, самые плохие часы, когда может потребоваться разговор со священником, – это после полуночи и до…
Доктор: До предрассветных часов…
Пациент: Если построить такой график, увидите, что пик наступает в три утра. Вот как должно быть: нажимаешь кнопку звонка, приходит медсестра. Говоришь ей, что тебе нужен капеллан. Проходит пять минут, и вот он у твоей постели, и ты уже можешь…
Доктор: …можешь общаться.
Пациент: Да.
Доктор: Вы ведь хотели, чтобы я задала вам этот вопрос, правда? Чтобы спросила, довольны ли вы работой капелланов. Понимаю вас, но этот вопрос я уже задавала, пусть и другими словами. Помните, я интересовалась – кто вам помогает, есть ли вообще такой человек, на которого можно рассчитывать? Вы тогда ничего не сказали насчет капеллана.
Пациент: Это вообще беда церкви. Когда тебе нужен священник – его нет!
Доктор: Да…
Пациент: А нужен он обычно в три ночи…
Доктор: Преподобный Н. попробует ответить на ваш вопрос. Вчера он всю ночь провел на ногах, навещал пациентов.
Капеллан: Конечно, я чувствую вину, но все же прошлая ночь ее немного смягчает – действительно удалось поспать лишь пару часиков. В любом случае оно того стоит, и тут есть о чем поговорить.
Пациент: Я считаю, что этот вопрос – важнейший.
Капеллан: Да, вопрос искренней заботы о нуждающемся в помощи.
Пациент: Конечно! Моих родителей венчал священник, пресвитерианский священник. Он был как раз таким человеком, заботливым. Его просьбы о помощи не коробили! Я познакомился с ним, когда ему исполнилось девяносто пять, и он был в полном порядке – сохранил зрение, слух. Рукопожатие такое, словно ему до сих пор двадцать пять.
Капеллан: Ваш рассказ говорит о том, что вы пережили немало разочарований.
Доктор: Мы как раз и выявляем подобные проблемы – это одна из целей нашего семинара. Получаем опыт, используем его для улучшения работы.
Пациент: Это правильно. Что касается священников – мне кажется, получить их совет, когда это очень нужно, – даже сложнее, чем поговорить с психиатром. Такая специфика. Само собой, священник работает безвозмездно, а труд психиатра оплачивается. А раз человек получает за свою работу деньги, то может работать и днем, и ночью – когда угодно. Врача можно вызвать в любое время. А попробуйте ночью пригласить священника!
Капеллан: Похоже, с духовенством у вас не очень складывалось.
Пациент: Нет, сейчас у меня очень хороший духовник, беда в том, что у него целая орава детишек. Четверо, не меньше. Где же ему найти время? Мне вот рассказывают, сколько юношей обучается в семинариях. Не так уж и много! Мы вот с трудом находили людей, которые захотели бы поработать в приходской школе. Только я думаю – если церковь будет реально над этим работать, вполне можно привлечь молодежь.
Капеллан: Мне кажется, мы уже выходим за рамки семинара, однако обсудить подобные вопросы все же нужно. Предлагаю нам еще раз встретиться – теперь уже вдвоем. Попробуем переосмыслить роль церкви. Я согласен с некоторыми мыслями нашего пациента.
Доктор: Да, и я рада, что мистер Х. поднял сейчас эти вопросы. Все это очень важно. Что скажете о работе сестер?
Пациент: В этой больнице?
Доктор: Да-да.
Пациент: Ну, здесь есть сестры, которые хорошо работают, но с пациентами ладить не умеют. Есть одна такая – бывает, пообщаешься с ней днем, а ночью капеллана зовешь. Сосед по палате говорит, что без таких сестер в два раза быстрее поправиться можно. А та сестра вечно с кем-то воюет, понимаете, о чем я? Зайдешь к ней, попросишь помощи, говоришь, что тебе бы срочно поесть – знаете, язва просит, печень ноет, еще бог весть что. Но она же постоянно занята. Что хочешь, говорит, то и делай. Хочешь – ешь, не хочешь – не ешь. Есть еще одна. Хорошая девушка, можно сказать, даже и помочь не откажется. Но ведь не улыбнется! А я ведь такой человек – и улыбаюсь, и всегда дам понять, что рад ей. Так для меня вдвойне печально на нее глядеть. Каждый вечер заглядывает в палату, и хоть бы тень улыбки промелькнула!
Доктор: Как вам сосед по палате?
Пациент: Знаете, у него сейчас начались ингаляции, поэтому особо не поговоришь, но мне кажется, мы бы поладили. Тем более что болезней у него точно меньше, чем у меня.
Доктор: Вы говорили, что планируете побеседовать пять-десять минут, иначе устанете. Пока хорошо себя чувствуете?
Пациент: Как ни странно, пока все неплохо.
Доктор: А знаете, сколько мы разговариваем? Уже час.
Пациент: Не представлял, что столько продержусь.
Капеллан: Мы переживаем, не хотелось бы вас утомлять.
Доктор: Да, думаю, нам действительно нужно заканчивать.
Пациент: Мне кажется, мы почти обо всем поговорили.
Капеллан: Я еще загляну к вам ближе к ужину, когда буду собираться.
Пациент: Часиков в шесть?
Капеллан: Да, с половины шестого до шести, в этом районе.
Пациент: Прекрасно. Поможете мне заодно разобраться с ужином? Вечерняя сестра у нас не очень…
Капеллан: Конечно.
Доктор: Спасибо, что зашли, я очень вам благодарна.
Беседа с пациентом Х. была ярким примером «интервью создания возможностей», как мы это называем.
В больнице Х. считали угрюмым, необщительным человеком. Никто не предполагал, что он согласится на эту встречу. В самом начале беседы пациент предупредил, что ему может стать плохо, если он просидит больше пяти минут. Однако мы говорили час, а он даже не собирался уходить, хорошо себя чувствовал физически и эмоционально был на подъеме. Пациента удручали личные невзгоды, наиболее тяжелой из которых стала смерть дочери вдали от дома. Тем не менее в основном на него давила безысходность. Она сразу прозвучала в рассказе о разговоре с его первым врачом: «…сказали, что надежды нет. Сам доктор рассказывал, что у его отца была такая же операция, в той же больнице, у того же хирурга. Отец так и не выздоровел, умер через полтора года. Мой ровесник. Доктор сказал, что мне остается только ждать, конец один».
Х. не сдался и обратился в другую больницу, где ему дали надежду.
Во время нашей беседы звучали и иные заявления, свидетельствующие о безнадежности. Так, пациент пожаловался, что не может найти общего языка с женой, что та не разделяет его интересы и жизненные ценности. Супруга частенько заставляла Х. чувствовать себя неудачником, винила за то, что детям нечем похвастаться. Ей не нравилось, что муж мало зарабатывает. Пациент пребывал в полной уверенности, что время ушло и он уже никогда не сможет соответствовать требованиям супруги, не сумеет оправдать ее ожидания. Болезнь подтачивала его силы, работать Х. не мог. Думая о своей жизни, он отчетливо видел пропасть между взглядами жены и своими собственными принципами. Пропасть была столь велика, что казалось почти невозможным перебросить через нее мостик. Стресс настиг его во время траура по дочери, усугубил печаль, которую Х. испытывал после смерти родителей. По словам пациента, горе его было таково, что новые напасти уже не могли ничего ни добавить, ни убавить. Поэтому и не состоялся жизненно важный диалог с женой, который, по нашему мнению, мог бы примирить Х. с действительностью. Тем не менее в период депрессии пациент испытывал чувство гордости, собственного достоинства, несмотря на то, что семья его недооценивала. Мы не могли не задуматься о том, чтобы оказать супругам помощь, наладить между ними контакт. И, наконец, мы поняли, почему персонал больницы даже не подозревал, насколько Х. осведомлен о своем заболевании. Он больше размышлял о смысле своей жизни, думал о том, как поделиться переживаниями с самым важным для него человеком – с женой. Рак для Х. был на втором месте. В глубокой депрессии он пребывал отнюдь не из-за тяжелой болезни, а потому, что, по сути, все еще продолжал горевать по дочери и родителям. Пережив подобную трагедию, новым горестям, болезням уже не придаешь особого значения, тем более, когда понимаешь, что прежнего здоровья уже нет. Мы все же полагали, что его несчастью можно помочь, нужно только найти способ восстановить общение с миссис Х.
Мы встретились с ней на следующее утро. Миссис Х. – здоровая сильная женщина, весьма энергичная, как нам и рассказывал пациент. Она почти дословно повторила то, что поведал нам ее супруг днем ранее: «Если его не станет, жизнь от этого не изменится». Х. был слаб, не в состоянии даже подстричь газон у дома, не упав в обморок. «Работники у нас на ферме – совсем другие, – говорила она. – Мощные, мускулистые. Пашут с утра до вечера. А ему даже неинтересно деньги зарабатывать». Нет, конечно, ей было известно, что мужу жить осталось недолго, но она же не могла забрать его домой в таком состоянии. Имелись планы устроить его в хоспис, а она бы его там навещала… Все говорилось тоном чрезвычайно занятóго человека, у которого дел по горло и лишнее беспокойство ни к чему. Наверное, в тот миг я вышла из себя; возможно, ощутила ту же безысходность, что и Х., только тут я решила подвести своими словами итог ее выступления. Я кратко резюмировала: Х. не оправдывал ожиданий этой женщины, мало что умел толком делать, и горевать о нем после смерти не будут. Ничего примечательного в его жизни не было.
Миссис Х. неожиданно бросила на меня взгляд и с чувством сказала – даже не сказала – почти крикнула: «Что это вы такое говорите! Да он – самый честный, самый верный человек на свете!»
Мы посидели с миссис Х. еще некоторое время, и я поделилась с ней тем, что мы поняли во время беседы с ее мужем. Она призналась, что никогда не смотрела на мужа с такой стороны и готова отдать ему должное за его ценные качества. Мы вместе вернулись в палату пациента, и женщина сама рассказала ему, о чем мы беседовали в кабинете. Никогда не забуду бледное лицо Х., выглядывавшее из подушек, его тревожный взгляд, удивление, когда он понял, что нам все же удалось пообщаться с его женой. А как загорелись его глаза при словах супруги: «…и я сказала, что ты – самый честный, самый верный человек в мире, какого поискать – не найдешь. Поедем домой – обязательно завернем в церковь, возьмешь какую-нибудь работу на дом, ведь для тебя это так много значит!»