который положил этому конец.
Я думаю, сам умирающий может помочь своей семье свыкнуться с мыслью о его предстоящей смерти. Для этого есть разные способы. Один из них – откровенно поделиться с родственниками своими чувствами и мыслями, дать им возможность сделать в ответ то же самое. Если умирающий найдет в себе силы преодолеть собственное горе, подаст пример своей семье, как, умирая, можно сохранять самообладание, его сила позволит родственникам скорбеть с достоинством.
Чувство вины, пожалуй, является самым неприятным спутником смерти. Услышав о потенциально смертельном диагнозе, члены семьи часто задаются вопросом, нет ли тут их вины. «Если бы я отправила его к докторам вовремя» или «я должна была заметить признаки раньше, убедить его обратиться за помощью» – вот самые распространенные идеи, посещающие жен умирающих пациентов. Стоит ли упоминать, что в данном случае большую поддержку может оказать друг семьи, семейный врач или капеллан. Они могли бы снять с супруги больного груз ложной вины, убедить ее, что она, скорее всего, сделала все возможное, чтобы помочь мужу. Не думаю, что достаточно просто сказать: «Не вините себя, ведь вашей вины тут нет». Надо внимательно и тактично выслушать человека; только в этом случае можно определить, есть ли у него реальные основания винить себя. Родственники часто испытывают чувство вины, потому что когда-то им случалось гневаться на умирающего. Кто в гневе не желал разозлившему его человеку провалиться сквозь землю, а то и умереть? В одном из наших интервью (в Главе XII) приведен хороший пример. Наш собеседник имел все основания гневаться на свою жену, которая бросила его и ушла жить в дом своего брата. Пациент считал брата нацистом. Наш подопечный по вероисповеданию был иудеем, а жена воспитала его единственного сына в христианской вере. Пациент с женой продолжали жить раздельно, когда та умерла; наш собеседник обвинял ее и в этом тоже. К сожалению, у мужчины не было возможности выплеснуть свой гнев, и он был настолько убит, настолько охвачен чувством вины, что в итоге заболел сам.
Очень многие вдовы и вдовцы, что обращаются в клиники и в частные кабинеты, жалуются на соматические симптомы, которые явились следствием неразрешенного горя и вины. А ведь им можно помочь еще до смерти супруга, перекинуть мостик от них к умирающему. Люди не любят говорить о смерти и умирании, что вполне объяснимо, тем более, когда смерть внезапно становится не абстрактным понятием, а совершенно конкретным, подступает к нашему порогу. Некоторые из тех, кто оказывался лицом к лицу с неизбежной смертью, говорили впоследствии, что наладить общение сложно лишь в первое время, потом же, с опытом, все становится проще. Вместо того чтобы воздвигать барьеры отчуждения и изоляции, семейные пары переходят на уровень более глубокого, осмысленного общения. Страдания способствуют тому, что между мужем и женой появляются близость и понимание.
В случае пациентки Ф. мы видим пример отсутствия коммуникаций между умирающим и его семьей.
Пациентка Ф., чернокожая женщина, была неизлечимо больна, находилась в крайней степени истощения. Она неделями лежала в постели, не имея возможности двигаться. Когда я видела ее темное тело на белых простынях, у меня сразу возникали ассоциации с извилистыми корнями дерева. Болезнь настолько изуродовала пациентку, что контуры ее тела и черты лица были страшно искажены. Рядом с больной находилась ее дочь, которая прожила с мамой всю жизнь. Она также сидела молча, абсолютно неподвижно. О помощи нас попросили медсестры. Их беспокоила даже не столько сама пациентка, сколько ее дочь, и основания для беспокойства имелись. Сестры видели, что женщина все больше времени проводит у постели пациентки. Она бросила работу и в последнее время сидела в палате умирающей матери практически круглые сутки; они не разговаривали. Наверное, медики не так переживали бы, однако в глаза бросалось несоответствие: дочь все дольше оставалась у матери, в то же время общение между ними полностью отсутствовало. У пациентки не так давно случился инсульт, не могла ни говорить, ни двигаться. Считалось, ее мозг перестал функционировать. Дочь находилась рядом, ее забота и нежность не проявлялись ни в словах, ни в жестах, – она лишь тихо присутствовала в палате. Она была незамужней женщиной лет сорока.
Мы зашли к пациентке, попросили ее дочь уделить нам время для короткой беседы. Хотелось понять причины ее постоянного присутствия в больнице, ведь это означало, что она полностью отчуждает внешний мир. Сестры тревожились, как среагирует женщина, когда ее мать уйдет из жизни, однако она, как и сама пациентка, выглядела абсолютно некоммуникабельной. Впрочем, причины, по которым обе игнорировали окружающий мир, были совершенно разными. Не знаю, что заставило меня бросить взгляд на кровать пациентки, когда мы с ее дочерью уже стояли на пороге палаты. Наверное, мне показалось, что я лишаю ее общества посетителя; может быть, сработала старая привычка – обязательно информировать пациента о том, что происходит. Я переживала, что больная останется одна, и сообщила ей, что мы на некоторое время заберем ее дочь. Тут пациентка кинула на меня взгляд, и я осознала две вещи: во-первых, она точно понимала, что происходит, хотя явно не была способна общаться; во-вторых, ни в коем случае нельзя считать человека так называемым овощем, даже если он не реагирует на внешние раздражители. Незабываемый урок для меня.
Мы долго беседовали с дочерью пациентки. Она бросила работу, оборвала все связи, запустила дом, чтобы как можно больше времени проводить с умирающей матерью. Она не заглядывала в будущее, не могла сказать, что будет, когда мать умрет. Женщина лишь чувствовала, что обязана сидеть в палате день и ночь. За последние две недели она спала около трех часов в сутки. Ей казалось, что усталость, возможно, лучший способ оградить себя от переживаний. Женщине внушала ужас сама мысль уйти из палаты, поскольку мать в это время может скончаться. Рассказать матери о своих опасениях она не пыталась, хотя та заболела уже очень давно и до последнего времени могла разговаривать. В конце беседы дочь пациентки дала понять, что испытывает чувства вины, неопределенности и даже раздражения. Ее эмоциональное состояние было вызвано периодом изоляции и, более того, ощущением, что ее покинули. Мы поощряли ее чаще выражать чувства, предложили вернуться на работу на полставки, дать себе возможность контактировать с другими людьми, чем-то заниматься помимо пребывания в больничной палате. Пообещали также встретиться, если у нее возникнет необходимость поговорить.
Вернувшись с дочерью Ф. в палату, я сообщила пациентке о принятых решениях и попросила ее одобрения. Я сказала, что дочь сможет уделять посещениям часть дня. Пациентка не отрывала от нас взгляда, потом облегченно вздохнула и закрыла глаза. Медсестра, заглянувшая в палату вместе с нами, весьма удивилась, что Ф. реагирует настолько живо. Она поблагодарила нас за то, что стала свидетелем важного события, так как все сестры успели привязаться к пациентке и ощущали тревогу оттого, что дочь ее находилась буквально в агонии, не могла выразить свои чувства. Дочь Ф. нашла работу с частичной занятостью и, к удовольствию медицинского персонала, поделилась этими новостями с матерью. Теперь, навещая мать, она уже не испытывала чувства раздвоения; обида и ощущение повинности отошли на второй план, и ее визиты стали более содержательными. Женщина снова начала общаться с другими людьми как в больнице, так и за ее пределами, завела новые знакомства. Через несколько дней Ф. скончалась, пребывая в состоянии покоя.
Еще одним нашим собеседником стал И. Его мы запомним надолго: настолько сильно его охватили мучения, одиночество, отчаяние. Он был уже немолодым человеком, сознающим, что теряет жену, с которой прожил в счастливом браке несколько десятков лет.
Будучи фермером почтенного возраста, нелюдимым, продубленным всеми ветрами мужчиной, он не привык к большому городу. И. пахал землю, разводил телят, помогал детям, разъехавшимся по разным уголкам страны. Они с женой уже много лет жили одни и, как сказал он сам, «здорово привыкли друг к другу». Никто из супругов даже не мог себе представить жизни без своей половины.
Его жена серьезно заболела осенью 1967-го. Доктор посоветовал пожилому мужчине обратиться за помощью в больницу крупного города. Некоторое время И. пытался бороться своими силами, но супруга продолжала слабеть, теряла в весе, и он отвез ее в «большую больницу». Там женщину поместили в отделение интенсивной терапии. Тот, кому приходилось бывать в подобных отделениях, понимает разницу между реанимацией и спальней больного на ранчо. Все койки заняты тяжелобольными пациентами – от новорожденных до умирающих стариков. Пространство вокруг каждой кровати заполнено современным оборудованием, которого фермер в жизни не видел. Со стоек свисают флаконы капельниц, работают аспираторы, мелькают показания на мониторах. Кругом суетятся медики, поддерживают работу аппаратуры, отслеживают критические сигналы. В отделении шумно, в воздухе витает ощущение неотложности, принимаются жизненно важные решения, входят и выходят люди. И нет в этой суматохе места старому фермеру, который никогда не видел большого города.
И. настаивал, что хочет быть рядом с супругой, однако ему твердо заявили, что видеться с ней старик сможет каждый час по пять минут. Так он и стоял у ее койки раз в час, смотрел на бледное лицо жены, держал ее за руку. Бормотал что-то в тоске, а потом слышал твердое и безапелляционное: «Ваше время вышло, пожалуйста, покиньте палату».
Фермера заметил один из моих студентов. Он обратил внимание на старика, в отчаянии мерившего шагами больничный коридор. Студент привел его на наш семинар, и фермер поделился с нами своей болью, испытав облегчение оттого, что хоть с кем-то можно поговорить. Он снял комнату в общежитии для иностранных студентов, где жила преимущественно молодежь. Многие из ребят только вернулись из дому к началу семестра. Фермеру сказали, что скоро номер придется освободить, поскольку студенты продолжают подъезжать. Общежитие находилось недалеко от больницы, старик это небольшое расстояние проходил по десять раз за день. Места ему в городе не было, собеседников он себе найти не мог, не имелось и уверенности в том, что комнату оставят за ним, если жена проживет еще несколько дней. И. был не в состоянии отделаться от мысли, что действительно может потерять жену и возвращаться домой ему придется одному.