Капеллан: То есть вы расплачиваетесь за то, что приняли помощь.
Пациентка: Именно.
Капеллан: Могу я сменить тему?
Доктор: Если устанете, сразу скажите, хорошо?
Пациентка: Да, давайте продолжим. Весь день впереди, отдохнуть успею.
Капеллан: Повлияла ли болезнь на вашу веру? Укрепила ее или, наоборот, ослабила?
Пациентка: Болезнь? Не знаю, никогда не думала о ней в таком смысле. Всегда хотела посвятить свою жизнь Господу, потому и стала монахиней. И еще хотела врачевать, работать в миссиях. Ни того, ни другого толком не получилось. Видите ли, я никогда не выезжала из страны, много лет уже болею. Теперь понимаю, что… Когда-то решила для себя, что могу сделать для Господа. Знаете, меня привлекала идея стать одновременно и врачом, и монахиней. Всегда думала, что это Божья воля. Выходит, была неправа. Поэтому о мечте пришлось вроде как забыть, хотя, если когда-нибудь поправлюсь, снова о ней вспомню. Опять задумаюсь о том, чтобы получить высшее медицинское образование. Мне кажется, работать доктором в христианской миссии – просто потрясающе. Все-таки доктор – это вам не медицинская сестра, тем более что на сестер правительство налагает такие ограничения.
А вера… боюсь, она подверглась серьезному испытанию. Дело даже не в моей болезни, а в одном пациенте – он лежал в палате на той стороне. Иудей, очень добрый человек. Мы познакомились в очереди на рентген, возле того маленького кабинета. Он неожиданно обратился ко мне: «С чего это у вас такой чертовски счастливый вид?» Я посмотрела на него и говорю: «Не могу сказать, что сильно счастлива. Просто не боюсь того, что меня ждет, если вы об этом». Он так скептически усмехнулся! Вот так и познакомились, а потом оказалось, что мы почти соседи по палатам. Выяснилось, что он иудей, но традиции не чтит и презирает большинство знакомых раввинов. Как-то заявил, что Бога нет, что мы нуждались в вере, потому его и придумали. Знаете, никогда об этом не задумывалась. А он действительно верил в то, что говорил. Мне так кажется, потому что в загробную жизнь он не верил точно. Нас услышала медсестра, агностик. Сказала, что Бог вполне мог существовать, мог сотворить наш мир. Они втянули меня в разговор. Тема такая, что хочется порассуждать. Вот они и начали. Сестра говорила, что со дня сотворения Бог никак себя не проявлял. Никогда не доводилось встречаться с такими людьми, пока в больницу не угодила! Видите ли, мне тогда первый раз пришлось задуматься, крепка ли моя вера. Я ответила: «Конечно, Бог есть. Взгляните хоть на природу, оглянитесь вокруг!» Так меня учили.
Капеллан: Они пытались поколебать вашу веру?
Пациентка: Пытались. Но дело не только во мне, в моих учителях тоже. Кто был прав? Эти двое из больницы или люди, которые изобрели учение о Боге? Я хочу сказать, что в тот момент поняла: нет у меня своей точки зрения на религию. Есть мнение других людей. Вот что сделал со мной М.! Его звали М., этого иудея. Вечно он со своим скепсисом! А медсестра как-то заявила: «Диву даюсь, с чего это я защищаю католическую церковь? Я ведь терпеть ее не могу». Как раз тогда она принесла мне легкое успокаивающее, для поднятия настроения. М. все-таки старался быть почтительным, ради меня старался. Бывало, спросит: «О чем хотите поговорить? Давайте про Варавву?» Я обычно отвечала: «Как можно говорить про Варавву, если не говоришь об Иисусе?» А он на это: «Да какая разница, сестра. Вы только не волнуйтесь». Он действительно очень старался быть вежливым, и все-таки постоянно ввергал меня в сомнения. Все вел к тому, что религия – надувательство, понимаете?
Доктор: Он вам нравился?
Пациентка: Да, нравился. Я и сегодня не изменила о нем мнения.
Доктор: Этот человек сейчас здесь, в больнице?
Пациентка: Нет-нет, мы встретились во время моей второй госпитализации, но навсегда остались друзьями.
Доктор: Продолжаете с ним общаться?
Пациентка: Он приходил на днях. Принес прелестный букет. А моя вера после встречи с ним даже укрепилась. Только теперь это – моя собственная вера, не чужая. Разве можно постигнуть пути Господни, если пользуешься чужими теориями? Не всегда получается истолковать, что происходит. Зато теперь верю, что Господь велик, а я – лишь маленький винтик. Вот умирают молодые… Их родители и все остальные твердят, мол, какая утрата, а я говорю: «Господь – это любовь!» Правда так думаю – это не пустой звук. А если Бог и любовь – одно и то же, то он знает, что умерший дожил до своих лучших дней. Проживи он дольше, или, наоборот, меньше – вечной жизни для него могло и не быть. А если и будет – так то не жизнь, а вечная мука! Хуже, чем сейчас, когда он умирает. А раз я знаю, что Бог все делает из любви, то мне куда легче смириться со смертью молодых и невинных.
Доктор: У меня несколько довольно личных вопросов. Не возражаете?
Капеллан: Позвольте кое-что уточнить. Всего один момент. Если я правильно понял – вы укрепились в вере. Вам стало легче принимать свою болезнь, чем раньше, а это и есть влияние веры.
Пациентка: Не совсем так. Вера – одно дело, болезнь – другое. Не рак заставил меня засомневаться, а М., хоть и сам не сознавал, что творит.
Доктор: Теперь у вас есть свое мнение, а не навязанное кем-то.
Капеллан: Знакомство с этим человеком укрепило вашу веру.
Пациентка: Это произошло здесь. Здесь, в больнице. Хочу сказать, что годами шла к этому. Только теперь поняла, что такое вера и надежда. Раньше-то блуждала в потемках, все искала. Сегодня знаю больше, чем вчера, и все равно – впереди еще непочатый край. Тому иудею я говорила: «Если Бога нет, то я от этого ничего не потеряю. А коли есть – буду славить Его в меру моих слабых сил, ведь Он того заслуживает». До прозрения-то у меня все заучено было, все с чужих слов, образование опять же. Я… я не поклонялась Господу как дóлжно. Нет, мне казалось, что делаю все правильно, поверьте. Скажи кто, что я не верую, – оскорбилась бы. Сейчас чувствую – есть разница!
Капеллан: У нас еще будут вопросы?
Доктор: Да, но, боюсь, пора заканчивать, осталось пять минут. Думаю, мы сможем продолжить в следующий раз.
Пациентка: Хотела еще рассказать, что мне заявила одна пациентка: «Только не говорите, что моя участь – это божья воля!» Никогда не слышала, чтобы подобное замечание кого-то возмутило. Ей было двадцать семь, трое детей. «Терпеть не могу, когда так говорят. Все это я прекрасно знаю, но жить с такой болью! Тут не до лицемерия…» Мне кажется, не нужно так, достаточно сказать: «Боже, как мне плохо!», и любой поймет, каково тебе, и равнодушным не останется, и не будет заводить разговоры. Когда тебе лучше станет – дело другое. Еще думаю, что люди боятся слова «рак». Им кажется, оно притягивает боль.
Доктор: Есть и еще такие слова.
Пациентка: Многим так кажется. Мне – нет. Вот думаю, рак – болезнь по-своему милосердная. Мне она многое дала. Сколько новых людей встретила, с кем только не подружилась! Вряд ли диабет или стенокардия чем-то лучше. Выглядываю из палаты и радуюсь тому, что есть. А чего нет – того нет. Не стану никому завидовать! Правда, когда человеку совсем плохо, тут уж не до таких мыслей. Помогут ему или, наоборот, боль причинят – ни о чем другом он и думать в такую минуту не может.
Доктор: Помните себя ребенком? Какой вы были в детстве? Что вас заставило стать монахиней? У вас была религиозная семья, или что-то произошло?
Пациентка: Нет, из всей родни одна я ушла в монастырь. У меня было пять братьев и четыре сестры. Сколько помню, всегда хотела посвятить себя Богу. Знаете, после того как я прошла курс психологии, иногда казалось, что это было желание выделиться, чем-то отличиться от других сестер. Они все мамины дочки – хорошие хозяйки и прочее, ну а я больше любила читать и все в таком духе. Много лет прошло, и сейчас я думаю: правда, просто казалось. Бывает, пожалею, что пошла в монахини. И тут же вспоминаю: так хотел Господь, а я согласилась с Божьей волей. Он ведь мог тогда, в детстве, указать мне другой путь. Например, как сестренкам. Все думаю об этом, всю жизнь думаю. Вот стала бы хорошей матерью, хорошей женой. Только вариантов в то время не было – как Господь повелел, так и дóлжно поступать. Не скажу, что это принуждение – я ничего не делала против своего желания. Просто не понимала, что за этим стоит. В обитель ушла, когда исполнилось тринадцать лет, а обет дала в двадцать. То есть – до пострига времени подумать и определиться хватало, шесть лет в обители. Это ведь то же самое, что выйти замуж, – сама принимаешь решение, согласиться или отказать. Когда поступаешь по своему разумению – вкладываешь в это душу.
Доктор: Ваша мать еще жива?
Пациентка: Да, жива.
Доктор: Расскажите о ней.
Пациентка: Родители эмигрировали из (…). Язык мать учила самостоятельно. Мама – добрая душа, очень скромная, немного замкнутая. Отца она не очень понимала, как мне кажется. Он писал картины, успешно их продавал. Сейчас-то я вижу, что она постоянно чувствовала какую-то угрозу. Мама всегда ценила сдержанность, и общительность в нашей семье не больно-то поощрялась. Сестры в основном сидели дома, вышивали. Мать была ими довольна. А мне больше нравилось погулять, заняться чем-нибудь интересным. Вступала то в один клуб, то в другой. Вообще, говорят, что я – интроверт. Мне всегда было непросто…
Доктор: Не думаю, что вы – интроверт.
Пациентка: Мне об этом сказали пару недель назад. Нечасто удается найти человека, с которым можно поговорить – ну, если не считать разговором обычные дежурные фразы. Я много чем интересуюсь, только поделиться не с кем. Иногда бываю в компании, – да только какая это компания? Ну, встретишься за столом с монастырским казначеем или с кем-то из сестер. У меня ведь образование, а почти никто из наших сестер и не учился толком. Не было возможности. Поэтому, мне кажется, моя эрудиция их задевает, что ли. Наверное, считают, что я задираю нос. Вот и получается, что в основном помалкиваешь, лишь бы они ничего такого не подумали. Знаете, получишь образование, а гордиться им не можешь, приходится скромничать. Если я могу хорошо говорить – зачем мне притворяться, что это не так? Например, хочу завернуть что-нибудь этакое, и заверну. Почему я должна выдумывать словечко попроще? Может, они думают, что я специально умничаю? Так ведь нет! Могу сюсюкать с ребенком, как любая женщина, но не собираюсь менять свою манеру, чтобы угодить каждому. Было время, когда задумывалась об этом. Что надо соответствовать тому, чего от тебя ждут. Больше это не по мне. Пусть привыкают. Какая есть, такая есть! Наверное, я слишком требовательна, но готова спокойно ждать, пусть учатся. Ничего со мной не станет. Люди на меня сердятся, но они же сами себя накручивают, не факт, что я в этом виновата.