— Летят! Летят!
Все головы повернулись туда, куда указывала рука Скорикова. Там, в облаках, показалась чуть заметная точка, она превратилась в чёрточку, затем в птичку и, наконец, в самолёт. Стоило показаться одному, как за ним появлялись другие. Начался громкий счёт. Всегда кажется, что одного недостаёт. Успокаиваются только тогда, когда кто-нибудь уверенно крикнет:
— Все!
Тогда отлегает от сердца. Мотористы бросаются к заправщикам, оружейники — к складам боеприпасов: у каждого находится дело.
Но на этот раз магического слова «все» никто не произнёс. Одного самолёта не было.
Валя вышла из палатки и привычно оглядела аэродром. Бойцы стартовой команды затаскивали самолёты под деревья, лётчики стояли, окружив командира эскадрильи Муразанова. На аэродроме было пустынно. Но посреди пустого озера, исчерченного лыжами, одиноко стоял Суханов.
Валя поглядела на него, затем на Веру Ивановну.
— Что случилось?
Суханов стоял в неестественной позе, неподвижно глядя в одну сторону.
Все мотористы, оружейники, лётчики старались не замечать его. Валя побоялась посмотреть на то место в лесу, где в уютном гнезде из ёлок обычно стоял самолет её брата.
— Лётчики идут в палатку, — прошептала побелевшими губами Вера Ивановна. — У тебя всё готово?
Когда лётчики вошли, Валя встретила их знакомым:
— Кому кофе, кому какао!
Она пытливо смотрела в глаза, но лётчики избегали её взгляда. Они брали стаканы и молча прихлёбывали горячий напиток, согревая руки.
Никто не произносил ни слова. Первый раз вернулась эскадрилья, потеряв товарища. Из каких боёв невредимыми выходили, а здесь…
И что случилось с Горюновым? Штурмовка была небольшая. Враги почти не стреляли. Но, когда самолёты развернулись и пошли обратно, машина Горюнова скользнула вниз и исчезла в лесном массиве на территории противника.
Это случилось так неожиданно, что истребители не успели даже заметить место гибели товарища.
Один за другим лётчики, согнувшись, вышли из палатки.
На озере неподвижно стоял Суханов.
Муразанов зашёл в командный блиндаж и долго слушал, как связисты пытались по многочисленным проводам узнать что-нибудь о Горюнове.
— «Африка», «Африка», — спрашивал один, — у вас упавший самолёт не замечен?
— «Австралия», слышишь, «Австралия», у нас не вернулся один лётчик…
Из «Европы» сообщили, что на их участке упал бомбардировщик, но чужой. В «Азии» оказалась испорченной связь, решили запросить позднее.
Казалось, все материки встревожены судьбой пропавшего. В военной сводке в этот день сообщалось: «Один наш самолёт не вернулся на свой аэродром».
Короткий зимний день быстро стушевался. Под елками затихли моторы самолётов. Лётчики ушли с аэродрома. Разводящий расставил секреты, и сумерки перешли в ночь.
А Суханов всё стоял и смотрел на бледную полоску зари.
Наконец охрана велела ему уйти. Моторист машинально побрел прочь. Ноги привели его в гнездо, где обычно ночью стоял его самолёт. Здесь всё напоминало о пропавшем. Прислонённые к живым деревьям, стояли срубленные ёлки, которыми Суханов маскировал самолёт, в стороне лежал стёганый капот для зачехления мотора и колодки из-под колёс, словно ночные туфли самолёта. Проталины от горячего масла темнели на снегу. А на сугробе была нарисована рожа, и под ней начерчено: «Суханыч». Это рисунок Саши.
Суханову стало нестерпимо грустно в этом осиротевшем гнезде, и он побрёл в бревенчатую избу, где ночевали лётчики.
В этот вечер лётчикам не спалось.
Странно всё это произошло. Вылет был самым обычным. Целый час носились, никого не встретив ни в воздухе, ни на земле. Наконец, разыскали небольшой эшелон, затаившийся в выемке между скал. Все вагоны были окрашены под скалы, засыпанные снегом. Но всё-таки различили их и начали бомбить. Стали разбегаться солдаты. А когда эшелон был уничтожен и Муразанов собрал всех лётчиков в строй, Горюнов летел на своём месте, во втором звене. Потом он почему-то отстал и скользнул вниз, как замёрзшая на лету птица. Похоже, что у него сдал мотор.
И тут все вспомнили неразговорчивого, неповоротливого моториста, от которого больше, чем от вражеских пуль, зависела жизнь Горюнова.
Когда вошёл Суханов с блуждающим взглядом, с красными пятнами на лице, все невольно подумали: «Может, он виноват, недосмотрел за машиной?»
Суханов стал расспрашивать о Горюнове. Ему отвечали неохотно и односложно, и он ушёл.
Жизнь словно не хотела мириться с потерей молодого и весёлого Горюнова. Она напоминала о нём многими неоконченными делами.
Вот в жильё лётчиков пришёл письмоносец. Это был самый желанный человек. Лётчики жадно расхватали письма, но общая радость сразу исчезла, когда письмоносец спросил:
— А где Саша?
Его невинный вопрос показался глупой и оскорбительной выходкой. Лётчики промолчали. Письмоносец смутился и вышел, положив на кровать Горюнова два письма и телеграмму.
Потом пришёл сапожник и стал раздавать подшитые унты, зачиненные меховые перчатки. Он принёс высокие кожаные сапоги, на которых Горюнов попросил набить медные подковки, найденные Сухановым в сарае.
Сапожник постучал подковками и сказал:
— В два века не износить. А где ж хозяин?
Могло показаться, что этих людей кто-то нарочно подсылает, чтобы терзать лётчиков.
Пришёл Муразанов. Не глядя на товарищей, он быстро забрал письма и телеграмму с кровати Горюнова, задвинул под неё сапоги и увернул лампу, приказав всем спать.
Суханов провёл эту ночь, не сомкнув глаз. Ему никто и не намекнул, что Сашу могла погубить какая-то неисправность в моторе, — эта мысль закралась в душу сама. Суханов гнал её прочь. Он множество раз вспоминал, как проверил, опробовал мотор перед вылетом, как осмотрел всю машину, обратил внимание на каждый трос, как пролезали его пальцы в теснины ледяного металла, пробуя зазоры прерывателя магнето. Нет, не может быть, чтобы Саша погиб из-за его оплошности. И всё же сомнение терзало душу.
Как отверженный, бродил Суханов и, наконец, вышел к штабному блиндажу, где у стонущих проводов бодрствовали связисты. Его не прогнали. Суханов уселся в сторонке. Неожиданно по телеграфному аппарату пришла весть о Горюнове. Сейчас же телеграфист перевел её подошедшему начальнику штаба.
«Азия» сообщала «Ястребу», что в таком-то квадрате совершил вынужденную посадку самолёт. На хвостовом оперении — № 3. Пилот признаков жизни не подаёт. Самолёт находится на открытом простреливаемом пространстве между позициями, ближе к противнику. Подойти невозможно. Целесообразно уничтожить артогнём…
— Постойте, — сказал начальник штаба. — Суханов, — позвал он, — прочтите.
Моторист прочел.
— При каких обстоятельствах бывают такие посадки?
— Возможно, вышел бензин…
— Или отказал мотор?
— Товарищ капитан, разрешите отправиться к самолёту, я проверю! — сказал Суханов.
Начальник штаба пристально посмотрел на моториста.
— Хорошо, товарищ старшина, — сказал он, — включим вас в аварийную команду… Возможно, удастся эвакуировать машину с поля боя, и тогда разъяснится, по чьей вине произошла вынужденная посадка.
— Так точно, — машинально сказал Суханов, стараясь ещё раз представить себе, что случилось с Горюновым. Почему отказал мотор? Жив ли Саша?
«Азии» было сообщено, что к указанному квадрату выезжает аварийная бригада.
В команду эту подобрались своего рода любители, народ бойкий, видавший виды: инженеры и техники, специалисты по моторам, по всем видам крылатых машин, и отчаянные разведчики, имевшие при себе лыжи и белые халаты зимой, маскировочные комбинезоны летом.
Получив приказ, команда собралась с быстротой пожарников.
Суханов едва успел вскочить в кузов видавшего виды грузовичка. Он много слышал о приключениях «аварийщиков», как их прозвали мотористы, но никого из них не знал. Вначале ехали молча. Потом закурили. Потом разговорились.
— Плохое твоё дело, — сказал, затягиваясь папироской и освещая свои обвисшие рыжие усы, один из солдат, — ясно, по неисправности сел самолёт… Твоя вина.
— Отчего ж, а может, какая пробоина… Или какая другая причина, от него независимая, — тут же возразил ему другой солдат.
На душе Суханова было так тяжело, что и передать нельзя. Безучастно посматривал он на дрожащий свет ракет, обозначавших передовую, не отворачивая лица от встречного ветра.
Опытный шофёр осторожно провёл грузовичок к передовым позициям и остановился в овражке, недалеко от командного блиндажа.
Караульный проводил Суханова к пехотному командиру. Офицер внимательно прочитал записку начальника штаба, подсвечивая себе карманным фонариком, и усмехнулся:
— Легко сказать — эвакуировать самолёт. А вы знаете, где он уселся? На ничьей земле. Среди минных полей. И местность — ну просто гиблая… Да, впрочем, пойдёмте, сами увидите.
Командир подвёл моториста к переднему краю позиций. Суханов вместе с ним поднялся в наблюдательное гнездо, устроенное на дереве, и увидел чистое, гладкое пространство замёрзшего озера. Несколько островов, покрытых елками. А на том берегу озера — лесистую высоту, занятую противником.
— Внутри высоты — крепость, — шептал ему командир на ухо. — Из глубоких амбразур в нашу сторону направлены пушки… Вся местность вокруг простреливается… И надо же ему было в таком месте сесть… Ничья земля, — указал командир на замёрзшее озеро, — с островов уползли даже мыши.
Суханов присмотрелся и вздрогнул:
— Самолёт!
На льду озера как на ладони сидел самолёт, слегка накренившись в одну сторону, словно озябший снегирь. Его тень лежала рядом с ним тёмным крестом.
Всё вокруг было залито сильным лунным светом. Снег сиял и переливался синими огоньками.
Среди этой спокойной глади выделялись какие-то угловатые бугорки.
— А это что?
— Убитые лежат…
Командир подал Суханову бинокль.
— А вон — белая лошадь… Это фашисты пытались увезти самолёт. Прорыли снежную траншею да и крались из-за островка. А лошадей, окрашенных в белый цвет, на поводу вели. Мы и ударили. Одна — копыта кверху. Сама белая, а копыта не покрашены. Хорошо видно… Очень трудно будет подкрасться… Уж лучше бы уничтожить его… Всего два выстрела вот из этого орудия. — Командир погладил стальной белый надульник замаскированной пушки.