О смелых и умелых (Избранное) — страница 17 из 42

ЧУДЕСА СВОБОДЫ

Жизнь у замоскворецких мальчишек шла бойкая: что ни час происшествие, что ни день — событие. Митинги, собрания, демонстрации. Мальчишки гоняли по улицам с утра до ночи. И ни тебе городовых, ни жандармов; дворники и те присмирели — смотрят на их мальчишеские проказы снисходительно. Даже отец Андрейки при всей его суровости от шлепков и подзатыльников воздерживался. «Ладно уж, теперь свобода», — говорил, когда подзатыльник требовался.

Свобода! Это пьянящее слово «свобода» теперь у всех на устах: и у бедных и у богатых.

Прежде миллионщика Михельсона рабочие и не видывали. Через управляющих управлял. А теперь собственной персоной является на митинг с красной ленточкой в петлице и уговаривает получше работать ради свободы.

Лавочники, мясники, булочники, зеленщики, бывало, чуть очередь зашумит против повышения цен, кличут полицию, а теперь только руками разводят: «Свобода, граждане! Нам по любым ценам свободно торговать, а вам свободно покупать или не покупать!»

Да, менялись люди с приходом свободы.

Взять деда Кучку. Он теперь вовсе не дед Кучка, а Иван Васильевич Кучков, депутат Совета от московских пекарей. Оказывается, он еще в девятьсот пятом году против царя на московских баррикадах сражался старый революционер.

Или вот самый тихий из всех слесарей дядя Ваня Козлов — теперь сам начальство: выбран председателем заводского комитета как революционер-подпольщик.

А Гриша Чайник, первый заводила всякого беспорядка, теперь наблюдает порядок: расхаживает по Замоскворечью с красной повязкой на рукаве, с маузером на ремешке, семечки пощелкивает и кругом посматривает. Избран Гриша Чайник в народную милицию.

Бабушка и та перевернулась: берет в лабазе у Васьки Сизова мешок семечек и на людном перекрестке стаканчиками их продает. Хочет при свободе независимо на свой капитал жить. Только капитала у нее не прибавляется все знакомые берут семечки в долг, и бабушка едва концы с концами сводит.

А вот Филонов при свободе преуспел. Стал владельцем буфета при магазине офицерского общества на Воздвиженке. На основе свободных торгов с аукциона взял. Походил при старом режиме в лакеях. Хватит! Теперь у самого три официанта на обслуге.

Не отстала от мужа и Филониха, откупила-таки на свое имя тот самый дом, где Стеша с матерью в подвале ютятся.

Вот что значит свободушка! При царе мужниной рабой была, своего вида не имела, а теперь домовладелица!

И Глаша ее теперь уже не горничная, а компаньонка. Читает вслух романы, когда баронессе фон Таксис не спится. И веселый слесарь Петя Добрынин, встречая Глашу с таксами на прогулке, теперь шутит так: «Барышня, проданные глазки».

А Лукаша-то, Лукаша! Щеголяет в офицерской форме, с красным бантиком на груди и важно заявляет:

«Хватит! Поиздевались над нами царские сатрапы. (Это он проезжается насчет «сапог всмятку» у генерала Мрозовского!) Теперь никаких «ваше благородие»! Я своего полковника по имени-отчеству называю, а он меня на «вы»!»

По протекции полковника Грузинова, который теперь на месте Мрозовского, Лукаша Филонов получил должность вестового при полковнике Рябцеве. А его бывший кумир прапорщик Ушаков, мечтавший о славе, получил полную возможность прославиться. Расцеловав его при всех думцах и похвалив как первого офицера Москвы, вставшего на защиту свободы, полковник Грузинов отправил Ушакова вместе с его ротой на фронт защищать свободу от полчищ кайзера Вильгельма.

Но вот уж кому повезло, так повезло — это Фильке. Теперь его звали по-иностранному — «Филь», он был грумом у барышень Сакс-Воротынских. При встрече его не узнаешь — красный камзол, зеленые штаны, желтый жилет, в руках хлыстик, на ногах сапоги со шнуровкой.

При царе знаменитые богачки вольничать стеснялись, а при свободе решили по своему капризу вместо черного арапчика завести огненно-рыжего. «Под цвет революции», — как они говорили.

Куда бы барышни Сакс-Воротынские ни отправились, Филь должен был поспевать пешком. И при первом зове являться, весело скаля белые зубы на красном от веснушек лице. Филька был при барышнях как украшение.

Андрейке сменить свой заплатанный пиджачишко и дырявые ботинки на что-нибудь понаряднее не удалось. Но и ему без царя жить стало куда вольготней: на заводе мастера и десятники мальчишек больше зря не гоняли, не шпыняли — заводской комитет запретил. Всех ребят прикрепили на обучение к слесарям, токарям, кузнецам. Андрейку взял к себе в ученики сам Уралов Андрей Уварович. Оказалось, и он, и все его молодые друзья — Саша Киреев, Бакланов, Цуканов, Ригосик и брат Андрейки Саша — состояли в организации заводских большевиков. Оказалось, знаменитая красная комната в столовке коммерческого института была штабом революционеров-подпольщиков. Теперь все революционеры собирались открыто. А Люся больше не скрывала, кто она такая, а прямо говорила: «Я агитатор, пропагандист». Ее всюду приглашали. «Расскажите нам про то, расскажите про это», — просили. Люся знала, где и как рабочие живут, борются, как женщин и детей в капиталистических странах угнетают, что такое Интернационал первый и второй. Какие есть в России партии и чего каждая из них хочет.

Люся и внешне изменилась, хотя сильно похудела, но очень повеселела и ко всем всегда с доброй улыбкой.

Андрейка тоже стал политиком, как и большинство замоскворецких мальчишек. Мальчишки так в политике понаторели, что знали вождей почти всех партий. У большевиков был самый главный революционный революционер, вождь рабочих и крестьян — Ленин.

А сколько новых слов и понятий принесла свобода! У мальчишек головы кружились! Империализм, Антанта, аннексии, контрибуции, национализм, экспроприация, эксплуатация… Но больше всех других слов мальчишкам запомнились два слова, выброшенных в широкую жизнь революцией: буржуй и пролетарий.

Буржуй — слово жирное, пухлое, жевательное — так ко всем сытым и толстым и липнет.

Пролетарий — слово звонкое, веселое, гордое, от него все подлое отскакивает, оно к лицу рабочему люду.

Андрей очень гордился, что он пролетарий.

А вот у гимназистов и кадетов это слово стало ругательным.

— Пролетарий с красной харей! — дразнились Вячик-мячик и кадетик Котик.

Андрей в долгу не оставался.

— Кадет, кадет, на палочку надет! — кричал он Котику.

— Буржуй, буржуй, ремня пожуй! — кричал Вячику.

Все мальчишки Замоскворечья по партиям разделились.

— Я в эсерах, — скажет Стасик.

— Ах эсеры, вы эсеры, у вас морды очень серы! — посмеется Стеша.

— Я в анархистах! — бухнет Дарвалдай.

— Анархисты, анархисты, они на руки нечисты!

— Арбуз, а ты в каких ходишь?

— Я в большевиках!

— А почему не в меньшевиках?

— Потому что большевики хотят для рабочих всего побольше, а меньшевики — всего поменьше.

Продавцов газет свобода сделала самыми желанными людьми улицы. Стоило им появиться с пачками газет, как множество рук тянулось к ним со всех сторон. Все хотели знать новости. Даже старушки, которые, сидя на скамеечках, чулки вязали.

Вот какие чудеса принесла свобода!

ПЕРВЫЕ ОГОРЧЕНИЯ

Из всех знакомых Андрейки только солдат Сидор был недоволен свержением царя. Забежал Андрейка к нему подкормиться, поделился своими радостями, а солдат и говорит:

— Без царя в голове только дураки живут. Чему радоваться, ежели остались без царя в государстве?

У Андрейки хлебная корка в горле застряла.

— Да ведь царь кровь народную пил! Вы что, дядя Сидор?

— Одного царя прокормить легче, чем шайку анархистов, стрекулистов, обманистов, которые на его место рвутся.

— Без царя, дядя Сидор, куда лучше!

— Чем лучше? Я по-прежнему на войне, а семейство мое в беде. Ты как был, так и есть голодный!

— Голодный, зато свободный!

— Попробуй проживи на одной свободе, если я хлебца не дам! рассмеялся дядя Сидор.

— И проживу! Не понуждаюсь!

На том и расстались.

Легко было сказать — не понуждаюсь. Иной раз от пустоты в желудке у Андрейки так в глазах мутилось, что к заборам прислонялся. Пошатывало. С едой становилось все хуже. Бабушка все чаще возвращалась с пустой кошелкой.

Пытался Андрейка по старой памяти подкормиться в столовке коммерческого института, но и там студенты хлебные крошки в горстку сгребали да в рот ссыпали.

На окружной тоже солдатский хлеб кончился. Поезда с новобранцами шли на фронт теперь бесхлебные. Солдаты в них были крепко заперты по вагонам. Унтера злющие — не подойти.

Да и на заводе только и разговоров: отчего это так получается свободы много, а хлеба мало?

И получалось: все из-за царской войны. Пахать и сеять было некому да и нечем. Мужики все в окопах, а у оставшихся в деревнях стариков да баб ни кос, ни серпов, ни плугов. Рабочие на заводах теперь только снаряды да пушки выделывают.

И заводской комитет по предложению рабочих решил перейти на производство мирной продукции.

— Это невозможно! — заявил по этому поводу на митинге Михельсон. — У нас есть правительственный заказ на поставку вооружения.

Рабочие свое:

— Не желаем выполнять военный заказ!

— Нельзя. Уже металл получен и деньги под него взяты Заказ выгодный, — увещевал Михельсон.

— Кому выгодный? Вам, богачам! С царем не надо делиться!

— Войну веду не я, Михельсон, а Временное правительство.

— А в правительстве кто? Министры-капиталисты да ваш адвокат Керенский. Долой военный заказ!

— Я честный предприниматель, а не политик… — хитрил Михельсон, да и дохитрился.

— Не нужен нам такой хозяин! Вон с завода! Прокатить на тачке его! забушевали рабочие, выведенные из терпения.

Подхватили рабочие миллионщика, посадили в мусорную тачку и покатили. Свист, хохот, улюлюканье. Вывезли за ворота и опрокинули.

У Андрейки от смеха живот заболел.

И когда дома об этом рассказал, всех насмешил, даже неулыбчивую бабушку.

А вечером примчался к ним на извозчике Филонов.

— Что вы наделали?! Как поступили?! Головы у вас на плечах или что?! Да ведь Михельсон вас теперь…

— Ничего, обойдется! — усмехнулся Андрейкин отец. — Обыкновенная заводская шутка. Я еще мальчишкой был, видел, как рабочие вот так же мастеров-подхалимов вывозили. Умней твой Михельсон будет, покладистей.

— И как вам в головы пришло такого человека, дельца, работодателя, на тачке. Да он после такой обиды и знаться с вами не захочет!

— И не надо! Обойдемся. Рабочий комитет будет заводом управлять.

— Вот Михельсон передаст выгодный заказ другим дельцам, и сядете на мель. Подумайте, кум! Опомнитесь… Не то ведь могут и завод закрыть, всех вас по миру пустить…

— Как это так? — не поверилось отцу. — Теперь свобода!

— А очень просто! Соберемся мы, акционеры. Ах так! Вы нашего главу за забор, нас под разор? Ладно же, мы военное производство закроем, мыловаренный завод откроем. На место слесарей, токарей, кузнецов по дешевке баб-мыловарок наймем. И обогатимся, кум. Расею вошь заела. Мыло на вес золота. Скажи своим. Предупреждаю от имени держателей акций. — Филонов попрощался и важно отъехал на извозчике.

Вначале на заводе все шло хорошо. Рабочий комитет разослал в разные города своих людей, и те отовсюду привезли заказы на косы, серпы, плуги, бороны, гвозди, подковы — из Тамбова, из Рязани и Владимира, из Саратова и Алатыря. Только давай работай. Но денег никто из заказчиков заранее не дал. А без денег ни металла, ни угля владельцы складов не отпускали.

Пошел рабочий комитет в городской банк просить кредит для завода. А там говорят: «Кредит на ваш завод отпущен Михельсону. Все дела завода только через него можно вести. Он хозяин».

Что делать? Идти на поклон к Михельсону? А тот и в ус не дует! Разъезжает по гостям да, посмеиваясь, рассказывает, как его рабочие на тачке прокатили.

Пошли рабочие в Совет. Свои рабочие депутаты им посочувствовали, но помочь не смогли. Оказывается, в Совете не все заодно. Попали туда и меньшевики, и эсеры, и еще какие-то чужаки.

Представители завода пошли в Думу: там, говорят, городской голова не прежний важный барин Челноков, которого революция сместила, а социалист Руднев. Он называет себя другом народа.

Руднев принял заводских уважительно. Сам навстречу вышел. Руки жал. В кабинете на кресла усадил. Это не то что при старом режиме, теперь повадки иные в Думе. На шее городского головы теперь только золотая цепь — знак власти. Медаль с двуглавым орлом сдана в музей.

Городской голова выслушал делегатов внимательно, не прерывая, а затем сказал:

— Все это очень неприятно. Ссора даже в семье нехороша, а в обществе тем более. Да и бессмысленна. Михельсон, получая выгодный заказ, не только для себя, и для вас старался. Миритесь, господа! Иначе он может совсем обидеться и переуступить завод другому хозяину. У нас ведь свобода предпринимательства. Желает — ведет дело капиталист. Не желает — может закрыть, продать… А что, если ваш завод приобретет банкир Рябушинский? Господин он прижимистый, крутой на расправу. Всех вас за строптивость уволит. Наберет новых, посмирней, попокладистей. Как жить будете?

После посещения городского головы Руднева собрались комитетчики и решили послать делегатов в Петербург: самому Временному правительству жаловаться. Министр труда в правительстве — социалист, из рабочих. Министр юстиции Керенский — адвокат, все законы знает, найдет выход…

Министр юстиции Керенский рабочих не принял.

Министр труда тоже разговаривать не пожелал, отправил к своему заместителю Гвоздеву. Рабочие-делегаты приободрились: слыхали, будто Гвоздев сам из пролетариев, недаром фамилия у него простецкая. А тот как напустился на них:

— Бездельники! Смутьяны! Самоуправщики!.. Да кто вам разрешил военные заказы срывать?! Да мы вас, да я вас… — И окопами грозил и тюрьмой… Словом, пошли вон, такие-сякие… — Правительство с Михельсоном дело имеет, а не с вами. Пока что он хозяин завода. Большевиков наслушались!

Пошли рабочие в ЦК большевиков. Принял михельсоновцев сам Ленин. Запросто, по-товарищески.

Рассказали Ленину рабочие все, как было и как есть, по-свойски. Даже про то, как Михельсона в тачке на свалку вывезли.

Рассмеялся Ленин, а потом покачал головой:

— Наделали вы дел, товарищи… Прокатить хозяина на тачке — это, конечно, прелестно. Однако распоряжаться его заводом пока преждевременно. Выделывать вместо смертоносного оружия сельскохозяйственные орудия превосходно. Но пока у власти Временное правительство, это невозможно. Временное правительство за войну. Гвоздев может выполнить свою угрозу. И завод закроют, и вас в окопы… За его спиной военная сила. Пулеметы, пушки…

— Так, значит, вторая революция нужна? Только это не царя свергнуть. Против него все были. А за буржуев эко сколько партий. Трудно, Владимир Ильич, эх, как трудно буржуев с шеи стрясти!

— Трудно, но можно Трудящихся огромное большинство, а паразитирующих элементов ничтожное меньшинство. Но они хорошо организованы.

— Так что же делать-то?

— Организовываться, товарищи! Организовываться! — сказал Ленин. — Для борьбы за власть. Вот когда рабочие и крестьяне станут хозяевами не только на своем заводе или в своей деревне, а во всей стране, вот тогда и можно будет распорядиться как вам хочется. Прикончить войну, вернуться к мирному труду, установить справедливый порядок.

…О свидании рабочих с Лениным рассказал заводским подросткам Андрей Уралов, входивший в делегацию.

— Вот так-то, ребята. Мы думали на своем заводе рабочий порядок навести, а Владимир Ильич Ленин нас на всю Россию нацелил. Вошли мы к Ленину как жалобщики, властью обиженные, а вышли от него, порасправив плечи. Поняли, что сами можем властью стать!..

Мальчишки слушали затаив дыхание. Сердца их учащенно бились. Грудь распирало от нахлынувших чувств.

Как поняли ребята, взять власть дело не шуточное. Для этого надо крепко организоваться. До Андрейки это сразу дошло. Буржуйские-то сынки по примеру своих папаш уже организовались. Бывало, кадетик Котик и гимназистик Вячик по Замоскворечью сиротами крались, заискивали, в друзья напрашивались, а теперь, с тех пор как вступили в организацию бойскаутов, первыми драку затевают. Одного заденешь — перекликнутся, пересвистнутся, со всех сторон ему на помощь бегут. На всех буржуйская форма — зеленый костюмчик, гетры, на голове зеленая шляпа, на рукаве нашивка. Словом, бойскауты.

«Бой» — слово ясное: драться здорово умеют. А вот «скаут» — слово тайное, сами буржуйчики его знают, но другим не говорят. Как-то ребята допытывались у Вячика, что «скаут» значит.

— Это слово английское. Вам-то его зачем знать? — ответил Вячик.

— А затем, чтобы так же одеться.

— Ишь чего захотели? С суконным рылом в калашный ряд!..

— Дядя Уралыч, — сказал Андрейка как-то кузнецу, — как бы нам своих ребят организовать. Мы при вас будем… Во всем помогать станем.

— Какая от вас помощь? Свистуны! — усмехнулся Уралов.

— Не веришь? А хочешь, свистуны ни одному чужому оратору вякнуть не дадут. — И Арбуз как свистнет, заложив два пальца в рот. Уж что-что, свистеть замоскворецкие ребята умели.

Этим дело не кончилось. Андрейка подобрал себе самых отчаянных свистунов и с ними — по митингам. Как только какой-нибудь эсер, меньшевик, кадет, анархист начинал ругать большевиков, поносить Ленина, Арбуз давал сигнал и мальчишки начинали такой свист, что оратор затыкал уши.

Вскоре о Замоскворечье пошла слава — сюда ораторам, враждебным большевикам, лучше не соваться.

Однажды Андрейка здорово оконфузился.

Выступал на митинге человек в пенсне, при галстуке, не призывал, а разъяснял: что такое капитализм, империализм; кому выгодна война; почему все буржуазные правительства подписывают тайные от народа договоры.

И вдруг какой-то матрос в распахнутом бушлате, в полосатой тельняшке крикнул:

— Хватит! За что боролись? За что кровь проливали?

«Если матрос против, значит, оратор чужой», — решил Андрейка и, заложив два пальца в рот, свистнул.

Но тут же его схватили за шиворот сильные рабочие руки.

— Ты что вздумал? Кто тебя подослал наших ораторов освистывать? За сколько куплен?

Худо бы пришлось Андрейке, да кто-то из замоскворецких узнал его.

— Да это же наш парень! Арбуз!

— Это сынок кузнечного цеха! — подтвердила подошедшая Люся. — Такой активист — и вот, извольте…

— Активист на свист!

— Ладно! Надрать ему уши и отпустить.

— Извинения придется просить перед товарищем. Это представитель Московского комитета большевиков.

ВЕСЕННИЕ РАДОСТИ

Весну в Замоскворечье приносили ласточки. Утро возвещали петухи. А теперь к петухам присоединились мальчишки — продавцы газет.

— «Утро России»! «Русское слово»! «Московские известия»! «Правда»! будили людей звонкие мальчишечьи голоса.

Мчались мальчишки, словно крыльями, размахивая газетами. И все просыпались, спешили на улицы. Теперь все люди новостями жили. Что там в газетах о войне и мире? Куда движется революция?

— Большевики — пособники Вильгельма! Разлагают армию! Предают свободу! — кричала Стенька Разин.

— Ты чего такое орешь? — остановил Андрейка Стешу.

— Ой, Арбуз! Так в газете написано. Вот читай «Русское слово».

— Это слово врать здорово!

А мимо уже Зиновей-чумазей бежит и еще громче кричит:

— Агент Вильгельма, провезенный в запломбированном вагоне в Петроград, занял дворец Кшесинской!

— Это еще про кого? — спросил Андрейка.

— Про Ленина. Газета «Копейка».

— А ты так кричи: «Вот газета «Копейка», врет, как индейка! Гадит на лету! Печатает клевету!» — научил Андрейка товарища.

— Да так и в «Биржевых ведомостях» написано! Вот смотри «Биржевку», показывает Дарвалдай.

— Газета «Биржевка» — буржуйская плутовка. Сама Россию продает, а на Ленина врет! — опять на ходу сочиняет присказку Андрей.

— А в какой же правда, Арбуз?

— В «Правде» и правда!

— Арбуз, а в этой вот есть правда?

— Конечно, чудак! «Социал-демократ» — рабочим друг и брат. Ее московские большевики издают.

— А откуда ты знаешь, Арбуз?

— А я теперь все знаю! Я в Союз рабочей молодежи вступил.

— Ух ты! Как же в этот союз попасть? Я бы тоже хотела, — попросилась Стеша.

— Не доросла. В союз с четырнадцати лет берут.

— А ты как попал? Тебе до четырнадцати не хватает.

— Арбузом подкатился! — усмехнулся Андрейка.

И рассказал Стеше:

— По заводу объявили об организации Союза молодежи. Началась запись. Заводские ребята как в очередь за хлебом стали, не пробьешься. Ну я маленький, верткий, под ноги, под ноги и пошел, покатился и вынырнул из-под стола прямо перед Баклановым, который список составлял. «Пиши меня первого!» — сказал ему.

«Это почему тебе такая честь?» — спрашивает.

«Потому что для моего воспитания наш Союз организуется. Люся сказала, мой революционный энтузиазм надо помножить на политическую сознательность!»

«У нас много таких, в которых надо политическую сознательность поднять».

«Я и по алфавиту подхожу в первые — зовусь Арбуз!» Ну Бакланову крыть нечем. Занес меня в список и про годы забыл спросить.

— Ловкач! — позавидовала Стеша.

Ловкий Андрейка опустил, конечно, некоторые подробности происшествия на митинге, когда он чуть со стыда не сгорел из-за политической необразованности, освистав представителя большевиков.

— Значит, ты теперь не сам по себе, — уважительно сказала Стеша.

Арбуз не только в глазах Стеши вырос, но и в своих собственных тоже. Шутка ли! Ему поручили выступить от Союза на митинге молодежи на Воробьевых горах, где он должен был прочесть наизусть рассказ Чехова про письмо Ваньки на деревню дедушке.

Бабушка готовила его к этому, как к святому празднику. Пиджачишко залатала и вычистила, штаны выгладила. А ботинки он сам высветил ваксой.

И вот настал весенний праздник — 1 Мая. Первый раз по новому стилю, на тринадцать дней раньше старого календаря. Листва еще не распустилась, и деревья были прозрачными, как кружево. Сквозь их узоры вся Москва внизу была видна.

На дощатой трибуне молодой парень, встряхивая золотистым чубом, читал:

— «Над седой равниной моря ветер тучи собирает. Между тучами и морем гордо реет Буревестник, черной молнии подобный…»

Когда на месте этого великолепного чтеца появился маленький невзрачный мальчишка, всем подумалось, что выскочил он на трибуну просто из озорства. И как же все удивились, когда его представили:

— Андрей Павлов прочтет рассказ Чехова.

Удивить — победить! С мальчишеской отчаянностью Андрейка начал шпарить Чехова наизусть с закрытыми глазами. Так было спокойнее, как будто един в лесу кричишь. Иногда он делал паузу, прислушиваясь, как токующий тетерев, и, уловив подбадривание, продолжал читать дальше.

Наконец он окончил чтение, но продолжал стоять на трибуне, не открывая глаз.

Раздался веселый, дружный смех и крики:

— Браво!

— Арбуз, ура-а!

Андрей открыл глаза и уткнулся в зеленую стенку: плотный строй скаутов в парадной форме… «Зачем они тут? Откуда взялись?»

— Слушай, Люся, — шепнул он своей наставнице. — Гляди, скауты стоят. Чего они глазеют? Зачем на наш праздник пришли эти буржуйчики?

— Пусть послушают нас, — улыбнулась Люся. — Люди они молодые, должны быть восприимчивы к добру… Я скажу кое-что для них.

И вот Люся одна на трибуне. Тоненькая, в белой кофточке с высоким воротничком, в синем скромном костюме, с гладко причесанной темной головкой. Она словно синекрылая, белогрудая ласточка, которые всегда реют над золотыми куполами московских церквей.

Доброжелательно, с улыбкой оглядела Люся собравшихся.

— Весна пришла! С весной вас, юные товарищи! У нас все впереди. И жаркое лето, и плодотворная осень. Но пусть не будет у нас злой седой зимы. Революционеры живут и умирают молодыми! И в этом счастье!

На том месте, где два русских юноши — Герцен и Огарев — поклялись отдать свои жизни за свободу народа и стали первыми русскими революционерами, мы клянемся продолжить и завершить их благородное дело.

Свобода завоевана! Как хорошо дышится ее вольным воздухом. Ни стражники, ни жандармы, ни казаки не грозят нам. Мы собрались открыто, свободно, на виду всей Москвы. Мы освободились от гнетущего ига царизма! Но борьба за свободу трудового народа от гнета капитала еще впереди!

Полная свобода для нас наступит тогда, когда мы откроем молодым рабочим двери университетов, институтов, библиотек. Пусть черпают из всех кладезей знаний. Мы раскрепостим все способности и таланты рабочего класса. Мы уничтожим эксплуататоров. И мир удивится чуду, которое произойдет с Россией… Вы увидите это. Вы юные. Мы зовем вас в наши ряды! Приходите, помогайте, не опаздывайте. Весна не ждет. И помните. Кто не с нами, тот против нас!

Люся призвала всех присутствующих юношей и девушек дать клятву верности делу рабочего класса и, трижды повторив вместе со всеми: «Клянемся! Клянемся! Клянемся!» — спрыгнула с трибуны.

Алеша Столяров, сопровождающий Люсю всегда и всюду, ловко подхватил ее.

— Арбузик ты мой дорогой! Хочешь запомнить этот день навсегда? Чтобы потом своим детям говорить: «Это было в тот день, когда я увидел Ленина» Вот он. Смотри! — Люся выхватила из кармана Алешиного френча фотографию и протянула ее Андрейке.

Тот взглянул и вздрогнул — Ленин был удивительно похож на его отца. Скуластый, широкоплечий, с небольшой бородкой. Крепкий человек! Только глаза у Ленина не отцовы. И в углах губ таилась улыбка, как от хорошего предчувствия.

Алеша взял из рук Андрейки фотографию, спрятал в карман френча, укоризненно взглянул на Люсю и сказал:

— Нас же просили…

— Андрей свой! — ответила Люся. — Нас просили не размножать… Ну а показать своему можно.

КЛЕЙ, КЛЕЙ, НА ГОЛОВУ ЛЕЙ!

Вскоре Андрейке оказали большое доверие — поручили расклеивать предвыборные плакаты.

Плакаты эти были драгоценны. Нелегко было на них бумагу раздобыть. Нелегко было, чтобы их печатать, типографию найти. Хорошо, что сочувствующие большевикам типографщики бесплатно в ночное время их оттиснули. Невелики плакаты, и бумага серая, но все же не от руки каракулями писаны, а четкими буквами все фамилии кандидатов набраны.

Андрейка, захватив пачку плакатов, ведерко с клейстером и кисть, идет по улицам, выбирая места повидней, чтобы большевистский список кандидатов № 5 не затерялся среди театральных и цирковых афиш и разных объявлений.

Вышел Андрейка к Крымскому мосту, а навстречу ему Стеша, тоже с ведерком, кистью и рулоном плакатов.

Окунает Стеша кисть в ведерко, размашисто крестит забор и ловко накатывает плакат. С большого нарядного плаката на Андрея пронзительно смотрит упитанный, краснощекий господин, самодовольно улыбаясь. А под ним подпись: «Голосуйте за список № 1. Мы обеспечим всем работу и достаток».

— Это плакат кадетский! Что ты делаешь, Стенька Разин?

— Деньги зарабатываю. Нанялась — продалась.

— Богачам продалась?! Не дам марать Замоскворечье буржуйскими мордами! — закричал Андрейка и давай сдирать плакат.

— Не смей! — оттолкнула его Стеша. — Не я одна, все наши ребята: Дарвалдай, Стасик, Чумазей — подрядились в Замоскворечье эти плакаты клеить!

— Все вы изменники! Бить вас надо! — взвился Андрейка.

Откуда ни возьмись — Гриша Чайник.

— Что за шум? Почему драка?

— Арбуз не дает предвыборные плакаты клеить. Один уже сорвал, пожаловалась Стеша.

Длинные руки Гриши крепко сцапали Андрейку.

— Свободу выборов никому нарушать не позволено. Ты, девочка, клей свои плакаты где хочешь. А ты клей свои. И впредь друг дружке не мешайте!

Не по душе было такое решение Андрейке, и он обрушил гнев свой на Гришу.

Чайник, Чайник!

Буржуйский печальник.

Богатеев бережет,

Их богатства стережет:

Дома, сады, лавочки,

Как жук на булавочке!

задразнился Андрейка.

Гриша уже слыхал эту дразнилку, сочиненную ребятами.

— Я жалованье получаю от правительства как народный милиционер. Ни лазить по садам, ни забираться в дома, ни грабить лавки никому не позволю. И рвать плакаты тоже. Ни кадетские, ни эсеровские, ни меньшевистские, ни большевистские. Агитируйте-ка каждый за своих. Свободно. Но без охальства!

— А разве это не охальство печатать целую картину, когда у рабочих ни денег на печать, ни хорошей бумаги?! Да наши большевистские плакаты за буржуйскими картинами никто не заметит!

— Да-а, ваши серенькие. Как галочки перед этими павлинами, сочувственно сказала Стеша.

— Ишь ты! На меловой бумаге, в три краски, — залюбовался Гриша плакатом, наклеенным на забор Стешей. — Вальяжный господин. Сразу видно, из сытого класса. Неужели вам, ребята, не противно такими буржуйскими мордами наши рабочие замоскворецкие улицы украшать? — спросил он, помолчав.

— Противно…

— Мы бы этих буржуев мордами об забор. Да ведь подрядились.

— Деньги взяли.

— А вы не договаривались, как их клеить? — спросил Гриша. — Так или эдак?

— Ой, ребята, а ведь можно и так! — Стеша решительно мазнула нахального буржуя клеем по губам, по бровям, по морде и к забору его пригладила.

— Так нехорошо, — сказал Гриша. — Кто же белыми простынями улицы украшает? Получается насмешка над выборами. Пустоту надо заполнить. — Он взял большевистский листок и притиснул поверх белой простыни. Серый листок заиграл на белом фоне сизым голубем на снежном облаке.

— Значит, так можно, Гриша? — спросила Стеша.

— Валяйте! — кивнул Чайник.

Ребята принялись клеить всей артелью. Одни крестили кистями с клеем толстощеких плакатных буржуев, другие пришлепывали их к заборам и тумбам.

Андрейка едва поспевал наклеивать поверх кадетских плакатов свой заветный список № 5. Работа шла весело, дружно.

Когда дело подходило к концу, в Замоскворечье явился артельщик, нанявший ребят, проверить, хорошо ли они работали. Он получил с кадетской партии немалый куш за расклейку их роскошных плакатов. Ребята вовремя заметили его искаженное яростью лицо и нырнули в подворотни и проходные дворы.

Один Андрейка остался на месте, приглаживая ласковой рукой очередной серенький плакатик на гладкую белую кадетскую бумагу.

Артельщик наскочил на него, как ястреб на зазевавшегося воробья, цапнул за шиворот, выхватил ведерко с клеем. И, не вымолвив худого слова, нахлобучил ведерко на голову Андрейки.

Кому не приходилось принимать клеевой душ, тот и вообразить не сможет, каково было Андрейке.

Но и скаутам в эти дни досталось. Они явились в Замоскворечье сдирать список № 5, затмивший красочные плакаты кадетов, но союзные ребята были настороже. Нескольких изловили, в том числе и Вячика. Привели в участок и спросили, что же с этими хулиганами делать?

— Мальчишки! Что с них возьмешь, — сказал Гриша Чайник. — Снять штаны и отпустить.

Ребята приняли его шутку всерьез. Вячик и его приятель чесали по Замоскворечью без штанов. И если Вячик после этого дня, встречая Андрейку, насмешливо напевал:

Привет Арбузу, клееному пузу!

Клей, клей, на голову лей!

Андрейке было чем ответить:

Вячик-мячик без штанов по улицам скачет!

Что касается выборов в Думу, то в Замоскворечье за кадетов мало кто голосовал. В Замоскворечье победил большевистский список № 5.

НАШИХ БЬЮТ!

Проснувшись, Андрей потянул носом воздух: из кухни призывно доносился запах отварной картошки.

— Бабушка, это молодая так вкусно пахнет? — крикнул он.

— Молодая, молодая! Отец хорошо в деревню съездил. На зажигалки целый мешок наменял! Спит теперь, отсыпается. Наругался на весь свет, что ему, кузнецу, торгашом пришлось походить.

Вся светясь от радости, что может наконец сытно накормить внука, бабушка отвалила Андрейке целую миску картошки, крупной, искрящейся в разломах сахаром. Голодный Андрейка ел ее, давясь и обжигаясь, и не успел почувствовать всю ее сладость, как с улицы донеслось:

— На Пятницкой дерутся!

Андрейка скатился с лестницы, словно ему пинка дали.

— Айда на Пятницкую! Может, там наших бьют! — крикнули ему мальчишки.

На Пятницкой хорошо одетые люди тростями и зонтами охаживали солдата.

— Дезертир! Смутьян! Немцам Россию продал! — кричали они при этом.

Вначале никто из прохожих за солдата не заступался. Но когда один из господ, взмахнув тростью, крикнул:

— Бей его, большевика! — из глазеющей толпы вышли рабочие и вступились за солдата.

Тут и мальчишки подоспели и… узнали в солдате Сашу Киреева.

— За что тебя так?

— Что случилось, Саша?

— И сам не пойму, — ответил Киреев. — А ну-ка послушаем, что газетчики кричат.

Через мост мчались продавцы газет, разглашая:

— Неудавшийся большевистский переворот в Петрограде!

— Беспорядки подавлены! Ленин бежал!

— Ленин — германский шпион!

— Ленин уплыл к Вильгельму на подводной лодке!

— Слышали? Очередная клевета буржуев про Ленина! — сказал Саша.

Купцы, чиновники, лавочники, офицеры, юнкера, гимназисты, нарядные дамы и барышни высыпали на улицы, словно в праздник, заполнили тротуары. Они придирались к рабочим, солдатам, не желавшим уступать им дорогу. В центре города, на Тверской, на Петровке, плохо одетый не показывайся. Забьют тростями, зонтиками как большевика или сочувствующего.

Союзные ребята, одевшись почище, пошли в центр спасать своих из лап расходившихся буржуев. И Андрейка пошел, но какое там! Гимназисты устроили целую облаву на рабочих подростков. И те, изрядно потрепанные, вернулись в свое родное Замоскворечье.

К ночи поуспокоилась буржуазная Москва. Купцы, чиновники, торговцы, фабриканты, их чада и домочадцы в офицерских, кадетских, гимназических шинелях разошлись по домам, утолив свою ненависть кулаками и тросточками. А рабочая Москва забурлила, не хотела смириться перед буржуйской.

«Послать приветствие товарищу Ленину!»

«Не выдавать вождя революции на офицерскую расправу!»

«Выйти на демонстрацию в защиту большевиков!» — требовали на митингах рабочие.

Тех, кто призывал к осторожности, предлагая повременить, стаскивали с трибун. Во всех цехах завода Михельсона вынесли решение идти на демонстрацию.

К михельсоновцам пришли делегаты от 55-го полка. Солдаты решили поддержать рабочих и выйти всем полком на демонстрацию с оружием.

Со всех заводов и фабрик в Московский комитет большевиков поступали боевые резолюции. И решение о проведении демонстрации было принято.

…Демонстрация рабочих и солдат в защиту большевиков была такой грозной и многочисленной, что московские власти не посмели ей препятствовать. Большевистские лозунги были пронесены по Москве под вой «чистой публики».

— А все-таки мы сильнее буржуев! — ликовал Андрейка, помогая свертывать вернувшимся на завод демонстрантам плакаты: «Долой войну!», «За мир и хлеб!», «Долой министров-капиталистов!», «Вся власть Советам!». Пригодятся! — говорил он по-хозяйски.

— Пригодятся, — согласился Уралов. — Мы своих лозунгов не меняем.

Тихо было и на заводе. Ни митингов, ни собраний. Затишье было томительное, как перед грозой…

— А где же все-таки Ленин, дядя Андрей? — спросил однажды Андрейка Уралова.

— Где был, там его нет. Где ищут — не найдут.

— Это хорошо. А что же мы будем делать без Ленина?

— Вооружаться! Мирное развитие революции кончилось. Буржуи объявили нам войну. Оружием будем решать, кто кого.

— Правильно, дядя Андрей!

— Это не я так говорю. Это Ленин.

— Ленин? Как же так? Для буржуев его нет, а с рабочими он разговаривает?

— А вот так! — хитро подмигнул Уралов.

«Наверное, в Москве где-нибудь скрывается, — подумал Андрейка. Живет себе среди рабочих. Сам похож на рабочего — поди узнай его. Правильно, что Люся с Алешей никому портрет Ленина не показывали. Ленин похож на моего папаню. А таких слесарей, токарей, кузнецов в Москве много. Среди них никаким сыщикам Ленина не отыскать!»

Что Ленин скрывается в Москве, так думал не один Андрейка. Сиделец Васька Сизов был в этом уверен.

— Эх, кабы не мои ноженьки-безноженьки, я бы Ленина враз отыскал и назначенный за него куш вот ей-богу бы взял! — говорил он, отпуская семечки для торговли в розницу солдатам, инвалидам, старикам и старушкам. — Мои были бы сто тысяч! Опять же насчет личности заминка. Всех деятелей в лицо знаю — Гучкова, Милюкова, Родзянко, Рузского, Корнилова, Брусилова, а портретов Ленина ни в одной газете не видал, — сокрушался Васька.

АРБУЗ ПОДКАТИЛСЯ, ДА НЕ ПРИГОДИЛСЯ…

На заводе Михельсона объявили запись в Красную гвардию. Она создавалась для защиты завоеваний революции.

Союз молодежи вступил в рабочую гвардию целиком. Андрейка, конечно, такое событие не прозевал. Раньше всех явился на первое построение отряда во дворе завода и занял самое видное место. Стоит красуется первым, а от него тянется шеренга красногвардейцев, если считать слева направо. Заводские подростки, не принятые в союз по малолетству, смотрят на Андрейку с завистью. Старые рабочие пошучивают: «Мал золотник, да дорог».

Инструкторы по обучению военному делу все свои — знакомые. Главный инструктор Кржеминский суров, подтянут, недаром ему дали прозвище «пан». А для Андрейки он Стасиков дядя, почти родня. Не раз в столовке «пан» его вместе со своим племянником чаем с булками угощал и даже пирожками: «Кушайте, дети, подкрепляйтесь!»

И вот этот свой человек все дело испортил. Увидев Андрейку, нахмурился, спросил:

— Почему дети в строю?

— Это не дети, — ответил Уралов. — Это из Союза юных пролетариев «Третий Интернационал».

— Сколько тебе лет? Четырнадцать? А в Красную гвардию принимают с шестнадцати… Сожалею. Но, увы, милый мальчик, выйди из строя. Подрастешь, примем!

Подчинившись команде, Андрейка очутился в рядах глазеющих на строй мальчишек.

— Арбуз-карапуз! Арбуз-карапуз! Ловко подкатился, да не пригодился! задразнили завистники.

Стыдно Андрейке было людям в глаза смотреть. Единственно, с кем поделился он своей обидой, это с Филькой. У того тоже горе: уволили с должности грума барышни Сакс-Воротынские. Коней своих из Москвы в деревню отправили на подножный корм, ну а Фильку вон. И теперь он приставлен к тетке. И отец приказал всячески старушку ублажать. Может, при жизни еще наградит. И Филька ублажает: ловит для нее голавлей в Москве-реке. Она их любит, жареных. Крупные голавли попадаются тому, кто на донную закидывает. А у него свинцовых грузил не было. Хорошо, Андрейка подсказал, где взять.

На железнодорожных путях сортировочной станции много свинцовых пломб валяется, которыми вагоны запечатывают. Но оказалось, все пломбы другими рыболовами подобраны. И тогда Андрейка с Филькой решили сорвать пломбы, висящие на дверях вагонов. Андрейка подставлял плечи, Филька залезал на них, больно царапая рваными подошвами, и ловко срезал пломбу. Увлеченные этим занятием, ребята прозевали подходящую охрану.

— Стой, мошенники! Лови! Держи! — закричала охрана.

Филька сорвался с плеч и исчез с ловкостью шкодливого кота, а Андрейку сгреб сердитый бородатый солдат.

— Кто тебя подослал секретные грузы проверять? Вот сейчас доставим к начальству, он вызнает, кто к нам подбирается! — говорил солдат, крепко держа Андрейку за шиворот.

Второй солдат оттянул дверь, чтобы посмотреть, цело ли имущество, и довольно крякнул, когда убедился, что имущество цело: в вагоне лежали винтовки. Успокоился солдат, державший Андрейку. Андрейка вырвался и был таков. Со всего разбегу сиганул в груды каменного угля, наваленного по откосу. И съехал вниз, подняв черное облако, чем очень насмешил солдат.

— Это рыбачки! — сказал один солдат другому. — Пломбочки для грузильцев промышляют… Детство! — И для успокоения стал закручивать самокрутку.

Груз они охраняли весьма важный — оружие варшавского жандармского корпуса, эвакуированное из Польши. Покурив, охрана приделала на место пломбы, долго слюнявя и свивая порезанные веревочки, чтобы начальство не придралось.

Фильке Андрейка ничего не сказал о своем открытии. Поделился Андрейка своей тайной только с Ураловым. Правда, вначале спросил: «Если я со своей винтовкой… примут меня в красногвардейцы?»

— Со своей винтовкой и малец — удалец, — сказал Уралов, очень огорчившийся, что отряду красногвардейцев приходится за нехваткой настоящих заниматься с деревянными ружьями.

Андрейка принялся убеждать Уралова, что взять оружие легче легкого. Охрана — старые солдаты, лопухи бородатые… Напасть, связать и…

— Так, так, так! — покручивая усы, поддакивал ему Уралов. — В вагонах полно оружия, охраняется плохо… Значит, можно его украсть?

— Чур, вместе! Одну винтовку мне, остальные вам. Идет?

— А знаешь ли ты, — вдруг строго спросил Уралов, — что за кражу оружия в военное время полагается расстрел? Ты подо что же это нас подводишь? Ты эти мысли выкинь из головы! Я не слышал, ты не говорил. Понял? — И повернулся к Андрейке спиной.

Андрейка был обескуражен.

В особенности он подосадовал и огорчился, когда по Замоскворечью прошел слух, что на Сортировочной кто-то похитил из вагонов много оружия.

Вот так штука! Он только облизнулся на винтовочки, а кто-то их заполучил. Может быть, гимназисты? Кадеты? Скауты? Эта контра, которая против рабочих?.. Вот если бы михельсоновцы добыли оружие, а не кадеты, обязательно выделили бы ему одну за его открытие. Но… что с возу упало, то пропало.

КЛЮЧ ОТ РАЯ

Мечта Андрейки стать полноправным бойцом заводского отряда Красной гвардии, явившись со своей винтовкой, погасла. На базаре винтовку не купишь. Кое-что можно приобрести на толкучках у Сухаревой башни, на Сенной площади, на Болоте. Бегущие с фронта солдаты, отпускные и самовольные, меняли из-под полы разную военную амуницию на соль, на сахар, на зажигалки. Можно было добыть офицерские сапоги, солдатскую шинель, тесак, саперную лопатку, но оружие трудно.

А после 6 июля вооружиться всем заводским ребятам очень хотелось. Раз мирная революция кончилась и буржуи перешли в наступление на рабочий класс, зевать нельзя, а то голыми руками возьмут. Многие ребята из Союза молодежи оружие сами делали, в особенности молодые слесари. Они не только гранаты, даже револьверы мастерили. Не отставали от них и заводские подростки. Среди замоскворецких мальчишек были даже такие, что порох изобретали.

Изобрести порох — дело нехитрое, Андрейка пробовал. Для этого стоило добыть бертолетовой соли в аптеке, достать серы, натолочь угля, все это смешать, и, если поджечь, здорово ухнет. Начиненный таким порохом пистолет палил громко, хотя и очень дымно.

Самодельных пистолетов появилось у замоскворецких мальчишек множество. Делали их из чего только могли. Из водопроводных труб, из велосипедных трубок, даже трубочки от никелированных кроватей и те годились. Частенько самодельные пистолеты взрывались при пробе, и пострадавших от них мальчишек немало лежало в больницах и госпиталях. Но никакие потери не могли остановить стремление ребят к вооружению.

Андрейке удалось выменять себе пистолет на отцовскую зажигалку. Пистолет он приобрел такой, что ему сам бы Евгений Онегин позавидовал, собираясь на дуэль с Ленским. Андрейка не раз видел эту дуэль на сцене рабочего театра и каждый раз надеялся, что Онегин промахнется. Жалел очень Ленского. Ни у кого из замоскворецких мальчишек такого пистолета, как у Андрейки, не было!

Сделан был этот пистолет из старинного амбарного ключа. Ствол шестигранный, рукоятка узорная, кованая, бородка заменяла прицел. Пистолет был заряжен свинцовой пулей, изготовленной на медведя, и забит порохом до половины. Его хозяин, угрюмый мастеровой, сказал: «Не пистолет, а ключ от рая! В кого прицелишься, тот, считай, у ангелов в раю. Вместе с дымом вознесется».

Опытные ребята предлагали Андрею покупку все же прежде испробовать, стрельнуть разок в тюки ваты. Тюки были свалены на складах текстильной фабрики, за большим забором, на берегу Москвы-реки. Там мальчишки и организовали нечто вроде тира, выяснили, что пули вату не пробивают, а в ней закручиваются. Одной и той же пулей можно было стрельнуть несколько раз, выковырив ее из ваты.

На предложение Андрейки попробовать «ключ от рая» мастеровой возразил: «И пробовать нечего! Если им сто лет пудовые замки отпирали и он не испортился, неужто же от первого выстрела треснет?»

Это убедило Андрейку в надежности пистолета, и он отдал изобретателю драгоценную отцовскую зажигалку, которую бабушка берегла для обмена на деревенские продукты: картошку и сало.

Чтобы иметь пистолет всегда при себе, Андрейке пришлось проделать дыру в кармане штанов для его дула и подвязывать его к ремню на крепком шнурке. А вот где его прятать? Дома у Андрейки был тайник — в бабушкиной каморке за иконой Георгия Победоносца. Эта икона словно для того была и сделана в виде ларца. Георгий Победоносец в красной рубахе, на белом коне, поражавший копьем дракона, был изображен на крышке, которая открывалась, как дверца. Можно было поиграть со святым, двигая ее туда-сюда. Воинственный Георгий, хитро поглядывая, будто оживал, катался на своем белом коне. Вот за его спину, в ларец, стоявший на божнице, и складывал Арбуз свои трофеи — патроны, выменянные и выигранные у ребят.

Когда-то, до революции, мальчишки, начиная с уличных и кончая кадетами и гимназистами, играли в перышки на пуговицы, на марки, потом на обесцененные деньги. Теперь же пошла мода играть на патроны. Собирались на свои тайные сборища ребята за высоким дощатым забором, огородившим склады текстильной фабрики на берегу Москвы-реки. Здесь, за грудами прессованной ваты, можно было выиграть не только патроны от винтовок русских, немецких, французских, итальянских и японских, но и испробовать их. Были ловкачи, которые ухитрялись стукнуть по пистону какой-нибудь железкой так, что патрон стрелял, никого не задевая. Взорванная гильза летела в одну сторону, пуля в другую.

Арбуз приобретенные им патроны зря не портил, а приберегал. За спиной Георгия Победоносца скопилось их немало. Тайник за иконой был заполнен. Где же прятать «ключ от рая»? На заводе, конечно! Все ребята из Союза молодежи хранят свое оружие где-то среди станков, тисков, ящиков с инструментами. Андрейка решил хранить свой пистолет в самом ненаходимом месте: в дощатой стене цеховой столовой. Он не раз помогал уборщице подметать столовую в награду за кусок хлеба и заметил в углу крысиную нору. Прогрызли, проклятые, чтобы по ночам подбирать крошки. И сколько в нее ни сыпали битого стекла, крысы все же пролезали. Если засунуть туда «ключ от рая», сам черт не найдет!

Выбрав час, когда в столовой никого не было, Андрейка стал засовывать в нору пистолет, завернутый в тряпицу, пропитанную смазочным маслом. Но что-то мешало ему. Он сунул в нору руку и ощутил нечто плоское, тяжелое, деревянное, с железным окаймлением. Пощупал, пощупал и обнаружил такое, что рука дернулась, словно обжегся. Винтовочный приклад. Вот так штука! Андрей решил затаиться и проследить. Очень его заинтересовало: кто же хозяин оружия?.. Чтобы взять чужое, у него и в мыслях не было.

Допоздна Андрейка толкался по заводским цехам, пользуясь тем, что работала вечерняя смена. А когда эта смена, поужинав, разошлась, Андрейка нырнул к столовой. И вот диво! Окна столовки занавешены, сквозь занавески пробивается таинственный свет. Бесшумной мышкой Арбуз — в столовую. И что же увидел?!

В полутьме за столами сидели люди, будто за ужин сели. А на столах не миски, не ложки, не вилки, а винтовочки, разобранные на части. Собравшиеся чистят, смазывают, протирают их части.

«Так вот они где, миленькие, из вагона!» — Андрейка едва не заплакал от обиды. От обиды, что свои обманули его как маленького! Не взяли с собой на захват оружия! Такое интересное боевое дело и скрыли, как от чужого! А сейчас сидят, бессовестные, и чистят найденное им, Арбузом, оружие. Ну погодите!..

Андрейка, усмехнувшись, пристроился прямо под руку Саши Киреева, которого высмотрел за крайним столом. А тот даже не удивился, потеснившись, подсунул ему затвор винтовки и тряпочку. И они вместе принялись за работу: разбирали и густо смазывали все части винтовки и снова собирали.

Андрейка не понимал, зачем это нужно. Оружие к бою, наоборот, очищают и вытирают насухо. Но спросить не посмел. Делал вид, что он здесь не случайно. В курсе…

Светлело. Погасли скупые лампочки. Лучи рассвета пробились сквозь окна, занавешенные чем попало. И тут в утреннем полусвете к Кирееву подошел Саша и с удивлением уставился на брата.

— Это ты его привел, Киреич?

— Я думал, ты, Саша, — отшепнулся Киреев.

— Откуда ты взялся, Арбуз?

— Из стенки… Между досочек сидел, на вас в щелочки глядел, ответил Андрейка.

Прочистив и смазав оружие, красногвардейцы поставили его на место к деревянной перегородке и, плотно зашив досками, тихо разошлись по одному.

Андрейка выскочил раньше всех, довольный своей ловкостью. Он шел домой, придумывая месть своим друзьям за недоверие.

«Ключ от рая» он спрятал дома, в чулане, под половицей.

МЕСТЬ АРБУЗА

Пропажей оружия, принадлежавшего варшавскому жандармскому корпусу, был очень обозлен полковник Рябцев, командующий Московским военным округом, ставленник Временного правительства. Он подозревал, что винтовки могли похитить красногвардейцы завода Михельсона — самые отчаянные большевики из большевистского Замоскворечья.

Но как проверить это? Неожиданно нагрянуть с обыском и ротой солдат? А если винтовки не обнаружатся? Завод велик; возможно, оружие спрятано где-то в другом месте. Даже за городом. У завода есть свои грузовики. Не найти винтовок — вернуться опозоренным. Нет, надо действовать только наверняка, четко, без суеты и шумихи.

Покусывая губы, полковник Рябцев расхаживал по кабинету, как всегда, не замечая Лукаши. И разговаривал сам с собой вслух. Ирландский сеттер в одном углу, Лукаша в другом смотрели на него преданными глазами.

Сеттер давно был уверен в любви своего хозяина, который ласково трепал его уши, каждый раз обещая взять на охоту, и не очень выслуживался. Лукаша, видя равнодушие к нему полковника, не знал, как выслужиться. Уж очень строг и неулыбчив. Его «сапогами всмятку» не возьмешь. Шуток не любит! Как найти к нему подход? У каждого барина своя слабость. «Барская слабинка — лакейская судьбинка», — говаривал отец.

Выбрав удобный момент, Лукаша решился.

— У меня есть родственнички на заводе Михельсона, — произнес он с многообещающей улыбочкой.

Полковник уставился на него с таким удивлением, будто заговорила собака.

— Ну? — строго спросил он, покачиваясь с носков на пятки, с пяток на носки.

— Можно попытаться, — пролепетал Лукаша, зарумянившись красной девицей.

— За верные сведения — благодарность. За ложные… — в глазах полковника блеснула злость.

— Как можно! — тихо вымолвил Лукаша. — Мой папаша за меня отвечает… Мы всегда верно служили.

— Знаю. Не предал Мрозовского. Похвально. Идите действуйте вместе с родителем. Его опыт подкрепит вашу молодость.

Прибежал Лукаша к отцу и радостно сообщил ему о поручении Рябцева, но вместо похвалы схлопотал пощечину.

— Дурак! — сказал Филонов. — Запомни: лакей от поручений не отказывается, на поручения не напрашивается! А ты напросился. Да еще на такое!

Однако отказываться поздно. Взяв вина и закуски из своего буфета, старый лакей нехотя отправился с сыном выведывать рабочую тайну. Филонов тоже был уверен, что оружие у михельсоновцев. Но где? Кузнец Павлов, возможно, и знает… Но скажет ли? Старый лис решил играть ва-банк. Выложив закуску и поставив вино на стол Павловых, спросил, глядя в глаза кузнецу:

— Вы что же это сотворили опять на свою голову, михельсоновцы? То хозяина на тачке вывезли. И вам это дорого обошлось. А теперь оружие из вагонов выгребли. Еще дороже вам обойдется!

— Ты не пугай, не пугай! Угощай давай, раз уж принес.

Лакей сноровисто открыл вино, разлил, чокнулся, пригубил и, облизнувшись, тихо проговорил:

— У вас хотя бы ума-то хватило не возить его на завод, а спрятать где подальше?

— А ты думаешь, лис хитрый, рабочий сер, у него и ум волк съел? усмехнулся кузнец.

— Ой, перехитрите вы сами себя! За кражу оружия в военное время вас всем заводом в окопы… А зачинщиков под расстрел! — Филонов щелкнул ногтем по бутылке.

— Да уж не помилуют! — крякнул кузнец, допивая рюмку с отвращением: он не любил сладкое красное вино.

— Так вот, кум, с этим оружием надо поступить как по поговорке: «Шут, шут, пошути, да отдай». Зачем оно вам, рабочим? Вы что, одним заводом возмечтали власть, что ли, завоевать? Ни у кого оружия нет, а у вас есть… Для чего? Для похвальбы, что ли?

— Ну уж это нам лучше знать.

Отец с сыном переглянулись.

— С огнем играете, кум! Жесткие меры будут приняты. Полковник Рябцев, командующий Московским военным округом, поклялся оружие найти и с виновными не поцеремонится. Вот Лукаша не даст соврать.

Лукаша кивнул.

— Господин Рябцев шуток не любят. Весьма неулыбчивый человек. Официальный. Сказано найти — найдет. Расстрелять — расстреляет.

— Какие страсти. Керенский грозится стрелять, Корнилов пострелять… Рябцев какой-то и тот — расстрелять.

— Он ни какой-то. Вы еще о нем услышите, — сказал Филонов.

— Конечно, недаром к нему Лукашку пристроил. Мечтаешь, высоко полковник взлетит. Да не знаешь ты, где он сядет.

Павлов уже сам и наливал и выпивал, забавляясь беседой.

— Заело, значит, господ с этим оружием. Если холопы зашевелились, значит, барам не спится. А нам плевать!

— Так что же все-таки не побоялись, на завод оружие завезли?

Кузнец Павлов, прищурившись, почмокал губами, допивая последнюю рюмку.

— А противное у тебя, кум, вино. И чем ты в буфете господ офицеров поишь… Вот с такого вина они и ходят дурные какие-то… Оружие у них из вагонов воруют. А штаны еще на улице не снимают?

— Кум, без шуток.

— А я в этих шутках не участник! Ни шута не знаю, и шабаш! Вон спрашивай — мальчишки все знают. — Отец поманил Андрейку. — Сынок, поди скажи дяде его интерес.

Андрейка подошел, потупясь, и, услышав скрип двери, увидел старшего брата. Саша, наверное, все слышал. На щеках его перекатывались желваки. Он с ненавистью смотрел на Филонова. Андрейка злорадно подумал: «Здорово испугался…» Отец и сын Филоновы воззрились на Андрейку. Как это они раньше не догадались выведать все у мальчишки! Заводские ребята многое знают.

— Ты не бойся. Мы свои. Нам все можно сказать, — вкрадчиво обратился к Андрейке Филонов-старший.

— За так я ничего не скажу, — ответил нарочито грубо Андрейка.

— Да ведь ничего не знаешь, потому и не скажешь, — подзадорил Филонов.

— Знаю… Вот за это скажу, — указал Андрейка на офицерский кортик Лукаши.

Отец молча снял с сына драгоценный подарок генерала.

— Ну, говори, где ружьишки попрятаны, и получай. На заводе или еще где схоронили?

Андрейка ловко выхватил кортик из рук Филонова и выпалил:

— Улетели ружья. Ф-фу!

— Как это ф-фу?

— А так… Ночь была серая. Он серый… Тихо-тихо так опустился ф-фу, ф-фу… Оружие забрал…

— Цеппелин?!

— Ага.

— Басни! Замоскворецкие байки! Нам такое уже Гришка Чайник рассказывал! — вскинулся Филонов и цап за ухо.

— Отдай кортик! — Лукаша кинулся отцу на помощь.

Андрейка, отбиваясь, завизжал как резаный.

— Вы что, Филоны, моих детей бить пришли? А ну… — Кузнец сгреб непрошеных гостей и давай тузить.

Филонов закричал: «Караул!» Бабушка заверещала: «Убивают!», и изловчилась втащить старшего Филонова в свою спасительную молельню. Лукаше удалось умолить кузнеца жалобными словами: «Дяденька, простите!» Андрейка лишился кортика.

— Обманом не выманивай! — сказал отец, отбирая у Андрейки кортик, и отдал его Лукаше.

Так бы миром все и кончилось, как бывало раньше, по-родственному: погорячились, и хватит. Да Филонов, поправляя прическу перед иконами, в стеклах которых зеркально мелькал его помятый лик, кивнул на Георгия Победоносца.

— Вот эту иконку вы мне давно обещали, бабуся. Так я ее теперь и возьму. Для освящения моего буфета. Повесим на видном месте. В офицерском буфете — офицерский святой. Такова необходимость момента! — И, не дожидаясь согласия, потянул Георгия с иконостаса.

Дверца открылась, и на голову Филонова посыпались патроны.

При виде такого чуда бабка в ужасе закрестилась.

— Вот так арсенал! — пробормотал Филонов.

— Это кто сюда такую пакость натащил? — закричал Павлов-старший и стал выкидывать патроны в окошко.

— Это мои! Мои! — бросился к своему арсеналу Андрейка.

Сунув сколько успел патронов под рубашку, он выкатился на улицу. Вслед за ним Лукаша с кортиком, Филонов с иконой. А вдогонку им гремели патроны, швыряемые кузнецом из окна с яростной щедростью.

ОПАСНЫЙ СПОР

По темным, плохо освещенным улицам Москвы торопливо шагала нестройная колонна безоружных солдат, подгоняемая вооруженной охраной. Мимо редких фонарей мелькали офицерские фуражки, черные шевроны — нарукавные нашивки с черепом и скрещенными костями, знак «батальонов смерти». Поблескивали штыки.

«Что это за солдаты? Куда гонят их под покровом ночи, когда все добрые люди спят?» — дивились редкие прохожие.

Стеша с мальчишками — продавцами газет — затемно явилась к дверям типографии. Они хотели сегодня первыми получить утренние газеты. Прошел слух, что новости в них потрясающие. Генерал Корнилов, враг солдат и рабочих, любимец буржуев, едет в Москву.

Заполучив солидные пачки разных газет, мальчишки бросились в свои кварталы.

Стеша, увидев шествие солдат под конвоем, из любопытства подошла поближе.

— Доченька! — раздалось вдруг из рядов. — Доченька!

Стеша узнала голос отца.

— Папка?! — закричала она. — Куда ведут тебя?

— В тюрьму! Мы приговорены к смерти по приказу генерала Корнилова! Скажи нашим…

В рядах произошла заминка. Раздались злые окрики конвоя, удары прикладов. Какой-то солдат споткнулся, его подняли и потащили волоком.

Стеша бросилась следом, но ее так отпихнули, что она упала, рассыпав газеты. Собрав газеты, вся в слезах, Стеша побежала за арестантами. И все кричала: «Папка, папка!» — пока железные ворота Бутырской тюрьмы не захлопнулись.

— Проходите, проходите. Дезертиров и германских шпионов, что ли, не видели? — зло расталкивали собравшихся у тюрьмы солдаты — ударники из «батальонов смерти».

— Вот будем их вешать на площадях, успеете наглядеться! — сквозь зубы сказал низкорослый офицерик в кожаной куртке, с большими круглыми глазами, полными темной злости.

«Где-то я его видела? — мелькнуло у Стеши. — Да что ж я стою! Надо что-то делать… Надо выручать папу!» — И она помчалась отыскивать Арбуза. Она забыла, что ее сумка набита газетами, которые нужно продать, и долго стояла у проходной завода Михельсона, ожидая, не выйдет ли Арбуз. Но так и не дождалась.

…В это утро Москва была разбужена криками продавцов газет о прибытии в Москву генерала Корнилова. Его пригласили на так называемое Государственное совещание фабриканты, купцы и помещики, чтобы решить, как усмирить революцию и укротить рабочих.

Союз рабочей молодежи завода Михельсона собрался по тревоге. Андрейке поручили снести Люсе записку. И вот Арбуз уже у Люси. Она кутается в пуховый платочек: ей нездоровится.

— Ну что там у нас? — тихо спрашивает Люся, не читая записки. Поджидают Корнилова. Гимназисты ему цветы готовят, купчихи лавровые венки плетут. Богатая Москва выйдет ему навстречу с хлебом-солью, под колокольный звон… А мы чем встретим?

«У нас тоже есть чем встретить!» — хотел Андрейка успокоить Люсю, но даже ей не решил открыть тайны заводской столовой.

У Люси тоже была тайна, которой она тоже не могла поделиться с Андрейкой. Однажды темной ночью Гриша Чайник привез к ней на хранение деревянный ящик с винтовочными патронами. Вон он стоит у зеркала, накрытый цветной шалью, и заменяет ей туалетный столик.

«У барышень патроны искать не станут. Кому же в голову придет? Не опасайтесь! — говорил Гриша, развозя патроны по квартирам девушек, членов Союза рабочей молодежи. — Пусть у вас побудут до поры. Настанет час увезу, как привез!»

Неожиданный человек Гриша! Таинственны его дела!

— Так как же наши решили встретить генерала? — еще раз спросила Люся, развертывая записку.

Андрейка не успел ответить: на лестнице послышался топот сапог, звон шпор, двери квартиры раскрылись, и в нее шумно ввалились офицеры. Все с револьверами на поясах, с шашками на портупеях. На рукавах шевроны с черепами. У одного черная повязка, скрывающая глаз.

«Эх, нет у меня с собой «ключа от рая»! — спохватился Андрейка. Они, наверное, пришли арестовать Люсю».

Люся не растерялась, поправив шаль на туалетном столике, неспешно обернулась:

— Что вам угодно, господа?

— Ты что же, не узнаешь меня, дорогая сестрица! — воскликнул один из офицеров, раскрывая объятия.

— Тофик? Ты? Уцелел!

— Конечно! Я, жив курилка! И со мной мои фронтовые друзья. Помогли приехать в Москву в своем скоростном эшелоне.

— Ну, рассказывай… Как ты, что ты? Произведен в офицеры?

— Вы знакомьтесь, знакомьтесь. Это моя двоюродная сестра. А это мои друзья.

Офицеры, смягчив лица улыбками, стали представляться.

— Морозов, — отрекомендовался одноглазый.

— Рында-Бельский, — козырнул глазастый с пшеничными усиками.

— Фон Таксис, — с присвистом произнес офицер, похожий на Лермонтова.

Андрейке словно снежок попал за шиворот. Как бы не узнал!

Офицеры расселись вокруг единственного туалетного столика. Закурили. Разговор не вязался. Офицеры посматривали на Люсю, Люся на них.

— Так вот, сестрица! Господ офицеров интересуют московские настроения.

— Гораздо интересней, каковы настроения у господ офицеров, — сказала Люся, рассеянно вертя в руке записку.

— Наши настроения — вот! — Одноглазый ударил кулаком по цветастому платку, прикрывавшему патронный ящик.

— Так собирается офицерство разбить гордиев узел революции, улыбнулся Тофик. — Одним ударом.

— Да, Лавр Георгиевич Корнилов это проделает не хуже Александра Македонского, — усмехнулся офицер с пшеничными усами.

— С нашей помощью! — ткнул себя пальцем в Георгиевский крестик на груди одноглазый.

— В чем же эта помощь выразится? — спросила Люся.

— А вот в чем! — Одноглазый шутливо прицелился в нее и прищелкнул языком.

— Так вы офицеры-расстрельщики? — улыбнулась ему Люся.

— Это оскорбление? — воззрился на нее фан Таксис.

— Нет, похвала! — сказал одноглазый. — Я, столбовой дворянин из рода Морозовых, горжусь тем, что расстрельщик. Мои предки разинцев вешали, пугачевцев четвертовали, а я с большевиками расправляюсь. На том и стою! И он церемонно поклонился Люсе.

— Вы думаете, с Россией можно управляться казацкой нагайкой?

— Подкрепив ее пулеметами! — крутанул усики Рында-Бельский.

— И у вас рука не дрогнет стрелять в своих, русских солдат?

— Какие же это русские солдаты? Они дезертиры, изменники, предатели, большевики, германские агенты и шпионы! — пожал плечами Рында-Бельский.

— Вы в этом уверены? Но вы же знаете, что это не так. Введение смертной казни на фронте по требованию генерала Корнилова направлено не против трусов и дезертиров, а против прозревших рабочих и крестьян в солдатских шинелях.

— Да вы уж не идейная ли большевичка, барышня? — покосился единственным глазом капитан Морозов.

— А вы хотите донести?

— Ну, знаете, — одноглазый вскочил. — Я дворянин!

— Предпочитаете расправиться сами?

— Кто она такая, ваша кузина? — обратился фон Таксис к Тофику. — Она рассуждает как большевичка!

— Сестрица всегда отличалась колючим характером. В детстве мы дали ей кличку «роза с шипами»! — деланно рассмеялся Тофик.

— Да, у этой розы одни шипы, — проворчал фон Таксис, пытаясь зубами вынуть занозу из пальца и удивляясь, почему туалетный столик этой колючей красавицы сделан из неструганых досок?

— Ну, с меня хватит, господа! — поднялся со своего места Морозов. Когда так оскорбляют, следует одно из двух — либо вынуть саблю, либо расхохотаться… и пойти водку пить!

— Расхохотаться! — радостно воскликнул белоусый Рында-Бельский.

— Водку пить! — сквозь зубы процедил фон Таксис.

— Тогда пошли. Где у вас злачные места, ты знаешь, барон. Ты москвич, Веди нас!

Офицерская ватага поднялась и двинулась к выходу. Морозов обернулся и сказал, прищурив свой единственный глаз.

— Ну-с, барышня, прощайте. Дом друга — священный дом. Я к вам с расправой не явлюсь… Но если мы встретимся по разные стороны баррикад, это будет наше последнее свидание на этом свете.

Произнеся эту угрозу, Морозов выждал, когда все офицеры вывалились на лестницу, и крепко захлопнул дверь.

— Ну что, хороши? — спросил после некоторого молчания Тофик.

— Зачем ты их сюда привел?

— А затем, чтобы показать, чем начинены офицеры-корниловцы. Генерал едет на Москву не один. С дивизией донцов, усиленной пулеметными батальонами, артиллерией… С задачей пустить Москве кровь… Рабочей Москве, разумеется…

Люся молчала.

— Поезжай-ка, сестренка, домой, на Кавказ. Пережди страшное время под родной крышей. Я тебя и на поезд провожу и в вагон посажу. Зачем и приехал!

— А эти страшные башибузуки зачем пожаловали?

— Для устрашения. По замыслу командования они должны организовать казни солдат, отказавшихся воевать. Их привезли из двинской тюрьмы с намерением расстрелять перед строем запасных полков, чтобы навести страх на солдат Московского гарнизона. Уезжай, Люсик, из Москвы. Я прошу тебя как брат. Ужасные дела здесь будут твориться.

— Нет, Тофик! Что бы там ни было, я останусь. Страдания, пытки, смерть не страшат меня. Я солдат своей партии и останусь на посту.

Сколько ни упрашивал Тофик, Люся уехать отказалась.

— Пойми, я здесь нужнее, чем где-либо, — сказала она, прочитав наконец записку. — Мне поручено принять участие в освобождении этих самых солдат, которых привезли на казнь офицеры-корниловцы.

— О святая наивность! — воскликнул Тофик. — Что сможет сделать безоружная девушка против вооруженных до зубов опытных вояк? Какая за тобой может быть сила?

— Мы сильны, друг мой, поддержкой народа.

— Ах, все это романтические слова! Знаю, ты увлечена созданием Союза молодежи, воспитанием и пробуждением сознания рабочих юнцов, — он кивнул на Андрейку. — Но чем помогут вам эти мальчики против железного военного кулака? Железом и кровью сокрушит вас военная машина контрреволюции. И ты и все твои юные товарищи лишь напрасно принесете себя в жертву. Чем гуще трава, тем легче им будет косить… пулеметами.

— Ну, ты совсем запугал и себя и нас! — усмехнулась Люся. — А нам, извини, некогда. Нас дело ждет!

Тофик ушел огорченный и растерянный. После его ухода Люся быстро накинула пальто и сказала Андрейке:

— Пора, мой друг, пора! Поспешим на выручку солдат, пленников контрреволюции. Ты видел этих головорезов-корниловцев. Представляешь, что они натворят, если возьмут верх над нами? Море крови прольют, чтобы сохранить свои имения, богатства, свою власть.

— А мы не поддадимся! — воскликнул Андрейка.

— Ни за что! — сказала Люся, сунув в карман небольшой револьвер.

Андрейка встрепенулся. И у него кое-что найдется для управы с буржуями.

— Скажи Уралову, что я задание выполню. Встретим Корнилова во всеоружии!

На улице они расстались.

Вообразив, что дело идет о том, чтобы сразиться с корниловцами с оружием в руках, Андрейка предстал перед Ураловым, весь горя от нетерпения. Он решил, что и ему дадут одну из тех винтовочек, которые он помогал чистить, смазывать и укладывать в тайник.

— Ну повидал я корниловцев, Уралыч, — начал он издалека. — Они к Люсе нагрянули. Думали, своя, да ошиблись адресом. Здорово она их спровадила. Злющие они, что голодные волки. Живьем нас готовы съесть!

— Пусть попробуют! — Уралов сложил пятерню в увесистый кукиш. — После шестого июля кое-чему научились. На провокации не поддадимся. Под казацкие нагайки и офицерские пулеметы не подставимся. Ошибаются.

— С винтовками выйдем на улицы! — вставил Андрей.

— Никуда не выйдем! Мы на заводах и фабриках затворимся, а солдаты в казармах. Станки остановим. Ни одна заводская труба не задымит, ни один трамвай не зазвенит. Всеобщая забастовка будет.

Пекари постановили — хлеба для них не печь. Водопроводчики решили водой не снабжать. Электрики — света не давать. Повара — еды не готовить. Официанты — не подавать. Дворники — улицы не мести. Извозчики — коней не запрягать… Пусть буржуйчики одни своего кумира встречают. Некормленые, неумытые.

— А мы их освистывать будем! Мы, мальчишки…

— Этого еще не хватало! Чем тише будет город, тем страшней. Кладбищем повеет на генерала. А его приспешники, как псы, сорвавшиеся с цепи, пусть своих хозяев кусают, пусть на своих набрасываются.

— Здорово будет! — согласился Андрейка. — Только скучно нам, ребятам, без дела сидеть.

— Почему сидеть? Вам бегать со всех ног придется.

— Куда? Зачем?

— Листовки раздавать. Мобилизуй всех твоих приятелей, каких только сможешь, и бегите в типографию на Трехпрудную. Там найдете Люсю. Получите у нее листовки, газеты — и по всем улицам ходу.

— А кто же солдат выручать будет, которые в тюрьме?

— Чтобы их выручить, надо про них всю правду народу рассказать. Вот листовки и расскажут.

Андрейка не поверил, что листовки-бумажки, как сказочная разрыв-трава, смогут растворить двери тюрьмы. Но партийное поручение дело святое. Тут, если сказано, должно быть сделано.

Не теряя времени, помчался он на поиски своих приятелей, продавцов газет. Ему повезло. У Малого Каменного моста наткнулся он на Стешу — и глазам не поверил: сидит Стенька Разин на тумбочке и ревет. Слезы по щекам текут, а она какие-то листки рвет и в Москву-реку бросает. Пригляделся, а по воде плывет-тонет генерал Корнилов. И на коне, и в автомобиле, и в полный рост, и по пояс, и носом вверх, и усами вниз.

— Так ему и надо! — Андрейка в восторге присвистнул.

— Чего радуешься, Арбуз? — поднялась навстречу Стеша, не отирая слез. — Генерал на коне, а отец мой в тюрьме. Генералу завтра от буржуев почет, а моему папке смерть лютая. Самого бы его прострельнуть насквозь, как он велит солдат расстреливать! Неужто не найдется кого, кто бы его, аспида, к богу в рай отправил?!

— Найдется! Вот он я! — представился Андрейка. — У меня для него есть «ключ от рая»!

Зажмурившись, он представил себе волшебную картину — генерал вместе с белым конем возносится на небо в черном облаке дыма от его выстрела. Прицелиться в него можно будет, схоронясь в толпе встречающих генерала буржуев, купцов, купчих, чиновниц и чиновников, гимназистов и семинаристов. Вот только одеться надо получше.

У Стеши слезы на глазах высохли, когда Андрейка поделился с ней своей задумкой. Приободренная, Стеша согласилась сговорить ребят вместо буржуйских листовок раздавать на улицах те, что принесет Арбуз, большевистские. Обрадованный Андрейка помчался домой за заветным «ключом от рая».

АРБУЗ-СУДОМОЙКА

Крадучись, стараясь не скрипнуть половицей, пробирался со двора в чулан Андрейка. И вдруг в окне картина: Филониха за самоваром в окружении всего семейства пила чай. И как это она его заметила? Метнула взгляд и словно приворожила:

— А ну постой-погоди! Чего прячешься, красавчик?

Глаза Филонихи замаслились, лицо стало умильным, голос вкрадчивым.

— Иди, иди сюда, Андрюшечка! — приманивала она его, как лиса колобок. — Да не бойся! Не съем. Послушай, какая фортуна вам выпадет. Как в сказке! Я вот тут рассказывала, что в Москве делается. Ужас! В каком царстве, в каком государстве, где это видано, где это слыхано, чтобы официанты и извозчики забастовали? Ну рабочие — известные бунтовщики. А тут всеобщее. Забастовали официанты, повара, судомойки, услужающий персонал! Не желают ни стряпать, ни мыть, ни прибирать. «Пускай, говорят, — буржуи сами себя обслуживают. Сами, — говорят, — пригласили своего кумира, сами пусть и потчуют». Это фабриканты-то, банкиры, миллионщики вместо поваров-официантов с поварешками, с салфеточками!

Лицо Филонихи так и расплылось в улыбочке, ямочки так и заиграли на полных щеках. Она за время свободы располнела и попышнела, как на дрожжах.

— Мой Филонушка смеется не насмеется. «Вот, — говорит, — мать, так штука. Обанкротились московские хлебосолы. Сели в лужу Тестовы, Мартьянычи и прочие рестораторы. Без официантов к приезду генерала остались. Хлебом-солью собирались встречать, а у самих и бутербродов нет. Мы с тобой, матушка, будем генерала и всех министров правительства потчевать. Я с моим буфетом от офицерского общества в Большой театр приглашен. Для снабжения офицерского конвоя и охраны. Ну уж мы и генерала Корнилова угостим, и самого Керенского. Найдем чем. Постараемся. Взойдет наша звезда. Засияем мы, Филоновы! Сам Корнилов нас заметит. Сам Керенский поблагодарит!»

Филониха не говорила, а пела. И никто ее не перебивал. Отец только причмокивал чай с блюдечка, посасывая даровые конфеты, принесенные гостьей. И бабушка слушала, не пропуская ни слова.

— Вот и настал наш час, милые! — упивалась собственными словами Филониха. — Самому что ни есть высшему обществу угодить. Шутка ли! Соберутся министры, генералы, адмиралы, банкиры, финансисты, заводчики, фабриканты, купцы, помещики самые богатые, ну все заглавные воротилы России. Государственное совещание будет судьбу нашу решать. Соберутся, а покушать нечего. Официантов-то нет. Тю-тю! Вот тут мы и выручим. Кто Россию от позора спас? Филоновы!

— Да, спасители… — усмехнулся отец.

— А ты не поучай, не противничай. Сами с усами, — осадила Павлова-старшего Филониха. — К тебе пришли тоже спасать. Тебя от нищеты, детей твоих от гибели. У нас за буфетом приглашаем отсидеться. Целы будут. Сыты будут. Уж мой Филонушка таких яств запас! В Охотном ряду из-под спуда достал. Я двое суток пирожки пеку. Видите — красная вся, распаренная? Ух… — Филониха обмахнулась пестрым платочком, обшитым кружевом. — А уж чаевые будут вашим ребяткам! Такие чаевые… Богачи мелочиться не станут. Да и офицерство форс любит. Целенькими бумажками будут на чай выкладывать. Обогатитесь, миленькие! А работка вам легонькая — денек-другой посуду помыть.

— Большую честь тетушка нам оказывает — в судомойки сватает, сказал, усмехаясь, Саша.

— Зачем нам честь? Нам бы досыта поесть! На том и ладно, — утвердил отец.

— Ну, так как? Пойдешь нам помочь, Андрюша? Саша согласился, по-родственному. Он будет чего надо подносить, подтаскивать. Ты ему подавать, прибирать, ну и посудку помывать.

— Пойдет, пойдет! — строго сказал отец. — Только не объешьтесь там, ребята, дорвавшись до дармовых харчей.

— Соглашайся, брат! Дело пахнет жареным, — подмигнул Андрейке Саша.

— У меня есть свой интерес… Я до харчей не жадный, — стал отговариваться Андрейка.

— Бывает, ради общего дела надо своим поступиться. Пойдем, брат, интересно будет. В Большом театре — большая обедня.

— Нам до чужой обедни дела нет! Нам есть дело до своего обеда… нахмурился отец на сыновей и обратился к Филонихе: — Уговор, кума, такой все наше семейство харчами снабжать, пока ребята на вас работают.

— Ладно уж, всех накормим! Не объедите, — пообещала Филониха, поднимаясь из-за стола и крестясь на свое отражение в самоваре. Приходите пораньше. В театр вас Лукаша проведет. Его полковник отпустил папаше помочь, уважительный.

— Мы тоже уважим, — пообещал Павлов-старший. А как только Филониха исчезла, сказал: — В буфете у Филона не зевать! Колбасу, ветчину дают, не дают, сами берите!

— Взять-то они могут, а вот куда им взятое класть? Карманы-то у вас худые, поди-ка! — обеспокоилась бабушка.

— Вот в карманах-то все и дело! — подхватил Саша. — Буфет будет царский, а карман у меня пролетарский. — И вывернул карман брюк. — В старые времена бояре, собираясь на царские пиры, к своим длинным кафтанам специально карманы до полу подшивали… И набивали их доверху кушаньями с царского стола. Чад и домочадцев царской пищей попотчевать.

Бабушка смекнула и, пока ребята спали, пришила им новые карманы из «чертовой кожи» — очень крепкой материи черного цвета.

— Чтобы мне полные принести, иначе и домой не являйтесь, напутствовала бабушка своих внуков, провожая утром на необычную работу.

Не знала старушка, что не затем направляются ее внуки в буфет Филонова, чтобы генералов да министров обслуживать. Карманы Саши были набиты листовками. Карман Андрейки отягощал «ключ от рая».

КАК АРБУЗ НАПИЛСЯ, А САША СМЫЛСЯ…

Со всей России слетелось в Большой театр черное воронье, назвав свой слет Государственным совещанием. На это совещание и был вызван с фронта главнокомандующий Корнилов, которому решили поручить спасение отечества от «смуты». Шел слух, будто готовится особая делегация во главе с духовенством, которая падет перед ним на колени и будет умолять принять на себя всю полноту власти и усмирить революцию.

Пока что у ступеней Брянского вокзала перед генералом бухнулась на жирные колени купчиха Морозова, завопив:

— Спаситель наш! Спаси нас!

Колокольный звон навстречу — еще туда-сюда. А вот дамская истерика это для «душки» Керенского. Генерал Корнилов передернулся от злости и влез в экипаж, не повернув к купчихе головы.

Город как вымер. За наглухо закрытыми заводскими и фабричными воротами — рабочие патрули, по улицам редкие казачьи разъезды. Центр оцеплен юнкерами. Напряженные лица. Примкнутые штыки.

Два враждебных лагеря в одном городе.

Помещичьи сынки, воспитанники кадетских корпусов и военных училищ, под командой офицеров придирчиво и зло осматривали каждого плохо одетого прохожего.

— Это со мной, со мной! — успокаивал их Лукаша, ведя за собой своих двоюродных братьев. Он был отпущен на эти дни полковником Рябцевым в помощь папаше. Лукаша был горд тем, что Саша и Андрейка попали к нему в подчинение.

Когда со служебного подъезда они вошли в Большой театр, совещание было в полном разгаре. Деятели Государственной думы, министры-капиталисты, финансовые тузы и заводчики, на все лады поносили рабочих, крестьян, солдат, грозя им жестокими карами за непокорность. Высказывалось множество пожеланий, как смирить чернь, поставить на место, согнуть в бараний рог, задушить костлявой рукой голода…

Завидев Лукашу, Филонов погрозил ему кулаком за опоздание, торопливо бросил Андрейке клеенчатый фартук и спросил:

— А где Сашка?

Андрейка оглянулся, брата не было. Вместе шли, вместе подошли, и вдруг исчез, словно к небу поднялся.

— Так где же Сашка? Не явился, гордец?! Пренебрег даровой пищей и заработком! Рабочая гордость не позволила! А кому тогда ящики из-под пива таскать? Бочки селедочные катать? Ну погодите!

Долго еще ругался обозленный Филонов, гремя посудой в буфете, но Андрейка его не слушал. Его даже не волновало, куда подевался Саша. Андрейка смотрел не отрываясь на яства филоновского буфета.

Чего-чего здесь только не было! Икра черная, икра красная, севрюжина, белужина, лососина, белорыбица. Колбаса, ветчина, заливная поросятина, курятина, горы бутербродов. Большинство из этих яств Андрейка не только не едал, никогда и не видывал! Даже их названий не знал. И только он собрался отведать, чем приготовились попотчевать купцы-охотнорядцы генерала Корнилова, как Филонов подсунул ему здоровущий кусок жирной селедки «залом».

Схватив натощак эту приманку, Андрейка вскоре почувствовал себя рыбой, вынутой из реки: и живот раздут, и воды все время хочется.

Знал буфетчик, чем подшибить аппетиты обслуживающего персонала. Этим же приемом Филонов умерил аппетиты юнкеров и офицеров охраны, которых тоже следовало обслуживать. Тем из охраны, кто не попался на селедочную приманку, а требовали икорки или балычка, хитрец буфетчик, изгибаясь, объяснял:

— Реклама-с… Для витрины-с… Товар будет к вечеру-с!

Лакейским чутьем он узнавал вестовых, адъютантов, секретарей, помощников именитых участников совещания и давал им на пробу что-нибудь из потаенных запасов. Эти связные понемногу засновали от него к своим хозяевам, от хозяев к буфету. Затем яства на тарелочках, прикрытые салфетками, стали подаваться куда-то за кулисы.

Разносчиком яств был Лукаша. Объевшись селедкой, Андрейка, томимый жаждой, проводил время с водой: то мыл посуду горячей, то пил холодную.

— Я Керенского видел! А я Рябушинскому сельтерской поднес! К Корнилову с бутербродами шел, да не дошел, все его адъютанты расхватали, говорил Андрейке запыхавшийся Лукаша, млея от восторга.

— Я бы до-ше-шел, — икал Андрейка, надувшийся водой.

Где там дойти! Он не мог к Лукаше повернуться, заваленный грудами грязной посуды и мучимый жаждой. Только о питье и думал.

Экая досада! Попасть в Большой театр, где собрались все главные русские буржуи, куда прикатил в сопровождении казачьего конвоя сам генерал Корнилов, иметь для него «ключ от рая», чтобы на небо взлетел… А вместо этого только мыть да пить! Пить да мыть!

Где там генерала, прибывших с ним офицеров-корниловцев и тех Андрейка не видел, а только слышал их разговоры.

— И чего рассуждать да обсуждать? Рухнули бы перед генералом на колени, как купчиха Морозова на вокзале, и дело с концом! Казните и милуйте, только от большевиков спасите…

— Эх, тряхнули бы мошной богачи, как Минин перед воеводой Пожарским!

Филонов щедро наливал вино и пиво офицерам корниловцам, прислушиваясь к их разговорам.

— Мужика к сохе, рабочего к станку, а интеллигентов пороть! Чтобы революциями больше не баловались. От них смута!

— На Красной площади пороть! Всенародно!

Опять прибежал Лукаша.

— Ну как, папаша?

— Отлично. Молодцы корниловцы! На них будем делать ставку. Они возвысятся, и мы за ними!

— Понимаю… Одолжите свечей, папаша. Для президиума.

— Бери, бери, я запас. Из-за всеобщей забастовки может погаснуть электричество.

Забрав с десяток свечей, Лукаша унесся.

— Что там насчет забастовки? — спросил какой-то офицер у Филонова. У вас что, даже официанты забастовали?

— Полковые комитеты отказались выслать солдатские караулы из солидарности с рабочими, — пролепетал юнкер.

— Хороши порядки в белокаменной! Мы готовы были по колено в крови по Москве пройти, а тут и в морду дать некому!

Андрейка и слушал, и не слушал эти разговоры, он, как лиса, попавшая в яму охотника, придумывал сто способов выскочить из нее. Толчется здесь, на кухне, с «ключом от рая» в кармане и даже не увидел того, кому он предназначен.

И вдруг к отцу примчался перепуганный Лукаша.

— Папаша! Сам генерал Корнилов к вам в буфет идут!

Андрейка чуть тарелки не выронил. Стоп! Дело будет! Сейчас генерал получит свое. Сейчас он расплатится за Стешиного отца и за всех арестованных солдат. Запустив руку в карман, Андрей приоткрыл дверь кладовки и увидел корниловских офицеров у буфетной стойки. Они плотно окружили своего генерала.

— Вот полюбуйтесь! — указал один из офицеров-корниловцев. — У тыловиков ветчина, икра, балыки, колбасы, сыры. А на фронте порядочного черного сухаря нет!

— Нам на фронт солонину тухлую шлют! А себя вон чем ублажают, обратился к генералу другой офицер.

— Откуда взяли? — раздался отрывистый голос Корнилова.

— Из Охотного ряда-с… господин генерал!

— Первое, что сделаю, перевешаю охотнорядцев.

— Все самое свежее-с, — побледнел Филонов. — Что откушать изволите?

— Солдатский сухарь мне!

— Никак нет-с…

— Рюмку водки!

— Коньяки-с имеются… Мартель… Шустовские… — изгибался перед Корниловым, стараясь быть ниже его, Филонов.

— Мошенник! Из той же шайки! Повешу!

— Чего-о?! — пролепетал Филонов.

Но генерал отвернулся от него и звяк-бряк шпорами к выходу.

Внезапно погасло электричество, и наступившая темнота скрыла от Андрейки и Корнилова, и юнкеров, и настороженно-решительных офицеров, и все вокруг. В непроглядной тьме протенькали серебряные шпоры генерала и смолкли.

«Каков Корнилов!», «Суворов!», «Наполеон!», «Солдатский сухарь ему, рюмку водки», «Настоящий казак!», «Виват Корнилову!».

— Огня, огня! — закричал обескураженный Филонов. — Караул!

Но офицерскому караулу было не до него. Офицеры метались со свечами по сцене Большого театра, а кто-то с высоты колосников сыпал на сцену и в зал большевистские листовки.

«ЦАРСКАЯ ПЕРЕДАЧА»

Андрейка, едва плетясь, возвращался домой после передряги в Большом театре. В его «боярском» кармане, кроме «ключа от рая», не было ни крошки. С досады он решил хоть попробовать, как стреляет этот драгоценный пистолет. Может быть, тут один обман и, кроме смеху, ничего бы не было, если б он пальнул в Корнилова?

Перебравшись через забор на склад фабрики, он прицелился в тюк с ватой. Сила выстрела превзошла все его ожидания. Хорошо, что никого не было рядом.

После удара курка по пистону порох внутри пистолета воспламенился, но выстрела не последовало. Из дырки, просверленной в стволе ключа, вырвалась дымная струя с таким зловещим ужасным воем, что в страхе Андрейка поднял пистолет повыше — где уж тут целиться! — уши захотелось зажать. Трах! От грохота взрыва стрелок свалился и не сразу пришел в чувство. В ушибленной ладони даже рукоятки не было, все улетело в дыму неизвестно куда.

Порох, которого оказалось с излишком, превратил Арбуза в негра.

«Эх, дело бы, если бы я в буфете трахнул, — говорил он себе. — Убить не убил, а уж напугал бы так, что кумир буржуйский больше бы в Москву не сунулся!»

С этой мыслью Андрейка и явился домой, слегка оглушенный и все еще томимый жаждой.

— Ну как, здорово на дармовщинку наелся? — спросил Андрейку Саша, оказавшийся уже дома. — Ты вроде не то опух, не то потолстел.

— Хорошо тебе смеяться! Ты не знаешь, как ловко Филоны нашего брата обдуривают, — таким одураченным Андрейка еще никогда себя не чувствовал.

— И что же решили буржуи на Государственном совещании? — допытывался отец. — Вы же там представительствовали от нашего семейства, от завода.

— А шут их знает, чего-то решили…

— И почему генерал скоро уехал, не знаешь?

— Мне не докладывали.

— Интересно бы спросить, что ему не понравилось в Москве? То ли, что солдаты честь не отдали, то ли, что рабочие на колени не стали?

— Все ему в Москве не понравилось. Особенно что в театре ему на голову большевистские листовки сыпанули.

— Ай-ай-ай! А он думал, его хмелем будут осыпать, как жениха?

— А про то уже песенка есть. — И Саша пропел:

Как невеста милого,

Ждал буржуй Корнилова.

От ворот поворот

Дал Корнилову народ!

Отец посмеялся и спросил:

— Что же он дальше будет делать после такого конфуза?

— Этого я не знаю.

— А что мы будем делать, Саша? — спросил Андрейка.

— Ты теперь подкормился. Давай включайся с новыми силами. Союзу поручено распространять листовки.

И Андрейка, конечно, включился, стараясь замять свое неудачное участие в Государственном совещании…

За это время не меньше огорчений перенесла и Стеша. Она побывала везде, где только смогла, и везде рассказывала о встрече с отцом, о двинцах-солдатах, подгоняемых прикладами в тюрьму. Везде ее встречали сочувственно, обещали помочь. И в Совете, и даже в думе. И Люся, и дедушка Кучков. Но вызволить из тюрьмы солдат, обвиненных в измене, оказалось не так просто.

Не в силах дольше скрывать правду от матери, Стеша сказала ей тихо-тихо:

— А папаня наш здесь… — И заплакала.

— В тюрьме! — сразу догадалась мать.

— В Бутырке. Уже несколько дней. Надо бы ему передачу отнести.

— Где ж ее возьмешь, доченька?

— У барышень Сакс-Воротынских. Они хоть и богатые, но добрые.

И Стеша с пачкой свежих газет отправилась в знакомый особняк. Барышни заказывали все газеты, даже большевистские. Главными читателями газет в богатом особняке были старики. Весь дом был набит стариками. Барышни не держали женской прислуги, убежденные покойным родителем, что от девиц одни ссоры да сплетни. Молодых лакеев и камердинеров на войну позабирали. Вот и остались в доме одни старики, удивительно жадные до новостей.

Старики эти были потомственные лакеи. Они гордились не только похвалами своих господ, но даже их наказаниями.

«Я своей барышне на руку нечаянно мадеркой капнул… Они как метнут взгляд — это что? А я ручку чмок, да и слизнул капельку. Так они меня салфеткой по носу и улыбнулись», — весь светясь, рассказывал в лакейской Иван. А камердинер Поль как-то погордился пощечиной. Он подавал «своей» барышне что-то из одежды и не удержался, сказал комплимент насчет ее лебяжьей шеи. Барышня больно хлестнула его по щеке.

«Оскорбились! — умилялся Поль. — Наша барышня настоящая аристократка».

Вот так и жила эта многочисленная команда, обслуживая трех молодых девиц Сакс-Воротынских, блистающих здоровьем и красотой. Рослые, пышноволосые, большеглазые, белозубые, они так приветливо всем улыбались, что казались Стеше принцессами.

Такие добрые красавицы человеку, попавшему безвинно в тюрьму, ни в чем не откажут.

Да, наверное, и старики лакеи посылочку соберут. Они ее каждый раз по головке гладят, нежат и словами и взглядами. Ну и она им угождает — газеты первым несет.

Стеша не ошиблась. Старики, выслушав ее просьбу, оживились, засуетились. На ходу расспрашивали:

— Так, значит, в Бутырочке папенька? Ай-ай!

— Большевичок он у тебя красный. Ох-хо!

— За агитацию против войны в тюрьму попал, бедненький!

— Уж мы его угостим… Икорку он любит? Не откажется?

— Мы уж постараемся! Балычка, ветчинки… Не обидится? Горчички добавим.

Завертывают старички все в пергамент. И все это с особым лакейским удовольствием.

Стеша прямо таяла, глядя на добрых стариков.

Кулек они ей заготовили — едва дотащить. Сам швейцар, положив кулек на пузо, расшитое золочеными позументами, из двери вынес, сказал на прощание:

— Не растряси, доченька. Угостим твоего папаню-большевика по-царски. — И заколыхал животом, добродушно рассмеявшись.

Стеша ног под собой не чуяла, поспешая к Бутырской тюрьме. Оглядев у проходной очередь бедно одетых женщин, она довольно улыбнулась: ни у одной не было такого большого, плотно упакованного, красиво перевязанного кулька.

Женщин было много: молодые, пожилые, совсем старые — все они были печальные. Одна Стеша улыбалась. И вот настал час, когда вместе с другими она выложила для проверки на стол, возвышавшийся посреди тюремной приемной, свою «царскую» передачу.

Стеша развязала кулек, и на стол посыпались гнилые яблоки, тухлые яйца, заплесневелые куски хлеба, картофельные очистки и еще что-то скверное…

Тюремщики отшатнулись. Стеша окаменела. Какой же колдун превратил яства в помойные отбросы?!

Она не помнила, как выбралась из тюремной приемной. Очнулась от уговоров какой-то старушки.

— Не убивайся, не плачь, милая… Наши сыночки, солдатики несчастные, голодовку объявили. Ничего есть не будут, пока правды не добьются… А тюремщики об этом помалкивают, нас обманывают, передачки себе берут!

И вдруг до Стеши дошло: лакеи Сакс-Воротынских просто поиздевались над ней…

«Контрреволюционный мятеж генерала Корнилова!», «Революция в опасности!..» — была разбужена Москва криками продавцов газет. И забурлила белокаменная. Не было фабрики, завода, полка, учреждения, семьи, где бы не обсуждался мятеж генерала Корнилова. К чему стремится генерал? Снова посадить на престол Николая Второго, ныне здравствующего поблизости, в Царском Селе? Или самому стать властителем России? По слухам, в Петрограде паника, глава Временного правительства Александр Федорович Керенский в полной растерянности, ему не на кого опереться, окружающие его военные все корниловцы. «Нет, Керенскому несдобровать. Корнилов его непременно повесит», — говорили сочувствующие мятежу. «А уж большевикам, меньшевикам, анархистам, эсерам — всем красным и даже розовым — генерал ни пуль ни виселиц не пожалеет!»

Тревожились даже те, кто лишь поиграл в революцию, поносив в феврале красный бант. К младшей барышне Сакс-Воротынской явился ходоком от всей обслуги самый старый слуга и, поклонившись в пояс, попросил дозволения повесить на парадном иконку Георгия Победоносца.

— Зачем? — спросила она.

— Многие делают так-с, в честь Лавра Георгиевича Корнилова… Для умилостивления-с, — кланялся старый слуга.

— Вот чепуха какая! Сестры, слышали? — воскликнула барышня. — Для умилостивления какого-то выскочки, бурбона, невежи иконами обставляться! Как от градобития или пожара. — И рассмеялась.

— А вы не смейтесь, барышня, — перекрестился слуга. — Нам плохо будет. Красными прослыли. Мы, старые, пожили, а вам-то зачем погибать? Вся Москва помнит, как вы свободу изображали, под красным флагом раскатывали по всем улицам. О вас печемся.

Но барышни так и не разрешили вешать Георгия Победоносца.

Вечером к барышням Сакс-Воротынским зашел помузицировать их добрый знакомый полковник Верховский. Он любил поиграть Шопена на их великолепном концертном рояле. И прежде чем сесть за рояль, полковник сообщил удивительную новость. Керенский, истратив все жалостные слова о вероломстве и неблагодарности Корнилова, обратился за помощью к… большевикам. К Ленину! Глава правительства из царского дворца просит помощи у своего противника, загнанного в подполье. Такого в истории еще не бывало.

— Смешно! — сказали барышни.

— Однако большевики заявили, что они будут спасать не Керенского, а революцию. И теперь по призыву Ленина большевики повсюду организуют всеобщую забастовку рабочих, выступление матросов и солдат против корниловского бунта. Генерал Корнилов объявлен вне закона как мятежник, и по приказу законного правительства против него движутся московские полки.

— Вместе с большевиками?

— Против Корнилова — вместе, — ответил полковник Верховский и, ударив по клавишам, отдался музыке.

…Вскоре стало известно: питерский гарнизон отразил нашествие корниловцев. Разгрому мятежного генерала содействовали московские полки, вышедшие в тыл корниловским войскам. Когда они вернулись с победой в Москву, в их честь был устроен парад.

А через несколько дней солдаты-двинцы были выпущены из тюрьмы, и рабочие Москвы пришли встречать выходящих из тюрьмы солдат-героев.

Арбуз, Стеша, мальчишки — продавцы газет чувствовали себя тоже героями, ведь листовки, разнесенные ими по всей Москве, помогли сломать замки тюрьмы.

Среди толпы встречавших Андрейка увидел дедушку Кучкова в сопровождении пекарей. Два здоровенных парня притащили к дверям тюрьмы корзину, полную сдобы. Дедушка Кучков обнимал и целовал выходящих из тюрьмы солдат, одаривал бубликами и приговаривал:

— Сынки, родные! Милые вы наши! Примите вот, откушайте. Пекари мы…

Двинцы, улыбаясь, принимали его подарки.

Многие люди плакали.

А двинцы шли и шли. Многие пошатывались. Ослабевших после голодовки поддерживали товарищи. Время от времени из толпы раздавалось «ура».

Освобожденных усаживали на извозчичьи пролетки, в автомобили и увозили в военные госпитали.

Стеша так плакала, что сквозь слезы едва не проглядела среди освобожденных отца. Он сам узнал ее, когда, подсаживаемый народом, влезал в грузовик.

— Стеша, скажи маме, скоро буду! Мы в Озерковский госпиталь! На поправку.

Автомобиль, фыркнув, загрохотал по булыжнику.

КТО ОН, ПОЛКОВНИК РЯБЦЕВ?

Отработав в офицерском буфете, Филонов возвращался домой пешочком через Кремль и здесь обычно встречался с Лукашей, который в это время выводил на прогулку рыжего сеттера, любимца полковника.

— Ну-с, как развивается шахматная партия между Мининым и Пожарским? спрашивал он сына. — Какие нынче ходы сделаны?

Мининым он называл московского городского голову эсера Руднева, Пожарским — полковника Рябцева. Перебрав в уме всех известных политических деятелей, старый лис Филонов решил, что именно они способны усмирить смуту и восстановить на Руси твердую власть.

В последнее время Руднев и Рябцев очень сблизились и проводили вечера за игрой в шахматы в кремлевской квартире полковника, чтобы, как они говорили, «почесать мозги на сон грядущий». Передвигая шахматные фигурки, игроки негромко переговаривались.

Лукашка с лакейской чуткостью улавливал их разговор.

— Сегодня полковник Рябцев опровергал господина Руднева, сказавшего, будто у Лавра Георгиевича есть шансы снова всплыть на поверхность. «Нет, сказал полковник, — история не любит неудачников».

— А городской голова что в ответ?

— Господин Руднев согласился и сказал: «У нас военная диктатура не пройдет. Спасение России должно возглавить гражданское лицо, новый Кузьма Минин».

— Ход конем! Кого же он выдвигал в Минины?

— Господина Рябушинского, финансового туза. «Его, — говорит, — все деловые люди поддержат».

— Не пройдет! Много наболтал, плохо прославился.

— Вот и полковник того же мнения, что и вы, папаша.

— Умен. Значит, не нашли еще Минина. А кого прочат в Пожарские? Брусилова не называют?

— Нет, папаша…

В последнее время Филонова многое сердило. Главное — неустойчивость. Неустойчивость во всем: деньги-керенки неустойчивы; сам премьер неустойчив; в семье тоже неустойка: Глаша, красавица Глаша, приманка будущего ресторана «У Георгия», чуть не совершила глупость, задумав сочетаться гражданским браком с барчонком фон Таксисом. Хорошо, что на пути к этому несообразию оказался один решительный человек — слесарь телефонного завода Петр. Встретил он барона и, взявши за грудки, сказал: «Отстаньте от девушки, барин, увлечете ее и бросите по вашему господскому обычаю. И тогда ох плохо вам будет!»

Глаша, оставив барчонка, влюбилась в этого слесаря. Беда с молодежью! Скорей бы порядок наступил!

— Слушай их внимательно. Слова не пророни. Нам все надо знать, чтобы в ходе не ошибиться, — наставлял Филонов Лукашу.

Вскоре случилось, что Лукаша прибежал в буфет к отцу с важной новостью.

— Играем главную нашу партию, папаша. На большой выигрыш. Кто — кого.

— С господином Рудневым?

— Нет, с самим Михаилом Константиновичем!

— Это кто же такой?

— Не знаете, папаша? — Лукаша был очень доволен. — А ведь этот шахматист еще против царизма играл под таким именем. Важнейший шахматист!

— Масштабная игра, — в некотором недоумении изрек Филонов. Любопытственно…

— Михаил Константинович красными двигает. Сильнейшие фигуры у него зовутся Мастяжарт, Бромлей, Гужон…

— Прибавь завод Михельсона, крепость большевизма! — уточнил Филонов-старший.

— Учитывается. А у полковника Рябцева в распоряжении Алексеевское военное училище, Александровское, Лефортовские кадетские корпуса. Школы прапорщиков.

— Это все слоны, ладьи, кони — фигуры боевые, да к ним нужны пешки!

— Пешки-юнкера!

— Отличные пешечки! Беленькие, чистенькие, толстоморденькие! Филонов-старший заходил кругами, потирая руки. — Постой! — остановился он. — А куда вы денете сто тысяч солдат Московского гарнизона?

— Полковник их обезоружил! Из всех ненадежных полков винтовочки юнкерам, а солдатам одни учебные, негодные к стрельбе оставил.

— Наполеон! — всплеснул руками Филонов. — И что это за Михаил Константинович? Как это он с таким стратегом, полковником Рябцевым, решает сражаться? У него что, две головы на плечах?

— Больше, папаша! — посерьезнел Лукаша. — Михаил Константинович — это конспиративная кличка Московского комитета партии большевиков.

Филонов присвистнул:

— Не знал… Вот не знал!.. Ну ты молодец! Здорово вокруг полковника образовываешься. Если он эту партию выиграет, ты в его коляске далеко уедешь. Ну а если не того… на повороте можно спрыгнуть!

Старый лакей усмехнулся, вспомнив, как он вовремя «спрыгнул» из царского поезда.

— Жалко, допустили мы с тобой одну неловкость. Ну с разведкой оружия у михельсоновцев. Упустили такой случай отличиться! — сказал отец Лукаше на прощание.

В ГОСТЯХ У ДВИНЦЕВ

Как-то полковник Рябцев вдруг вызвал к себе Филонова-старшего для разговора наедине. И спросил в упор:

— Скажите, господин Филонов, как живут, что думают известные вам михельсоновцы?

Филонов потупился.

— Точно сказать не могу. Обучаются военному делу. Все больше сдружаются с солдатами. Взяли под свою опеку выпущенных из тюрьмы двинцев.

— Так вот, узнать и доложить настроение этих самых двинцев и рабочих, — сказал полковник и повернулся спиной.

Разведать настроение солдат и рабочих Филонов послал младшего сына.

— Поди, Филя, сбегай в Озерковский госпиталь, куда Андрюшка Павлов каждый день бегает солдатские байки слушать. Там эти самые двинцы отлеживаются. Бойкий народ! Такого наслушаешься… Гостинчика вот понеси им к чаю. Скажи, от папеньки, от маменьки, — он дал кулечек дешевых конфет.

Филька рад стараться. В тот же день с Андрейкой и Стешей побежал к двинцам.

Полюбили Андрейка и Стеша двинцев. Что за люди такие! Всех смертей не испугались! А сами ну самый мирный народ. Простые, веселые. Шутят, с ребятами забавляются. А Сапунов дядя Женя прямо волшебник какой-то. Его навещать в госпитале некому, родня живет далеко от Москвы, а он вдруг говорит ребятам:

— Ко мне сегодня сестрички придут.

— Дядя Женя, они же далеко живут?

— Увидеть захотят — на крыльях прилетят, — ответил тот загадочно.

— Шутите вы все! — не верит Стеша.

— Подождите немножко, постучат в окошко, — улыбнулся Сапунов.

И верно! Через какое-то время — тук-тук-тук раздалось в окно у его койки. Смотрят ребята, а это две нарядные птички-синички клювами стучат.

— Вот и мои сестрички! Здрасте-пожалте! Как ваш брат солдат живет? Преотлично живет, семечки грызет! — И дядя Женя Сапунов осторожно высыпает в приоткрытую форточку горсть семечек.

— Дядя Женя, как вы это сумели их приручить? Научите нас!

— Очень просто. Здесь все учение — терпение. Чтобы птичку или зверушку приручить, надо к ней в доверие войти.

Если любимцем ребят был Сапунов, то для самих двинцев самым желанным гостем был дедушка Кучков. Они собирались около него, как дети вокруг сказочника. И что он только им не рассказывал! И про хитрых попов и монахов, и про известных московских дур и дураков, и о немыслимых причудах купцов. Даже про некоторые московские дома рассказывал истории.

Мог он рассказать и про знаменитую воровку Соньку Золотую Ручку, и про разбойника Ваньку Каина. Но все свои рассказы он всегда завершал воспоминанием, как в 1905 году он дрался на московских баррикадах с царским войском.

— Победили бы мы их, кабы у них пушек не было. Пушками-то они нас и погромили.

— И глаз тебе подбили из пушки? — шутливо спрашивал всякий раз кто-нибудь.

— Нет. Я уже тогда на глаз этот крив был.

— Да как же ты стрелял-то с одним глазом, дедушка?

— А с одним еще способней, щуриться не надо. Стрельнешь не моргнешь, значит, не промажешь!

Шутки шутками, а не кто, как именно дедушка Кучков добился, чтобы двинцам, кроме хлебного пайка, добавляли еще к чаю по калачу или по французской булке. Это были как бы подарки рабочих-пекарей солдатам, пострадавшим за народную правду.

После тюремных голодовок двинцы отъедались, радуясь каждому сухарю, не то что булочке. Да и чайку двинцы любили попить. Так что конфеты Фильки очень пригодились. Угощались артельно. Солдаты, рабочие, мальчишки — все за один стол садились.

Филька, как и Андрейка, быстро в госпитале своим стал и, причмокивая с блюдечка чай, солдатские байки про войну слушал.

Запомнился ребятам рассказ отца Стеши Василия Боронина о том, как его расстреливал лучший друг, которого он от смерти спас — в рукопашной на себя удар германского штыка принял.

Был это ротный командир, храбрейший офицер из дворянского рода Морозовых. За спасение командира Василию Георгиевский крест дали. А выписался из госпиталя — побывку на родину. Матушка офицера в свое имение на поправку его приглашала. Как же! Наследника знатного рода спас. Побывал бы у нее солдат, да некогда: война идет. Офицер Морозов его к себе приблизил, всюду вместе: и в разведке и в бою. Как побратимы! Вдруг революция. Когда царя свергли, Василий и говорит: «Зачем нам теперь воевать, ваше благородие? Мы, солдаты, штыки в землю — и по домам!»

Офицер Морозов вспылил: «Болван! Не твое дело политика!»

И пошла между ними рознь. Василий за большевиков держит, офицер — за Корнилова. И так они разделились, что попал солдат под полевой суд, и присудили его за агитацию против войны к смерти. Чьей роты солдат, та и расстреливает. Вывели его в овраг, поставили у обрыва, нацелились в него свои товарищи. «Пли!» — скомандовал офицер Морозов. Залп раздался, а он стоит. Еще залп — опять жив. Себе не верит. «Неужели пули меня не берут?» — думает. А оказалось, это солдаты вверх палили. Позеленел офицер, но пальбу отменил. Взял под руку Василия и повел в штаб. Идут лесом. Вынимает офицер наган и говорит: «Должен я по законам чести сам теперь застрелиться или привести в исполнение приговор над тобой».

Рассердился Василий: «Стреляйте, ваше благородие, если совесть позволит. Только скорей. Не то я за себя не ручаюсь». — «Ладно, дам тебе шанс — беги», — сказал офицер Морозов. «Мне бы надо ему в глотку вцепиться, а я сдуру побежал. Не промахнулся офицер. Мало того, когда я упал простреленный, для верности еще в меня выпалил. Да рука у него все-таки, видно, дрогнула. Живой я остался. Бросил меня Морозов в лесу, думал, я мертв, да ошибся!»

— А у тебя на него рука не дрогнет, дядя Вася? — пристал Андрейка.

— Нет, не дрогнет! Они буржуи, мы пролетарии, у нас друг другу пощады нет. Один разговор: кто кого? Потому им, дворянам, свои имения-богатства дороже нашей жизни. Спасая их, они нас всех готовы перестрелять!

Вот как рассуждали двинцы, побывавшие под офицерской расправой.

УГОЩЕНИЕ

— Ты что, своих не узнаешь? — остановил Андрейка Стешу. — Глянь, голавлищи какие! Сознательные. Сами на удочку шли. Я закидывал да приговаривал: «На солдатское счастье!»

Но Стеша смотрела на голавлей и не видела их.

— Мертвец воскрес, — сказала она, не слушая Андрейку. — Офицер Морозов, который папу расстреливал, объявился.

— Вот ты чего испугалась! Да мы их завтра сами напугаем. Как выйдем все сразу со всех фабрик и заводов да как крикнем в один голос — все буржуи задрожат! На завтра у нас демонстрация молодежи против войны назначена. Забирай улов, готовь папане угощение. Мне по своим делам спешить надо.

Стеша наконец пришла в себя, уставилась на голавлей, обрадовалась:

— Ой, Андрейка, жирные какие! Как пироги. Вот мы папаню накормим. От такого угощения он сил наберется. Идем, маме покажем, какие у нас рыбочки. А то затужилась она совсем, что папу угостить нечем.

Когда они спускались в жилье Борониных, Стеша шепнула Андрейке:

— Радость-то у нас какая! Мама встала. Папаню ждет!

Андрейка пригляделся к сумеркам полуподвала и впервые увидел Анну Тимофеевну одетой. Она сидела, опираясь на спинку кровати.

— Вот папаня войдет, и я встану, — улыбнулась она Стеше. — Чтобы врасплох не застал, с утра теперь одеваюсь-прибираюсь!

Андрейка взглянул на нее и обмер. Такой красоты он еще не видел. На бледном лице, как звезды, светились большие глаза, оттененные синими кругами. На щеках еле проступал румянец. А волосы… Золотистые волосы были стянуты в тугой узел и блестели как шелк.

— Мамочка, ты посмотри, каких Андрей принес рыбин для папы. Ему там, по тюрьмам, по лазаретам, разве приходилось такое кушать? Вот уж угостим папаню на славу!

Мать не отзывалась. Она смотрела на себя в тусклое, старое зеркало, стараясь представить, какой ее увидит после долгой разлуки любимый муж.

— Додержали мы ее все-таки, — шепнула Стеша Андрейке. — Вот и доведется им свидеться…

Стеша завела Андрейку в чуланчик-кухоньку.

— Ты понимаешь, чудо какое? Совсем она чуть дышала… Я иногда даже зеркало к губам подносила, дыхание ее ловила… А как узнала она, что отец домой придет, откуда силы взялись! Поднялась: «Давай, доченька, одеваться. Войдет, а мы обе на шею ему. Он ведь крепкий!»

Поделившись своей радостью, Стеша отпустила Андрейку, взяв с него слово явиться завтра к обеду.

Андрейка торопился: ему хотелось первому увидеть знамя, под которым он завтра пойдет на демонстрацию с Союзом молодежи.

Ну уж золотошвейки и постарались! Ночами работая, они вышили великолепное красное знамя. На большом куске густо-алого бархата нимбом золотые вышиты слова: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Ниже восходящее золотое солнце, а под ним красными буквами: «Союз Рабочей Молодежи Третий Интернационал».

Когда Андрейка увидел знамя, от восторга ростом выше стал.

— Дядя Уралов, — сказал он, привставая на цыпочки перед развернутым знаменем, которое прикрепляли к полированному древку, — а ведь такого и у царских полков не было.

— У пехотных не видал. Да и у гвардейских тоже.

…Нести знамя на демонстрацию Андрейке не пришлось. Знамя несли ребята дюжие, крепкие. Кто знает, на знамя и нападение может быть! Но Арбуз воспользовался своим малым ростом и пошел под знаменем, держась за его золотистую кромку.

Это была замечательная демонстрация! Такой Москва еще не видывала и не слыхивала.

Вначале с окраин города донеслись отголоски любимых песен молодежи: «Варшавянка», «Смело, товарищи, в ногу!», «Интернационал». Казалось, на притихший центр города наступают, наступают со всех сторон песни революции.

На балконы думы и Московского Совета вышли думские и советские депутаты. Появились плотные ряды молодых рабочих и заводских подростков с высоко поднятыми красными знаменами и лозунгами. Над бесконечными рядами демонстрантов огненными прочерками полыхали слова: «Долой войну!», «Мир хижинам — война дворцам!».

В центре города колонны встретили юнкеров с примкнутыми штыками. В последний момент, узнав о демонстрации, командование торопливо выставляло оцепление, объяснив городским властям — Думе и Совету, — будто для охраны демонстрантов от возмущенной публики.

Резко бросался в глаза контраст между веселыми, задорными лицами демонстрантов и мрачными, напряженными лицами юнкеров.

Казалось, река, ликующая в весеннее половодье, бурно несется мимо оледенелых еще берегов. С радостью смотрели большевики на это удивительное шествие. Признаться, многие не ожидали, что недавно возникшая юношеская коммунистическая организация может привести в движение такие массы молодежи.

С удивлением смотрел на стройные ряды юных демонстрантов городской голова Руднев и полковник Рябцев.

— Да, внушительная сила… Дай им в руки оружие — и… готовое войско, — сказал полковник.

— Удивительны шутки революции! Целая армия молодых большевиков открыто марширует на виду правительственных войск, а ее предводитель объявлен вне закона и скрывается где-то в подполье, — пожал плечами городской голова.

— Какую же армию он организует, выйдя из подполья?!

— А вот этого не следует допускать!..

ОПЯТЬ ПРО ЦАРСКИЕ КОВРЫ

Увы, на этот раз на рыбалке Андрейке не везло. Голавли не попадались, как он ни старался, как ни уговаривал их быть сознательными, говорил, не для себя старается — людям нужно. А вот к Фильке голавли так и шли, так и насаживались на крючок.

Филька посочувствовал другу и отдал ему несколько самых крупных рыб, с условием, что Андрейка проводит его к тетке. Вдвоем веселей от бойскаутов отбиваться, если те задумают рыбу отобрать и удочки поломать. В последнее время скауты так обнаглели, проходу от них не стало!

Спрятав под рубахи голавлей, которые трепыхались и липли к телу, мальчишки переулками, закоулками, пролазами сквозь заборы добрались до Кремля, минуя все бойскаутские заставы.

Тетка по голавлям очень заскучала. Что ни день, подай ей свежей рыбки из Москвы-реки. Беда, да и только! Отец строго-настрого приказал во всем богатой тетке угождать.

После отцовского нравоучения Филька теперь очень старался тетке угодить. У тетки Прасковьи Ивановны за каждую его рыбку улыбка, за каждую услугу по головке гладит.

Проскочили ребята в Кремль, глядь, а тетка опять ковры перед дворцом расстилает, солдатами командует, чтобы разувались, не попортили драгоценное имущество.

— Тетя Паня, а теперь для кого стараетесь? Царя-то нет! — спросил Андрейка.

— Царя-то нет, да царица осталась. Для Александры Федоровны.

— Царица вместе с царем арестована! — пояснил тетке Филька.

— Царя под стол, сама на престол. Это у них бывало, у Романовых. Так царица Екатерина сделала, тоже из немок была и тоже своего дурака скрутила.

— Ой, тетя Паня, путаете вы все.

— Ничего не путаю! В газетах писали… Они резвые бывают, царицы-то. Для нее покои готовим. Для Александры Федоровны. Едет, не нынче завтра будет, — убежденно сказала Прасковья Ивановна и снова принялась солдатами командовать, чтобы лучше ковры для царицы чистили.

Андрейка и Филька призадумались. Тетка в придворных делах человек сведущий. Прислушались, и солдаты про то говорят:

— Ох, братцы-арсенальцы, не к добру эти коврики развертываются! Не иначе Александра Федоровна в штанах Питер немцам продаст, а сама в Кремль чесанет.

— Есть слух, она царя на миноносце вознамерилась в Англию сплавить, а сама сюда…

— От балтийских матросиков подальше.

— Да за такие проделки матросики с Александры Федоровны штаны снимут, юбку наденут!

Солдаты расхохотались. Но Андрейке было не до смеха.

— Ты, Филя, ублажай тетку, а я к своим. Недаром здесь ковры чистят. Для царя ли, для царицы, надо нашим рассказать.

Арбуз умчался.

На заводе многие цехи не работали. Во дворе было полно народа. Шел какой-то спор-разговор. Увидел Арбуз Уралова — и к нему.

— Интересная модель! — крутанул Уралов ус, выслушав торопливый рассказ Андрейки про царские ковры. И обратился к рабочим, толпившимся во дворе: — Вот и еще одно подтверждение, товарищи, к тому, о чем Ильич предупреждает. А ну, Арбуз, скажи, что в Кремле делается. Да погромче, чтобы все слышали.

Андрейка, собравшись с духом, прокричал о том, что в Кремле царские ковры чистят, чтоб подстелить под ножки царицы Александры Федоровны, которая вот-вот из Питера в Москву пожалует, и для убедительности Арбуз перекрестился.

По толпе прокатился хохот. Андрейка покраснел, но смеялся вместе со всеми. Оказывается, Александрой Федоровной прозвали рабочие Александра Федоровича Керенского.

На митинге в кино «Великан» большевики из Московского комитета разоблачили предательский план главы Временного правительства Александра Керенского сдать Петроград германцам, а самому сбежать из столицы в Москву. Михельсоновцы зашумели:

— Не дадим московской контрреволюции кремлевские ковры изменнику расстелить!

— Долой предательское правительство Керенского!

— К оружию, товарищи! — грохотал зал.

Уралова обступили бывшие на митинге двинцы. К Андрейке подошел Стешин отец.

— Эй, дорогой товарищ, это, оказывается, ты о моем семействе заботился? Мне Стешка рассказывала про Арбуза, который для них лучший друг. Значит, ты и есть Арбуз! Ну спасибо, парень!

Андрейка покраснел от таких похвал, хотел смыться, а двинец его за руку.

— В честь твоих забот пошли на званый обед в мое семейство. — И обратился к Уралову: — Отпустите до вечера вашего Арбуза в мое распоряжение.

— Валяйте погуляйте! — улыбнулся Уралов. — Только не загуляйтесь, учитывая обстановочку, бойцы!

Гордясь, что он причислен к бойцам, Андрейка важно зашагал к Боронину в гости.

Вот и знакомый дом, и ступеньки в полуподвал.

Боронин вошел, и все произошло, как мечталось: Стеша повисла у отца на шее, ее мать прижалась щекой к его щеке. Солдат обнял обеих сразу и целовал поочередно то ту, то другую.

— Ну не плачьте вы… Зачем же? Такая радость…

— Да разве мы плачем? — говорила мать, отирая слезы.

Стеша принесла и поставила на стол сковородку с шипящими, скворчащими голавлями.

— Богато живете! — воскликнул Василий Боронин. — А мне не верилось, когда Стеша рассказывала. Думал, голодаете.

Мирная радость заполнила Стешину каморку.

ЖУК НА БУЛАВОЧКЕ

Вернувшись домой в неурочный час, Павлов-старший так бахнул кулаком по столу, что любимая бабушкина чашка раскололась. Подпрыгнула, и пополам!

— Опять двадцать пять! Станки остановлены. Теперь приспичило Керенского свергать. Слесари, токари, кузнецы вместо работы с ружьями бегают. Где Сашка? Где Андрей? Пойду их искать…

Такого еще не было, чтобы сам отец за сыновьями гонялся.

Павлов вернулся домой поздно и очень злой. Его на завод не пустили вокруг стояла вооруженная охрана. Пропускали только красногвардейцев. Сотни рабочих толпились вокруг завода. Многие требовали оружия. Против кого? Зачем?

Слухи ходили разные. Одни говорили, будто большевики уже взяли власть и Керенский бежал, а вдогонку за ним матросы, чтобы отнять все тайные печати, которые тот с собой унес. А без печатей власть не власть. Другие заявляли, будто Керенский поехал к фронтовым войскам, чтобы солдат, которые в окопах, привести в Питер и в Кронштадт, а на их место отправить находящихся в Питере. Третьи утверждали, будто Керенский убежал из Питера потому, что там уже германцы, и Керенскому приходится пробираться в Москву, нарядившись бабой.

Все чего-то ждали. Уралов расхаживал, проверял караулы, нервно покусывал усы.

В заводские ворота вдруг въехала походная кухня, и всех красногвардейцев стали кормить солдатской пищей, как на войне.

Андрейка не растерялся и сумел съесть две порции, после чего залег на обтирочном тряпье в углу цеха и хорошо вздремнул на сытый по-буржуйски желудок.

Разбудил его шепот. Бакланов, Пуканов, Киреев сговаривались пойти добывать оружие. Андрейка подсказал им, где выйти лазейкой, миновав караулы, и за это был взят в компанию.

Ночь пала холодная, туманная, чуть моросило. Огни тускло светились лишь кое-где на перекрестках да у подъездов богатых домов.

Подошли к одному бородачу в тулупе, из-под которого торчал ствол берданки. Только хотели наброситься на него — из темноты Гришка Чайник.

— Жук! — предостерег Андрейка друзей.

— На булавочке! — как на пароль отозвался Гриша. И, опознав михельсоновцев, откозырял.

Потом Гриша подошел к дворнику, шепнул ему что-то на ухо, и тот снял с плеча берданку. Гриша осмотрел ее и на вытянутых руках преподнес ребятам.

— Вот так культурнее! — сказал он назидательно, а дворнику разрешил пойти поспать, сказав, что охрану сегодня будут нести заводские патрули.

Так они обезоружили нескольких охранников, и ни один не подумал сопротивляться.

Берданки были громадные, тяжелые, времен турецкой войны. Можно было бы и еще добыть, но, взглянув на Андрейку, Гриша сказал:

— «Пистолету» нужен пистолет, а не такая бандура. Пошли, ребята! Подкатимся к одному моему знакомому, выпросим для Арбуза игрушку!

Гриша направился к своему дому, где он жил в полуподвале, а над ним занимал квартиру комиссар Временного правительства, уполномоченный Керенского по Замоскворечью.

Оставив ребят во дворе, Гриша легко открыл дверь отмычкой. Комиссар что-то писал, сидя за столом.

— Что за шутки?! — вскричал уполномоченный, шаря в столе оружие.

— Провалился за бумажки, — помог ему Гриша, извлекая револьвер. Шутки были — шутки кончились.

— Вы с ума сошли?! Мне с минуты на минуту может позвонить сам Александр Федорович Керенский!

— Спите спокойно, не позвонит. В бегах Александр Федорович. И боже вас избавь выходить из дому. Сидите смирно.

— Так это арест? По чьему полномочию?

— Никаких арестов. В Замоскворечье все тихо… Бери, Арбуз, играйся. Взрослым такие штучки ни к чему. — И Чайник, передав Андрейке браунинг, церемонно откланялся.

— Господи, неужели этот страшный большевик — наш любезный Гриша, который нас охранял, опекал, — прошептала супруга уполномоченного.

— Большевисткий оборотень! Как я раньше не догадался? — стукнул себя по лбу ее супруг и бросился к окну.

С улицы донесся мерный топот множества шагов. Под покровом ночи куда-то маршировала воинская часть. По четкости шага, по плотности строя, по выправке уполномоченный определил: идут юнкера — оплот и надежда Временного правительства.

— Значит, действительно началось то, к чему так долго готовились. Юнкера идут навести порядок.

— Сюда! Ко мне! На помощь! — закричал уполномоченный Временного правительства.

Но строй проследовал мимо, и никто не обратил внимания на его крик.

— О боже! — заломил руки уполномоченный. — Такое решающее мгновение, а я в таком нелепом положении. Этого история мне не простит!

…Притаившись в подъезде, ребята смотрели на ровные ряды, на четкий шаг, на блеск штыков. Юнкера шли в полном молчании. За каждой ротой везли пулеметы и патроны.

— Юнкера на войну тронулись, — прошептал Арбуз.

— На войну с нами, — проводив их взглядом, сказал Гриша. — Запомните, ребята, эту ночь, этот час…

Часть третья