И глубина снегов в лесу такая, что узкие лыжи тонут, в сторону не свернёшь.
Рота шла по дороге, взяв лыжи на плечи. Жнивина послали вперёд с отличным лыжником Сушковым.
Сушков шёл по дороге и флажком давал нашим сигналы: впереди спокойно, можно идти колонной.
А Жнивин на широких охотничьих лыжах сходил с дороги, углублялся в лес то вправо, то влево. Внимательно осматривал, не затаился ли где противник. И, возвращаясь к Сушкову, всё приговаривал:
— Следов нет — и врагов нет!
Вот дорога сделала поворот, нырнула вниз. Вот мост через лесную речонку. Великанские ели так плотно обступили вокруг, что только кусочек неба виднеется в вышине. Опасное место, удобное для засады.
Внимательно обследовал его Жнивин и ничего подозрительного не заметил.
Снег вокруг лежал чистый-чистый, никем не топтанный. Тишина стояла такая, что ветка хрустнет — и то за километр слышно.
— Ладно, — сказал Жнивин товарищу, — беги доложи командиру, что есть место для привала, а то из-за поворота нашим твоих сигналов не видно. Что-то они замешкались. А тут и вода рядом, и посидеть есть где.
Так он отправил донесение, а сам остался и стал внимательно оглядывать незнакомый лес. Что-то сердце у него тревожилось. Было как-то не по себе. Чувствовалось, будто он не один, а кто-то за ним подглядывает.
Что за притча: а ведь никого нет! И зверь не крадётся, и птица не летит…
А всё-таки кто-то смотрит.
Даже поёжился Афанасий. Скорей бы уж наши подошли, одному страшно что-то. А на миру и смерть красна…
И тут взглянул он на большую ель, ветви которой согнулись под тяжестью снега, и увидел такое, что мороз по спине пошёл. Из ветвей на него смотрело два глаза. И это были не жёлтые глаза рыси и не круглые глаза филина, а два человеческих глаза!
Но вот что самое страшное — человека не было видно! Ни рук, ни ног, ни головы. Только глаза! И смотрят пристально, зло.
Когда Афанасий встретился с ними взглядом, он даже зажмурился: «Это смерть моя!» И понял: сделай он сейчас оплошность — погиб…
Старый солдат в таких случаях знает одно правило: главное — не пугаться, не торопиться… Афанасий медленно прислонил к перилам моста винтовку, достал из кармана кисет с табаком, стал вертеть цигарку. И виду не подаёт, что заметил что-то недоброе.
Закуривает Афанасий, уткнулся носом в горстку, к огоньку спички, зажатой в ладонях, а сам сквозь пальцы ещё раз на эти страшные глаза взглянул.
Есть! Следят за ним! Не смотрит так ни зверь, ни птица — человеческие глаза ни с какими не спутаешь. Но как же они попали туда, на ёлку? Не Дед же Мороз туда забрался!
Прищурился Жнивин, взглянул пристальнее и различил, как на загадочной картинке, руки в белых рукавицах, голову под белым капюшоном и человеческую фигуру во всём белом. И из белой груды, затаившейся среди заснеженных ветвей, торчат сапоги. Не нашего покроя — с закорючками на носах, какие носят фашистские лыжники.
Первым делом захотелось ему схватить винтовку да закатить этому «Деду Морозу» меткую пулю, но воздержался. Заметил на другом дереве среди ветвей ещё подошвы сапог. Значит, врагов тут много. Засада. Накануне метели они на ёлки забрались, потому и следов нет. Ловко устроились! Что же теперь делать? Открыть стрельбу, наших предупредить? Но ведь в ту же секунду и самого убьют. А что из него толку, из мёртвого? Он до победы воевать должен! Нет, так, зря, погибать не годится…
Вихрем промелькнули эти мысли в мозгу солдата, и он стал действовать так, как враги и не ожидали.
Оставил винтовку на мосту, подошёл под ёлку, на которой финн сидел, и, как будто ничего не заметил, давай под деревом снежок отаптывать.
Затем достал перочинный ножик и ну на коре какой-то знак вырезать.
Наблюдают за ним фашисты. Затаились по деревьям, ничем себя не выдают. Для них один солдат не добыча. Они караулят всю роту. Вот как подойдут русские, не ожидая нападения, так и ударят они сверху из автоматов. Да так всех наповал и положат. Главное, чтобы этот русский разведчик ничего не заметил.
А его можно и в плен взять. Винтовку-то он на мосту оставил, какой-то дорожный знак вырезает.
И вот фашистский автоматчик стал осторожно спускаться с ветки на ветку. Да вдруг как прыгнет! И, стряхнув с ветвей груды снега, обрушился на Жнивина, как лавина.
Но Жнивин того и ждал. Ухватил его за руки, сам под него подсунулся да спиной к дереву и прижал. И очутился фашист у него на спине беспомощный, как куль муки. И рук не выдернет, и слезть не может…
Жнивин у себя в деревне и не таких силачей перебарывал! Держит его, как в железе!
От дерева он — на дорогу, а по дороге — бежать к своим. Бежит и врага на спине тащит.
Фашистский «Дед Мороз» завопил истошным голосом. Тут его приятели не выдержали и давай из автоматов палить. Да только вместо Афанасия всё попадают своему в спину. Стрельбой-то и выдали себя.
Наши как ударили по деревьям из пулемётов — из ручных и станковых, так и полетели «ёлочники» вверх тормашками.
А когда бой кончился, командир подозвал к себе Жнивина и спросил:
— Ну, что скажешь, разведчик? «Следов нет — и врагов нет»… Плохая твоя пословица!
Смутился старый охотник:
— Да, эта пословица на войне не годится. Придётся её заменить другой: «Бываешь в разведке — посмотри и на ветки!»
Командир улыбнулся и сказал:
— Вот эта пословица хорошая!
Вдвоём с братишкой
Наши войска шли в наступление. Связисты тянули следом за ними телефонные провода. По этим проводам артиллеристам сообщают, куда стрелять; штабам — как идёт атака, куда посылать подкрепления. Без телефона воевать трудно.
И вдруг в разгар боя оборвались провода, и связь прекратилась.
Немедленно на линию выслали связистов. Вдоль одного провода побежали на лыжах боец Афанасий Жнивин и его товарищ Кременский.
Провод был протянут по уцелевшим телеграфным столбам.
Смотрят солдаты: один конец провода валяется на снегу, а другой торчит на столбе.
«Наверно, шальная пуля отстрелила либо от мороза лопнул, — решили бойцы. — Вокруг тишина. Кто же его мог оборвать?»
Кременский полез на столб. И только потянулся к проводу, как раздался негромкий выстрел снайперской винтовки, и солдат упал. Снег окрасился кровью. Вражеская пуля попала бойцу прямо в сердце.
Жнивин нырнул в снег и спрятался под большим старым пнём.
Молча стоят густые ели, засыпанные снегом. Не дрогнула ни одна ветка. Где же сидит фашистский снайпер? Не успел разглядеть его Жнивин с первого выстрела. А после второго поздно будет: меткая пуля глаза закроет. Опытный фашистский снайпер затаился где-то на дереве и бьёт без промаха.
Долго выжидал Жнивин — не пошевелится ли снайпер, не слезет ли с дерева, чтобы взять оружие с убитого. Но так и не дождался. Только поздно вечером, под покровом темноты, он выполз из опасного места и принёс винтовку и документы Кременского.
И сказал, нахмурившись:
— Дайте срок, за моего друга я им крепко отомщу.
Той же ночью сел у горящего костра, достал чистую белую портянку, иголку, нитки и, выкроив мешочек с отростком посередине, стал шить.
Когда сшил, набил мешочек соломой — и получилась голова с длинным носом, величиной с человеческую. Вместо глаз пришил чёрные пуговицы.
Молодые солдаты подивились:
— Вот так чудеса! Что это, Жнивин на войне в куклы играть собрался?
Хотели над ним посмеяться, а командир посмотрел на его искусство и сказал старшине:
— Выдайте Жнивину старую шинель и негодную каску для его куклы.
Афанасий пришил голову к воротнику шинели, к голове прикрепил каску, шинель набил соломой, потуже подпоясал — и получилось чучело солдата.
Даже разбитую винтовку ему на спину приделал и посадил рядом с собой у костра.
Когда принесли ужин, он пододвинул поближе котелок и говорит соломенному солдату:
— Подкрепись, Ванюша! Кто мало каши ел, у того силёнок мало, тот на войне не годится.
А чучело глаза пучило и, когда толкали, кланялось и смешило солдат.
Не все тогда поняли, что такую большую куклу завёл себе Жнивин не для игрушек.
На рассвете, когда снова загрохотали пушки, Жнивин со своим Ванюшей исчез в лесу.
Сам он, в белом халате, крался ползком, а соломенного солдата толкал впереди себя на лыжах, без всякой маскировки. Бой был сильный. От ударов пушек земля дрожала; от разрывов снарядов снег осыпался с елей и порошил, как во время метели. Фашистский снайпер, убивший Кременского, сидел на том же дереве не слезая, чтобы не выдать себя следами. Он пристально смотрел вокруг и вдруг увидел: вдоль линии идёт русский солдат в серой шинели. Идёт-идёт и остановится, словно раздумывает. Вот он у столба. Привстал, дёрнулся вверх, словно его подтолкнули, и снова остановился.
«Трусит, видно», — усмехнулся фашист. Он взял русского «Ивана» на прицел, выждал и, когда связист ещё раз приподнялся, выстрелил.
Русский солдат присел, видно с испугу, потом снова на столб полез.
«Как это я промахнулся?» — подосадовал фашист. Прицелился получше — и снова промазал: солдат не упал.
От злости снайпер забыл осторожность и выстрелил в третий раз.
И в тот же миг получил удар в лоб, словно к нему вернулась собственная пуля. Фашист взмахнул руками и повалился вниз, убитый наповал.
Афанасий Жнивин встал из-под куклы, почти невидимый в белом халате, и сказал:
— Взял он, Ванюша, тебя на мушку, да сам пропал ни за понюшку!
Посмотрел, а у его «приятеля» в шинели в разных местах три дырки от пуль.
Меткий был фашистский стрелок, да на солому попался.
Пока он стрелял в чучело, Жнивин его высмотрел да и выцелил на дереве, как глухаря на току.
Перехитрив одного снайпера, Жнивин подловил так же и второго. И много раз охотился на вражеских снайперов, приманивая их на соломенную куклу. И получалось всегда успешно.
Ему доставались похвалы бойцов и командиров, а его Ванюше — только фашистские пули. Но соломенному солдату не приходилось ложиться в госпиталь — Жнивин сам зашивал его раны суровыми нитками и приговаривал: