Доктор: А ведь вы тоже сердитесь на окружающих.
Пациентка: Да, бывает. Например, возмущена была человеком, который назвал меня интровертом, а сам даже и не думал обсудить со мной что-нибудь интересное. Твердит одно и то же! Поговорили бы о новостях, о том, что в мире происходит. Мне бы, допустим, хотелось о гражданских правах поспорить…
Доктор: О ком вы говорите?
Пациентка: Да об одной из наших сестер из монастыря.
Доктор: Вот как. Что ж, мне бы очень хотелось продолжить, только, кажется, пора заканчивать. Знаете, сколько мы с вами проговорили?
Пациентка: Не следила за временем. Наверное, около часа?
Доктор: Даже больше.
Пациентка: Да, видимо, так и есть. Знаю, когда увлекаешься, то и время бежит быстрее.
Капеллан: Я тут подумал – может, вы хотите нас о чем-то спросить?
Пациентка: Я вас не слишком шокировала?
Доктор: Нет-нет.
Пациентка: Я ведь очень импульсивна, наверное, это совершенно противоречит…
Доктор: Образу монахини?
Пациентка: Да.
Капеллан: Знаете, вы меня поразили.
Пациентка: Все боюсь, что моя манера поведения кого-то обидит. Я понимаю…
Доктор: Ну что вы!
Пациентка: Не хотелось бы, чтобы вы плохо думали о монахинях, о докторах, о медсестрах…
Доктор: Думаю, этого не случится. Мы хотим видеть вас такой, какая вы на самом деле.
Пациентка: Иногда беспокоюсь – может, я ко всем к ним слишком строга?
Доктор: Наверняка порой так оно и есть.
Пациентка: Я ведь сама и монахиня, и медсестра, поэтому и думаю, не тяжело ли им со мной приходится.
Доктор: Мне очень импонирует, что вы не прячетесь под маской монахини, остаетесь собой.
Пациентка: Как раз об этом хочу вам рассказать. Тут все не так просто. Не могу себе представить, чтобы я вышла из кельи в чем-то, кроме рясы. По-другому уже и не могу, а здесь бывает, что ходишь по коридорам в ночной рубахе. Любая сестра в монастыре от такого в шок впадет. Они хотели даже забрать меня из больницы, думали, веду себя неподобающе, позволяю всем и каждому заходить в мою палату. Еще бы их не смущало такое! Лучше бы навещали меня почаще – мне это так нужно! Именно здесь, а не в лазарете монастыря… Я ведь могу лежать тут и месяц, и два – да так оно и есть. Только мало кто из сестер додумался ко мне прийти. Впрочем, понять их можно – сами работают в лазарете, хотят от этого отдохнуть в свободное время. Остальным, видимо, кажется, что я не нуждаюсь в обществе. Буду просить навещать меня – не поверят, что мне это и в самом деле необходимо. Думают, я – сильный человек, справлюсь, а их поддержка и не важна. Что ж мне, умолять их?
Капеллан: Наверное, мольбы обесценят саму поддержку.
Пациентка: Да, это неправильно. Не могу же я упрашивать людей делать то, что мне нужно.
Капеллан: Знаете, вы очень верно сказали. В ваших словах есть смысл. Пациенту важно сохранять достоинство. Не выпрашивать, не позволять эмоциям взять верх.
Доктор: Думаю, пора завершать нашу беседу, но все же хочу дать вам небольшой совет, хоть мне и не нравится это слово. Мне кажется – бывает так, что испытываешь боль, тоску, только внешне это не проявляется, совсем как у вас. Наверное, медсестрам в такие минуты сложно догадаться, что вы нуждаетесь в их помощи или, наоборот, она вам сейчас совершенно ни к чему. По-моему, иногда тяжело заставить себя просить. Но просить и умолять – это не одно и то же. Понимаете? Хотя, наверное, просить в чем-то и сложнее.
Пациентка: Спина разболелась. Сейчас по пути подойду на пост, скажу, что нужно обезболивающее. Не знаю, понадобится ли, но попросить-то могу? Мало ли что я хорошо выгляжу, болеть все равно может. Доктора говорят, я должна настроить себя на нормальное самочувствие, сказать себе с утра, что ничего не болит. Ведь когда снова выпишусь, вести занятия придется так или иначе, и неважно – хорошо мне или плохо. Правильный подход. Мне нравится, что врачи понимают – иногда надо просто забыть о боли, и всем остальным будет легче.
Интервью позволило четко обозначить потребности пациентки. Гнев и раздражение, что кипели в ней, брали истоки в раннем детстве. И. была одной из десяти детей, и в семье чувствовала себя изгоем. Сестрам больше нравилось заниматься рукоделием, угождать матери. Наша же пациентка, судя по всему, пошла в отца – тянулась к новому, любила провести время вне дома. Очевидно, что мать не устраивало подобное поведение. Видимо, И., отличаясь от братьев и сестер, искала компромисс между сохранением собственной идентичности и стремлением быть для мамы «хорошей дочерью», что и вылилось в желание стать монахиней. Заболела И. ближе к сорока годам. У нее изменился характер – она стала более взыскательной, и оставаться «хорошей дочерью» ей было все сложнее. Чувство обиды на мать и сестер, отсутствие понимания в семье – отголоски отторжения, испытанного в детстве, – дали знать о себе и в отношениях с коллегами-монахинями. Окружающие нашу пациентку люди принимали ее гнев и возмущение на свой счет, не подозревая о происхождении этих реакций, и отторгали ее все больше. И. навещала пациентов и передавала их требования медсестрам, компенсируя нарастающую изоляцию. Она помогала другим больным исполнять их желания (а по сути – свои собственные). Одновременно пациентка выражала свою неудовлетворенность, осуждая медицинский персонал за отсутствие внимания. Требовательность И. вкупе с ее неприязненным настроем способствовали развитию отчуждения, и отношение медсестер к больной было вполне предсказуемым. И., равным образом, получала повод обосновать свою враждебность.
В процессе интервью мы добились сразу нескольких целей. Мы разрешали И. быть собой, не винили ее за жесткость и даже враждебность, не выражали личного отношения к происходящему. Мы не хотели судить – старались лишь понять. Пациентка, таким образом, обрела возможность «выпустить пар». Как только И. освободилась от тяжкого груза, мы увидели ее с другой стороны. Она предстала перед нами женщиной, способной на самые добрые чувства, любовь, симпатию, проницательность. И. очень тепло относилась к М., с которым познакомилась в больнице, ценила его невольную помощь, позволившую ей постигнуть истинный смысл веры. М. дал пациентке повод для многих часов размышлений, после чего она избавилась от поверхностных убеждений и обрела веру внутреннюю.
Ближе к концу разговора пациентка выразила подсознательное желание чаще иметь возможность выговориться, хотя и облекла его в сердитую реплику о том, что намерена попросить обезболивающее. Мы продолжали посещать ее и с удивлением узнали, что она прекратила походы в соседние палаты, стала гораздо мягче относиться к медицинскому персоналу. Медсестры поняли, что уже не вызывают у И. такого раздражения, и начали заходить к ней чаще. Дошло до того, что они попросили нас о встрече, чтобы «лучше узнать пациентку». Как все изменилось!
Во время одной из последних наших бесед И., посмотрев на меня, неожиданно попросила прочесть ей главу из Библии. Чувствовала она себя неважно, и только кивала, подтверждая, что именно этот отрывок хочет услышать; качала головой, давая понять, какие страницы пропустить.
Как правило, пациенты не обращаются с такими необычными просьбами. Не могу сказать, что мне понравилась подобная форма общения. Я бы с бóльшим удовольствием размяла больной спину, вынесла ночной горшок, помогла еще чем-нибудь. Впрочем, я помнила, что обещала исполнять просьбы пациентки, и звать капеллана – почитать Библию – мне показалось недостойным, ведь потребность у И. возникла здесь и сейчас. Вспоминаю, что меня тогда посетила ужасная мысль: вот-вот войдет кто-нибудь из коллег и подвергнет меня насмешкам. Никто во время сеанса чтения не появился, и я вздохнула с облегчением.
Я читала, не понимая смысла прочитанного. Больная лежала с закрытыми глазами, и мне было сложно понять, что она чувствует. Закончив, я поинтересовалась, действительно ли пациентка хотела лишь послушать несколько строк или за этим желанием крылось что-то еще. Пациентка от души посмеялась, и я поняла, что ей свойственны и чувство юмора, и признательность. Ни до, ни после я за ней таких реакций не наблюдала. Она сказала, что почитать ей хотелось, но была и другая, исключительно благая цель. И. устроила мне последнюю проверку и одновременно передала последнюю весточку в надежде, что я еще долго буду помнить о ней после того, как ее не станет.
Через несколько дней И. зашла в мой кабинет попрощаться. Одета она была тщательно, казалась радостной, даже счастливой. От сердитой монахини, отвергавшей все и вся, не осталось и следа. Передо мной стояла женщина, которая обрела внутренний покой; вероятно, она даже примирилась с мыслью о смерти. И. выписалась, собиралась домой. Там она вскоре и умерла.
Многие из нас до сих пор не забыли эту пациентку. В первую очередь вспоминаются даже не трудности, которые она создавала, а уроки, что она нам преподала. И все же ей удалось преобразиться, пусть и в последние месяцы жизни, получить то, о чем мечтала: отличаться от других и в то же время снискать любовь и уважение окружающих.
V. Стадия третья: торг
Молил топор дровосека дерево дать ветвь на рукоять ему. И согласилось дерево.
Стадия третья представляет собой попытку договориться. Известно о ней не так много. Она приносит пациенту пользу, пусть и ненадолго. На стадии первой мы избегаем печальных новостей, на второй – гневаемся на людей, на Господа. На третьем же этапе мы можем совершить удачную сделку, отсрочить неизбежное. «Раз Бог решил забрать меня к себе, не внял моим гневным мольбам, не пойдет ли он навстречу, если попросить его смиренно?» Все мы сталкивались с подобными реакциями детей. Они начинают с требования, а заканчивают просьбой. Ребенок хочет переночевать у друга. Он не примет отказа, рассердится, затопает ножками. Он запрется в своей комнате и какое-то время будет выражать гнев, отвергая любые попытки контакта. И все же ребенок держит в уме возможность альтернативной тактики. Иногда он выходит из добровольного заточения, может даже похлопотать по дому, чего при обычных обстоятельствах добиться непросто. Зато потом он скажет: «Я хорошо вел себя на этой неделе, каждый вечер мыл посуду. Ты же разрешишь мне