— Ну и что? — сказал Илька.
— Ничего, — сказал Гайдар, — но я не думал, что ты в свои молодые годы уже сделался маклаком и выжигой.
Гайдар запихнул Жулика за пазуху и пошел между возами тихой походкой. Целый день до вечера Гайдар был грустен, лежал в своем огороде, ел огурцы и репу и смотрел в синее небо.
Поздно вечером за забором раздался осторожный голос:
— Са-сед! Эй, са-сед, бери, что ли, пестрого за одиннадцать. Не сердись, са-сед!
Гайдар выскочил на улицу.
Он вернулся домой с пестрым голубем в руках, счастливый и довольный.
— Отдал! — сказал он. — Совесть замучила. Эх, ничего вы не понимаете, хорошие мои домашние люди! Завтра Илькино рождение, и я к нему пойду в гости.
Гайдар полез на чердак и посадил голубя в клетку.
На другой день Гайдар был в Москве. Он зашел в редакцию «Пионерской правды», рассказал товарищам про случай с голубем и обещал написать про Ильку рассказ.
Дома он записал в тетрадку начало рассказа.
«Завтра Ильке Артемьеву должно было исполниться девять лет, и еще с вечера он твердо решил с утра начать жизнь по-новому».
А до конца рассказ так и не дописал.
Скоро началась война.
Илька Артемьев уехал из Клина в Сибирь, а Гайдар стал собираться на фронт.
Пестрого голубя он выпустил на свободу.
Голубая чашка
Вы все, конечно, знаете повесть Аркадия Гайдара «Голубая чашка». Речь там идет о хорошей жизни и голубой чашке, которую в чулане разбили мыши. Из-за злых серых мышей досталось ни за что ни про что добрым людям… Ну да рассказывать об этом долго не следует. «Голубую чашку» если вы и не читали, то прочитаете сами. Но голубых чашек в хозяйстве Гайдара было две, и вторую мы сами разбили, и о второй чашке Гайдар никому не рассказывал, и рассказывать о ней придется мне.
Нам было по тридцать пять лет каждому, мне немного больше, Гайдару немного меньше, и мы играли в солдатики в комнате у Гайдара и пели веселые солдатские песни.
Трудная и сложная обстановка складывалась на нашем фронте.
На белую столовую клеенку Гайдар налил холодного кофе, и кофейная лужа превратилась в непроходимое торфяное болото. Окопами полного профиля протянулись перед нами ленты от пишущей машинки, четыре наперстка стали грозными бетонными дотами, из кусков пиленого сахара мы выстроили укрепленную каменную цитадель, и в ней засели мои зеленые оловянные снайперы.
Голубые солдаты Гайдара пошли в наступление. Артиллерийскую подготовку его полевые орудия провели неудачно. Две деревянные пушки могли стрелять только шариками из жеваной бумаги — гороху в доме не было, — и оловянные снайперы громко смеялись в своем сахарном укреплении над огневой немощью врага.
Худо приходилось Гайдару. Танки его не могли обойти вязкое кофейное болото, и голубые солдаты напрасно бежали в атаку следом за своими храбрыми барабанщиками.
Без промаха, на выбор, били оловянные зеленые снайперы по голубым мундирам, и скоро возле моего переднего края остался всего только один голубой солдат.
Тогда Гайдар решился на последнее средство. Из резерва своего главного командования вызвал он на усиление тяжелую бомбардировочную авиацию, и скоро над сахарной цитаделью повис на нитке сверхдальний бомбардировщик «Гай-1939». Под крылья самолета Гайдар хотел подвесить бомбу пострашнее, но обыкновенных бомб у него на аэродроме не сказалось. Из шкафа у своей жены взял тогда Гайдар большую глубокую чашку — опытную торпеду самого последнего выпуска — и сначала привязал ее к самолету, а потом взял и обрезал нитку ножницами.
Даже я, главнокомандующий зеленых солдат, испугался, когда полетела вниз на стол из-под самого потолка голубая торпеда, потому что знал, что эту чашку жена Гайдара очень любила.
Страшно, со звоном ударилась чашка о стол и разлетелась вдребезги, усеяв осколками поле боя. Но нерушимо стояла на столе сахарная цитадель, только один наперсточный дот отлетел на пол, и по-прежнему смеялись над врагом мои храбрые снайперы.
Тогда Гайдар сказал, что вынужден капитулировать, и признался, что война им проиграна.
Солдатиков он убрал в ящик, подобрал осколки и вытер с клеенки кофейную лужу.
— Что же мы скажем людям? — сказал он. — Можно, конечно, выдумать, что и эту чашку разбили мыши. Но списывать у себя самого — самое никудышное занятие, и потому давай выкинем черепки на помойку и никому никогда об этой чашке говорить не будем.
Так мы и сделали. Но забыли посмотреть под стол, под скатерть, и там осталось донышко дорогой голубой чашки с двумя скрещенными мечами на нем.
Жена Гайдара нашла донышко вечером и сказала нам просто и коротко, что полагается после окончания войны убирать с поля битвы мины и снаряды.
Большая правда была в ее словах, но Гайдар ответил, что донышко это выбрасывать на помойку не надо.
Пусть оно стоит за стеклом в книжном шкафу и своими скрещенными мечами напоминает нам о будущих грозных и больших боях.
Три товарища
Когда началась Великая Отечественная война, всем мальчикам захотелось быть вместе.
Во дворе школы мальчишки появились неведомо откуда, и за ними сразу прибежали учителя. Точно и не было летних каникул.
Хвастались маленькие мальчишки ужасно. У одного отец уехал на фронт капитаном, у другого — лейтенантом, у третьего — старшиной. Мальчишки тогда еще не понимали, что не все отцы вернутся обратно.
Ничего эти мальчишки на свете не боялись — ни танков, ни самолетов.
Их не пугали сигналы воздушной тревоги. Учителя никак не могли загнать в бомбоубежище отчаянных и неустрашимых пятиклассников.
Целыми днями они сидели, болтая ногами, на досках, наваленных возле школы. Они перестали играть в футбол, готовились бежать на фронт и говорили только о ручных гранатах, пистолетах-пулеметах и пикировщиках.
Три таких товарища сидели во время воздушной тревоги на школьном заборе и пели песню «Мы красная кавалерия, и про нас былинники речистые ведут рассказ».
Учительница русского языка Анна Саввишна напрасно уговаривала «кавалеристов» слезть с забора и спрятаться, как полагается, в щель.
— Гриша, — говорила она, — Петя, Иван Найденов! Сейчас же слезайте отсюда! Слышите вы меня или нет? По-русски я вам говорю!
Анна Саввишна говорила много, но мальчишки продолжали петь свою песню, когда на школьном дворе появился Аркадий Гайдар. Он жил неподалеку и пришел посмотреть на своих читателей во время тревоги.
— Кто здесь поет песни, когда надо тихо и грозно ждать врага? — спросил он. — Кто здесь орет от страха?
— Мы не орем, — оскорбленно сказал Иван Найденов. — Мы поем храбрую песню. Мы никого не боимся.
— Храбрые люди в бою молчат, — сказал Аркадий Гайдар, — и спокойно делают свое дело.
— А какое наше дело? — спросил мальчик Петя. — Во-первых, сейчас каникулы. Во-вторых, война и тревога.
— Ваше дело сидеть в щели, — сказал Гайдар.
— Это трусость! — гордо сказал Иван Найденов. — Мы на это пойти не можем.
— Это военная хитрость, — сказал Гайдар. — Фашисты летят и думают убить как можно больше наших советских людей. А ты, и он, и он спрячетесь в щель, и фашисты окажутся в дураках и будут зря швырять свои поганые бомбы. Пока бомбы не падают рядом и нет раненых и убитых, ваше дело — смирно и тихо сидеть в укрытии.
— Ну а если бомбы будут падать рядом? — спросил Петя.
— Это серьезное дело, — сказал Гайдар. — Если бы упала рядом бомба, ты, конечно, заорал бы со страха.
— Нет, — сказал Иван Найденов.
— Заорал бы обязательно, — сказал Гайдар. — Другой и третий заорали бы, но кто-то заорал бы меньше. Потом, когда самолеты отгонят, вы, все мальчишки, соберетесь вместе, и каждому захочется быть таким, который меньше всех орал, но уже поздно будет. Мой вам совет: старайтесь меньше орать.
Гайдар повернулся и пошел потихоньку к своему дому.
— Куда пошли? — закричал Иван Найденов и спрыгнул с забора.
— Пойду спрячусь, — сказал Гайдар. — Я не хочу быть убитым раньше времени.
В этот раз фашистов не пропустили к городу. Но через три дня немецкая бомба упала рядом со школой и в щепки разнесла забор, на котором так недавно сидели храбрые «кавалеристы». Взрывная волна обломала во дворе ветви деревьев и выбила в школе стекла.
Трех товарищей Гайдар встретил незадолго до своего отъезда на фронт.
— Ну, кто кричал меньше? — спросил он, и ребята сконфуженно переглянулись.
— Мы кричали одинаково, — сказал Иван Найденов, и Петя и Гриша согласно кивнули головой. — Меньше всех кричал Колька Вараксин из четвертого класса «Б». Он живет рядом с паровозным депо и привык к грому и звону. Но вы не думайте, мы кричали и делали свое дело и втроем потушили зажигательную бомбу.
— Это хорошо, — сказал Гайдар, — это очень приятно слышать от дружных товарищей перед дальней дорогой.
Клятва Гайдара
Все было готово к отъезду Гайдара на фронт: штабные пропуска и другие документы, летнее обмундирование и запасные обоймы для пистолета. А сам Гайдар был задумчив, и совесть у него была неспокойна.
Ночью, во время воздушной тревоги, примчалась за Гайдаром в Большой Казенный переулок машина с синими маскировочными фарами и молчаливым шофером.
В кабинете с опущенными шторами с любопытством оглядели Гайдара люди, сидевшие вокруг большого стола. Поскрипывали на Гайдаре новые ремни военного снаряжения, и большой револьвер в коричневой кобуре висел у него на боку.
За окнами гремели пушки. Глухо и тяжко содрогались стены. Но люди за столом, видно, ко многому привыкли и на этот надоедливый шум не обращали внимания.
— Здравствуйте, товарищ Гайдар, — сказал человек, сидящий в большом кресле, и Гайдар сразу узнал его седую командирскую голову. — Рад вас снова видеть в рядах Красной Армии. Жаль только… — он помолчал немного, — уезжать вам нельзя.
— Как нельзя? — переспросил Гайдар, бледнея. — Было сто комиссий и десять постановлений.