Она помогала мужу собираться, разговаривала с ним, и сколько же тепла было в ее голосе! «Пока жив – всегда буду помнить вас», – сказал мне Х., прощаясь. Мы оба понимали, что ему осталось не так много, но в ту минуту это было не столь важно.
VII. Стадия пятая: принятие
Я ухожу. Прощайте, братья!
Я покидаю вас, и низкий вам поклон.
Вручаю вам ключи от дома моего,
Теперь уж мне они не пригодятся,
И лишь прошу от вас прощальных добрых слов.
Соседи много лет мы были,
И получил от вас я больше, чем отдал.
Забрезжил день иной, и гаснет лампа,
Что мерцала в жилище сумрачном моем.
Зовут меня, к дороге я готов.
Если пациент располагает временем и поддержкой в течение предыдущих этапов, то он достигнет стадии, на которой уже не испытывает ни депрессии, ни злости на «жестокую судьбу». (Разумеется, это не имеет отношения к внезапной, непредвиденной смерти.) Сильные чувства сходят на нет, пропадает зависть к здоровым людям, которым суждено жить дальше, гнев на тех, кого печальная участь постигнет не скоро. Пациент уже оплакал неизбежное расставание с людьми и местами, столь много для него значившими, и теперь в некотором роде находится в спокойном ожидании. Появляется слабость, непроходящее чувство усталости. Ему все чаще хочется подремать, поспать, однако это состояние отличается от того, что было во время депрессии. Теперь забытье – не средство избежать гнетущих мыслей, не способ забыть о боли, дискомфорте, других неприятных ощущениях. На стадии принятия подобный настрой является выражением потребности в продлении времени сна, и пациент напоминает новорожденного ребенка, вот только движутся они в разных направлениях. Это не означает, что человек оставляет надежду, безропотно сдается. Он необязательно станет говорить себе: «Какой смысл?» или: «Не могу больше!», хотя и такое бывает. Подобные мысли могут символизировать начало финальной стадии борьбы, но для стадии принятия нехарактерны.
Не следует принимать принятия за состояние счастья. На данной стадии отсутствуют выраженные чувства. Боль уходит, борьба завершается и наступает, как сказал один из пациентов, «последний отдых перед длинной дорогой». В этот период семья умирающего обычно нуждается в дополнительной поддержке, понимании, помощи – даже больше, чем сам пациент. Круг интересов умирающего сужается по мере того, как он обретает покой, примиряется с действительностью. Пациенту хочется оставаться в одиночестве; во всяком случае, он не желает тревожиться по поводу новостей и проблем окружающего мира. Посетители уже не будут для него желанными гостями. Если же они приходят, пациент не стремится к продолжительным разговорам. Он часто просит ограничить количество приходящих, сократить время визитов. Общение все более носит невербальный характер. Приглашая гостей присесть, больной сделает соответствующий жест; может попросить просто посидеть молча, подержать его за руку. Эти минуты тишины будут наполнены смыслом для тех, кто не ощущает неловкости в присутствии умирающего человека. Можно вместе с больным прислушиваться к птичьему пению за окном. Умирающий может воспринимать наше присутствие как подтверждение того, что мы будем рядом с ним до конца. Следует просто дать ему понять, что мы не возражаем побыть с ним в тишине – ведь о важных для пациента вещах уже позаботились; скоро его глаза сомкнутся навсегда, и это всего лишь вопрос времени. Человек обретет спокойствие, понимая, что не одинок, хотя уже и не в состоянии общаться как прежде. Пожатие руки, взгляд, поворот головы скажут больше, чем шумное многословие.
Вечернее время лучше всего подойдет для визита к такому пациенту, так как вечер – завершение дня и для больного, и для посетителя. Тот самый миг, когда затихает постоянная больничная перекличка, и умирающего ничто не беспокоит: ни сестра, желающая измерить ему температуру, ни санитарка, шоркающая шваброй. Маленькие личные мгновения, когда последний раз зашел лечащий врач, когда уже никто не отвлекает. Таких минут выпадает совсем немного, и пациент успокаивается, понимает, что ему сейчас ничего не требуется, но тем не менее он еще кому-то нужен. Посетителю также принесут удовлетворение эти минутки, ведь он поймет, что в умирании нет ничего пугающего и ужасного, хоть большинство и избегает самой мысли о нем.
Очень немногие пациенты сражаются до конца, борются, лелеют надежду. В таком случае стадии принятия достигнуть почти невозможно. Как раз такие больные в один прекрасный день скажут: «Я просто больше не могу!» В этот миг борьба прекращается, битва за жизнь окончена. Другими словами – чем яростнее они бьются, чтобы ускользнуть от неизбежного финала, тем больше пытаются отрицать смерть; тем сложнее потом спокойно и с достоинством перейти к принятию. Персонал больницы и родственники больного иногда считают таких пациентов сильными, стойкими, поощряют их борьбу со смертью до самого конца, невольно могут внушить умирающему, что принятие – не что иное, как трусливое отступление, обман или, хуже того, – отказ от собственной семьи.
Попытки борьбы, что предпринимает пациент, в сочетании с усилиями медицины могут дать шанс прожить дольше; мы это понимаем. Но как же понять, что пациент сдается «слишком рано»? Как можем мы отличить этот этап от стадии принятия, если наше стремление продлить жизнь больному часто вступает в противоречие с его желанием отдохнуть, умереть в покое? Если нам не удастся различить эти две стадии, мы скорее навредим пациенту, чем поможем, разочаруемся в своих попытках; последние этапы умирания станут для человека чрезвычайно болезненными. Случай пациентки В. – как раз тот самый пример, когда две фазы различить не получилось.
Пациентка В., замужняя женщина пятидесяти восьми лет, была госпитализирована со злокачественной опухолью в брюшной полости, доставлявшей ей болевые ощущения и значительный дискомфорт. Она приняла серьезное заболевание мужественно, с большим достоинством. Жаловалась В. редко и старалась быть как можно более самостоятельной. Она отвергала любые предложения о помощи до тех пор, пока удавалось справляться самой. Ее жизнерадостность и способность сохранять присутствие духа перед лицом неминуемой смерти поражали как персонал больницы, так и ее родственников.
Попав в больницу последний раз, она вскоре впала в неожиданную депрессию. Медики были озадачены внезапной переменой и решили получить консультацию психиатра. Когда мы заглянули в палату В., ее не оказалось на месте. Через некоторое время мы зашли снова, однако палата по-прежнему была пуста. Наконец, мы нашли В. в коридоре, у кабинета рентгенолога, где она в неудобной позе лежала на каталке, явно испытывая сильную боль. Выяснилось, что пациентка прошла два длительных сеанса рентгенографии, и теперь ожидала в коридоре, так как предстояло сделать еще снимки. У В. сильно болела спина, несколько часов она не ела и не пила и испытывала серьезный дискомфорт. И, что самое неприятное, ей очень хотелось посетить туалет. Все это она изложила нам шепотом, заявив, что «едва не при смерти от боли». Я предложила доставить ее до ближайшего туалета. В первый раз за время нашего разговора пациентка слабо улыбнулась, глянув на меня, и возразила: «Нет, я без тапочек… Лучше подожду, пока меня отвезут в палату. Справлюсь сама».
Это короткое замечание помогло нам понять ее основную потребность: ухаживать за собой самостоятельно, пока есть силы, сохранять достоинство и независимость до тех пор, пока возможно. Пациентку приводило в ярость, что ее выдержка подвергалась невыносимым испытаниям – впору кричать от отчаяния при посторонних, опорожнить кишечник прямо в коридоре. Экстремальная ситуация поставила ее на грань истерики при людях, которые «лишь выполняли свои обязанности».
Мы снова встретились через несколько дней, уже при более благоприятных обстоятельствах. Не вызывало сомнений, что В. стала гораздо быстрее утомляться и уже готовилась умереть. Она в нескольких словах поведала нам о своих детях, о муже, который, как она считала, сумеет прожить без нее. Пациентка верила, что ее жизнь была исполнена смысла, брак удачен, стремиться больше не к чему. Она лишь просила, чтобы ей дали спокойно умереть, хотела остаться одна, даже не желала, чтобы муж навещал ее часто. В. сообщила, что только неспособность мужа осознать факт неизбежной смерти держит ее на этом свете. Она сердилась, что супруг не может принять правду, отчаянно цепляется за любую возможность удовлетворить хоть какое-то ее желание, которых у нее, собственно, уже и не имелось. Я пояснила В., что она сейчас просто хочет отрешиться от этого мира, и пациентка благодарно кивнула, провожая меня.
Тем временем хирурги провели консилиум с участием мужа В., о чем ни я, ни пациентка не знали. Врачи считали, что еще одна операция способна продлить больной жизнь. Супруг В. умолял хирургов использовать все мыслимые возможности, чтобы «повернуть время вспять». Он не мог потерять жену – просто не в состоянии был этого принять; не сознавал, что она уже не испытывает в нем потребности. Муж истолковывал желания пациентки – отстраниться от мира, облегчить свою смерть – как отторжение. Не нашлось человека, который мог бы объяснить ему, что потребности В. являются частью естественного развития событий и на самом деле – прогрессом. Признаки, которые наблюдал супруг, возможно, говорили о том, что умирающая женщина обрела душевный покой и готовится к финалу, не пытаясь тяготить своих близких.
Группа хирургов решила провести операцию на следующей неделе. Стоило сообщить об этом пациентке, как она на глазах начала слабеть. В тот же вечер В. потребовала двойную дозу анальгетиков, чтобы унять боль. Когда наступало время инъекций, пациентка просила дать ей транквилизаторы. В. потеряла покой, у нее начались тревожные состояния; она часто звала сестер на помощь. Пациентка разительно изменилась, а ведь прошло всего несколько дней. Раньше это была достойная дама, отказывавшаяся идти в туалет босиком.