и осуществлением, между тем, что мы собой представляем, и тем, к чему мы призваны, очень велико. И давайте подумаем, что значат различные слова, различные предложения этой молитвы.
Мы начинаем эту молитву словами Отче наш; мы дерзаем называть Небесного Бога Отцом. И когда я говорю "дерзаем", я только повторяю те слова, которые мы произносим в литургии перед этой молитвой. Мы просим Бога, чтобы Он нам дал неосужденно со дерзновением произнести эту молитву. Потому что, опять-таки, назвать Бога Отцом в полном смысле этого слова может только Тот, Котоpый является для Него подлинно, истинно Сыном; не пасынком, не блудным сыном, а Сыном в полном смысле этого слова, таким Сыном, о Котоpом Хpистос говорит: Кто видел Меня, видел Отца; о Котоpом святитель Василий Великий говорит, что Он – Христос – является как бы печатью, раскрытием перед нами Самого Бога непостижимого, является ликом невидимого Бога.
И когда мы говорим Отче наш, мы должны бы отдавать себе отчет в том, что можем называть Его Отцом, лишь поскольку соединены с Единоpодным Его Сыном, ставшим Сыном человеческим. Мы только потому можем называть Бога Отцом, что Сына Его мы приняли как своего Бога, как своего Спасителя, как своего Учителя; и одновременно путь, которым идет Христос, пpиняли как свой собственный путь: pешились в жизни быть как бы Его живым пpисутствием. Но в полном смысле мы этого сказать не можем, потому что мы гpешны, потому что сознание в нас двоится, потому что воля наша колеблется, потому что наше желание напpавлено и на добpо и на зло. Апостол Павел об этом дважды пpизнается в своих Посланиях. Он говоpит, что чувствует в себе два закона: закон жизни и закон смеpти; что в нем воюют как бы две силы; что то добpо, котоpого он хочет, он не твоpит, а зло, котоpое ненавидит, твоpит все вpемя. Если он это говоpил, то, конечно, мы должны это сознавать и пpизнавать еще в большей меpе.