давала ему вопросы или пыталась дать совет. Супруга описала О. как человека, который привык доминировать, требовать, подчинять людей своей воле, сказала, что он неспособен смириться с ограничениями. Больной решительно не желал говорить о том, что следовало бы обсудить, и миссис О. просила ей помочь справиться с ним.
Пришлось рассказать женщине, что О. просто не мог осознать: он уже не контролирует все на свете. Мы привели в пример его попытки винить себя за свою «слабость». Мы поинтересовались, может ли миссис О. внушить мужу ощущение, что он все еще способен управлять своей жизнью (хотя прежних возможностей у него уже не было). Миссис О. продолжила навещать мужа, однако стала действовать в указанном нами направлении. Перед посещением она теперь каждый раз звонила мужу, уточняла, какое время визита будет для него наиболее удобным, сколько времени он сможет ей уделить. Как только О. почувствовал, что может сам определять время и продолжительность посещений, их свидания стали краткими, но приятными для обеих сторон. Миссис О. также перестала давать супругу советы относительно питания и распорядка дня, пытаясь сформулировать свою точку зрения иначе: «Уверена, кроме тебя, никто не знает лучше, когда нужно будет съесть то-то и то-то». О. снова начал нормально питаться, впрочем, убедившись прежде, что ни родственники, ни медицинский персонал не мешают ему принимать решения.
Сестринский персонал также начал придерживаться аналогичного подхода, позволяя пациенту выбирать удобное для него время инъекций, смены постельного белья и т. д. Наверное, не стоит удивляться, что О. выбирал для этих процедур примерно то же время, в которое они обычно совершались и раньше, только уже не испытывал гнева, не пытался противодействовать. Жена с дочерью получали удовольствие от встреч с пациентом, и также избавились от раздражения и вины за свои реакции на поведение тяжелобольного мужа и отца. С О. было непросто сосуществовать и раньше, когда же он ощутил, что не управляет ситуацией – стал совершенно невыносим.
Подобные пациенты представляют огромную сложность для психологов, психиатров, больничных капелланов и другого медицинского персонала, поскольку их время общения с пациентом ограничено, а нагрузка на работе велика. Когда мы улучаем минутку, чтобы посетить пациента типа О., больные часто говорят: «Нет, сейчас не время, зайдите позже». В таких условиях легко забыть о пациенте, упустить его. Частенько больной сам провоцирует такие ситуации. Ему давали шанс, но ведь наше время расписано до минуты… В то же время такие пациенты, как О., особенно одиноки; не только потому, что с ними непросто общаться, но и потому, что они вас сразу отвергают и примут лишь в том случае, если это произойдет на их условиях. В этом отношении состоятельным и успешным людям, так называемым VIP-персонам, контролирующим все и вся, приходится хуже всего. Дело в том, что рано или поздно они утрачивают преимущества, которые делали их жизнь столь приятной. В конце концов, мы ничем не отличаемся друг от друга, однако люди, подобные О., не могут этого признать. Они сражаются с реальностью до победного конца и часто упускают возможность просто прийти к мысли, что у смерти нет предпочтений. Таким пациентам свойственны неприятие действительности и гнев, они острее других ощущают безысходность.
Рассказывая о гневе, не могу обойти вниманием еще одну пациентку, стоявшую на пороге смерти. Сестра И., молодая монахиня, была повторно госпитализирована по поводу злокачественного лимфогранулематоза. Приведу дословную запись разговора с пациенткой, в котором помимо меня принимал участие капеллан. Для И. это была уже одиннадцатая госпитализация.
Сестра И., женщина раздражительная и требовательная, возмущала своим поведением как работников больницы, так и людей, составлявших круг ее общения. Чем хуже ей становилось, тем больше сложностей создавала. Особенно это отражалось на сестринском персонале. Пациентка взяла за правило бродить по больнице, заглядывая то в одну палату, то в другую. Ей нравилось заходить к тяжелобольным людям, допытываться об их нуждах. Потом она подходила к сестринскому посту и требовала уделить им внимание. Сестры расценивали эти призывы как вмешательство в их деятельность и считали поведение пациентки неприемлемым. Они не вступали в споры с сестрой И., поскольку она и сама была неизлечимо больна. Их возмущение выражалось в том, что они проводили в палате И. все меньше времени, избегали лишних контактов и старались сводить общение с больной к минимуму. Казалось, конфликт будет лишь прогрессировать, и, когда вмешались мы, похоже, все вздохнули с облегчением, поняв, что есть люди, готовые заниматься проблемной пациенткой. Мы поинтересовались у сестры И., не желает ли она поучаствовать в нашем семинаре, поделиться мыслями и эмоциями. Сестра абсолютно не возражала. Приведу наш с ней разговор, который состоялся за несколько месяцев до ее смерти.
Капеллан: Итак, утром мы уже немного поговорили о цели наших встреч. Теперь вы знаете, что доктора и сестры заинтересованы в таких интервью с тяжелобольными пациентами. Медики надеются, что от этих бесед будет хорошая отдача. Не хотел бы говорить, что вы стали завсегдатаем больницы, но все же – вас здесь многие знают. Всего-то восемьдесят футов по коридору, а с вами поздоровались четыре человека.
Пациентка: Со мной с утра еще уборщица поздоровалась. Натирала полы в коридоре, потом открыла дверь в палату и говорит: «Привет!» Никогда ее не видела раньше. Вот, думаю, здóрово! А она: «Хотела просто глянуть на вас (смех). Раньше не случалось…»
Доктор: Увидеть в больнице монахиню?
Пациентка: Может, не просто в больнице, а на больничной койке. А может, как-то видела меня в коридоре, захотела поболтать, потом решила, что не стоит тратить время. Точно не знаю, так показалось. Говорит, просто хотела поздороваться.
Доктор: Давно вы уже в больнице? Хотелось бы вкратце представлять себе вашу историю.
Пациентка: На этот раз – уже одиннадцатый день.
Доктор: Когда вы поступили?
Пациентка: В понедельник вечером, почти две недели назад.
Доктор: Вы же были здесь и раньше?
Пациентка: Да, это одиннадцатая госпитализация.
Доктор: А когда вы первый раз попали в больницу?
Пациентка: В 1962 году.
Доктор: То есть, с 1962 года вы здесь уже в одиннадцатый раз?
Пациентка: Именно так.
Доктор: И все по одному и тому же поводу?
Пациентка: Нет, мне ставили и другие диагнозы, первый – еще в 1953-м.
Доктор: Гм… Что вам ставят на этот раз?
Пациентка: Злокачественный лимфогранулематоз.
Доктор: Болезнь Ходжкина…
Пациентка: В этой больнице есть оборудование для интенсивного излучения. У нас такого нет. Когда я сюда попала, были сомнения, правильно ли мне раньше ставили диагноз. Здесь я встретилась с доктором, и он уже через пять минут подтвердил, что я… что у меня именно та болезнь, о которой я ему и говорила.
Доктор: То есть – злокачественная лимфогранулема?
Пациентка: Да. А другие врачи смотрели на мои снимки и утверждали, что у меня ничего такого нет! Последний раз, когда я лежала в больнице, сыпь была по всему телу. Ну, может, и не сыпь, а воспаление, потому что все зудело, я вся расчесывалась. Просто вся была в этих расчесах! Чувствовала себя прокаженной, врачи даже думали, что у меня психологическая проблема. Я сказала им, что это из-за лимфогранулемы, а они решили, у меня не все в порядке с головой, раз я настаиваю на этом. Так и не нашли ни одного воспаленного лимфоузла, которые обнаруживали раньше. Я какое-то время лечилась у себя, получала сеансы облучения. А теперь они сказали, что у меня ничего нет! Я настаивала, что есть, потому что чувствовала себя точь-в-точь как раньше, когда они все-таки находили болезнь. И врач спросил: «А как вы сами думаете?» Я и ответила, что все это – из-за лимфогранулемы, так я считаю. Он согласился, что я абсолютно права, и я снова сама себя зауважала. Знала, что встречу доктора, который будет меня лечить, а не внушать, будто я здорова.
Доктор: Вы хотите сказать, что… (в этом месте звук на пленке пропадает). Ну что же, мне кажется, все дело в психосоматике.
Пациентка: Да, знаете – со стороны врачей было очень умнó предположить, что я просто вбила себе в голову эту лимфогранулему, вот и вся проблема. Они же не нашли ни одного узелка в брюшной полости. Ведь флебограмма показывала, что они там есть, а рентген или прощупывание ничего не подтвердили. Печальная история, но пришлось через это пройти, вот что я вам скажу.
Капеллан: И все же вы почувствовали облегчение?
Пациентка: Ах, как раз об этом и хотела… Конечно, стало легче, потому что проблему нельзя решить, если просто считать, что я больна психически, поэтому я и должна была доказать, что больна телесно. Я не могла почувствовать облегчение, пока врачи не поняли, что я действительно болею. А что я могла? Прятать свои расчесы, отстирывать пятна крови с одежды? Вот что я имею в виду. Я подозревала, что меня отказываются понимать. Уверена – они просто ждали, пока я сама себя вылечу, вот и все.
Доктор: Вы по образованию медсестра?
Пациентка: Да, верно.
Доктор: Где работаете?
Пациентка: В госпитале С. Т. Когда все это приключилось, меня как раз только освободили с должности руководителя сестринской службы. Я прошла шестимесячное обучение в магистратуре, а меня решили вернуть в училище – преподавать анатомию и физиологию. Я сказала, что не смогу, потому что теперь в этот курс объединили и химию, и физику, а я проходила химию десять лет назад. Теперь химия совсем другая. Летом меня отправили на курсы по органической химии, но я провалила экзамены. Первый раз в жизни засыпалась! В том году у меня умер отец, и его бизнес распался. То есть у меня три брата, и они начали спорить, кто будет руководить. Даже не представляла, что в семье могут начаться такие склоки! Они потребовали, чтобы я продала свою долю. Я вся переволновалась, что унаследую часть семейного бизнеса, а тут оказалось, что со мной вообще никто не считается. И на работе меня можно заменить, и на преподавание бросить! К такому я была совершенно не готова. Понимаю, что у меня много психологических проблем – ведь все лето продолжались неприятности. В декабре я простыла, слегла с лихорадкой, а тут еще это преподавание. Так все было сложно, вот я и заболела, пришлось обращаться к доктору. После этого я к врачам больше не ходила. Всю жизнь делала, что в моих силах. Нужно было убедиться, что симптомы очевидны, что температура у меня такая, что не надо никому ничего доказывать. Только после этого мной бы занялись, знаете ли.