Доктор: В таком случае, может, его следовало бы отправить в дом престарелых?
Пациентка: Да, ему там было бы не так плохо, как он считает. Но ведь старик гордится, что живет вместе с сыном и его женой! Он вырос в нашем городе, всю жизнь там прожил.
Капеллан: Сколько ему лет?
Пациентка: Восемьдесят один.
Доктор: Ему восемьдесят один, а вашей матери – семьдесят шесть? Миссис К., мне кажется, нам пора заканчивать. Я обещала, что встреча продлится не больше сорока пяти минут. Вы говорили вчера, что никто не общался с вами по поводу того, как ваши семейные неурядицы влияют на вас, на то, что вы думаете о смерти. Считаете, что докторам, медсестрам или кому-то еще из больничного персонала следует обсуждать с пациентами такие вопросы, если это требуется самому пациенту?
Пациентка: Это было бы очень, очень полезно.
Доктор: Кто в первую очередь должен этим заниматься, как думаете?
Пациентка: Если вам повезло с доктором, то он будет интересоваться и этой стороной вашей жизни, сам поднимет этот вопрос. Но таких врачей мало. Большинство сосредоточено именно на медицинских делах. Доктор М. – очень внимательный человек. Навещал меня два раза, очень ценю его визиты.
Доктор: Как вам кажется, откуда у врачей такое нежелание общаться?
Пациентка: Не только у врачей, не только в больнице. Почему так получается, что очень мало людей, которые делают то, что следовало бы делать?
Доктор: Думаю, все-таки пора закругляться, согласны? Миссис К., хотите еще о чем-то нас спросить? В любом случае мы еще увидимся.
Пациентка: Да нет. Я только надеюсь, что мне доведется еще встретиться со многими людьми. Я рассказала бы им то же, что и вам, объяснила бы, в каких случаях человеку может потребоваться помощь. Дело не только в моем мальчике. В мире столько людей, и надо просто найти того, кто не будет равнодушен, кто сможет что-то сделать для человека, попавшего в беду.
Миссис К. очень напомнила мне другую пациентку – С., женщину среднего возраста, к которой смерть подобралась в расцвете лет и на максимальной точке ответственности, когда ей было необходимо заботиться о других людях: о восьмидесятиоднолетнем свекре, недавно пережившем инфаркт, далеко не молодой матери с болезнью Паркинсона, двенадцатилетней дочке. К. опасалась, что дочь в связи с болезнью матери может повзрослеть до времени. Был еще двадцатидвухлетний недееспособный сын, который регулярно проходил лечение в муниципальных больницах. К. беспокоилась о сыне, боялась за него. Ее отец бросил троих маленьких детей от первого брака. Это стало одной из причин, почему пациентка испытывала такую тревогу, что уже не сможет заботиться обо всех близких людях, которые так от нее зависели, именно в тот момент, когда она нужна им как нельзя больше. Несомненно, подобные семейные тяготы не дадут человеку умереть в покое до тех пор, пока не будут обговорены все вопросы, пока не будут найдены решения. Если такой пациент не имеет возможности поделиться переживаниями, гнев и депрессия неизбежны. Что касается гнева, то наиболее показательно негодование К. по отношению к медицинской сестре, которая решила, что пациентка сама способна добраться до кабинета рентгенолога. Сестра не приняла во внимание потребности пациентки. Рентгенологи больше думали о приближении конца рабочего дня, нежели об оказании качественной помощи ослабленной, уставшей больной. Та же была настроена обходиться без посторонней помощи, однако лишь до тех пор, пока хватало сил; К. желала сохранить чувство собственного достоинства, несмотря на неблагоприятные обстоятельства.
Пожалуй, ярче всего К. описала свою потребность в чутких, внимательных людях, объяснила, как общение с ними может улучшить самочувствие больного. Хорошим примером является ее желание оставить стариков в семье, позволить им жить в меру своих возможностей, ни в коем случае не отсылать их в дом престарелых. То же и с сыном, чье присутствие для родных почти невыносимо, однако парень стремится быть дома, не хочет снова возвращаться в муниципальную больницу. И мать разрешает ему остаться, рассказать о его тревогах – насколько сын вообще в состоянии это сделать. Вся ее борьба, направленная на максимально возможную заботу о близких, свидетельствовала о том, что пациентка сама желала, чтобы ей разрешили жить в семье. Она хотела приносить пользу дома до тех пор, пока еще на это способна. К. считала, что будь она даже прикована к постели, ее присутствие в доме никого бы не тяготило. Возможно, в ходе семинара частично исполнилось последнее желание пациентки: встречаться с людьми, рассказывать им о том, какие потребности испытывают тяжелобольные люди.
К. оказалась пациенткой, которая желала делиться своими эмоциями и в то же время с благодарностью принимала помощь, в отличие от пациентки Л. Та приняла приглашение на беседу, однако толком так и не смогла выразить свои чувства. Это произошло гораздо позднее, почти перед ее смертью. Она тогда попросила нас навестить ее.
К. заставляла себя действовать, насколько могла, до тех пор, пока не будет решен вопрос с ее сыном, страдающим психическим расстройством. Ей помогала вера, поддерживал чуткий муж. Все это давало пациентке силы терпеть долгие мучения. Она поделилась одним из своих последних желаний (не выглядеть ужасно в гробу) с мужем, который понимал, что желание это продиктовано заботой о ближних. Думаю, боязнь «ужасно выглядеть» выразилась и в беспокойстве К. за пациентов, плачущих в своих палатах, возможно – «теряющих достоинство». Мы видим эту боязнь и в страхе пациентки перед бессознательным состоянием, когда она говорит: «Невозможно предположить, как ведет себя твое тело, когда ты в бессознательном состоянии. У каждого свои реакции. Думаю, что в этом смысле очень важно доверять своему доктору, знать, что он будет с тобой. Доктор Е. всегда очень занят, особо с ним не поговоришь».
Здесь звучит не только беспокойство за других людей, а скорее страх потери контроля над собой, страх впасть в негодование, когда семейные проблемы становятся непосильными, а человек, наоборот, слабеет.
В ходе наших следующих бесед пациентка еще раз подтвердила непреодолимое желание «иногда кричать в полный голос». Она говорила: «Прошу, освободите меня! Не могу больше волноваться за всех и каждого!» К. испытала огромное облегчение, когда вмешались капеллан и социальный работник, а психиатр начал рассматривать необходимость устройства ее сына в клинику. К. обрела покой и перестала тревожиться по поводу вида своего тела в гробу лишь после того, как были приняты меры в отношении ее семейной ситуации. Только тогда образ «ужасного облика» исчез, пришли мир, покой, достоинство. На этой стадии пациентка окончательно вступила в фазу принятия и отрешения.
Весьма показательно следующее интервью, которое мы провели с пациенткой Л. Я решила включить его в книгу, так как Л. представляла собой тот тип пациента, который расстраивает врача в наибольшей степени. Такие больные постоянно мечутся от желания принять помощь к отрицанию самой ее необходимости. Важно понимать, что мы не навязываем пациентам свои услуги, а лишь стараемся быть на связи, если они испытывают потребность в общении с нами.
Доктор: Миссис Л., как долго вы уже находитесь в больнице?
Пациентка: Меня госпитализировали 6 августа.
Доктор: Это не первая ваша госпитализация, не так ли?
Пациентка: Нет-нет. Я здесь уже раз двадцать лежала.
Доктор: Когда попали сюда в первый раз?
Пациентка: Первый раз в больнице оказалась еще в 1933-м, когда рожала первенца. А здесь – в 1955-м.
Доктор: С каким диагнозом тогда госпитализировались?
Пациентка: Тогда мне делали резекцию надпочечника.
Доктор: Какое у вас было заболевание?
Пациентка: Злокачественная опухоль в нижнем отделе позвоночника.
Доктор: Это было еще в 1955-м?
Пациентка: Да.
Доктор: Значит, у вас уже одиннадцать лет назад была онкология?
Пациентка: Нет, это случилось даже раньше. В 1951-м у меня отняли одну грудь, в 1954-м – вторую, а в 1955-м сделали резекцию надпочечника и удалили яичник.
Доктор: Сколько вам лет?
Пациентка: Мне пятьдесят четыре, скоро стукнет пятьдесят пять.
Доктор: Пятьдесят четыре… И с 1951-го вы болеете.
Пациентка: Да, все верно.
Доктор: Расскажете, с чего все началось?
Пациентка: В 1951-м у нас произошло что-то вроде большой семейной встречи, приехали родственники мужа из другого города. Я тогда поднялась наверх, прибраться и принять ванну, и заметила узелок в верхней части молочной железы. Поговорила с золовкой, спросила, что она думает и стоит ли беспокоиться. Она сказала, что стоит, нужно связаться с доктором, записаться на консультацию. Я так и сделала. Это случилось в пятницу, а уже во вторник я сходила к доктору. В среду съездила в больницу, сделала рентген. Тогда мне и сказали, что это онкология. В начале следующей недели меня прооперировали, удалили грудь.
Доктор: Как вы это восприняли? Сколько вам тогда было лет?
Пациентка: Мне было за тридцать, даже ближе к сорока. Все думали, я после этого сломаюсь. Никто не мог понять, почему я так спокойна. На самом деле, я над этим даже подшучивала. Когда только еще нашла узелок, помню, отпустила замечание, что, мол, наверное, это рак. Золовка пару раз шлепнула меня по рукам, по губам. Нет, я легко это восприняла. Хуже всего перенес новость старший сын.
Доктор: Сколько ему лет?
Пациентка: Тогда ему было семнадцать, нет, почти семнадцать. Он жил с нами до самой операции, боялся, что я совсем разболеюсь или слягу. Только после операции ушел служить. А так-то меня ничего особо не беспокоило, разве что лучевая терапия уже после операции.
Доктор: Сколько лет остальным детям? Я так поняла, что сын – не единственный ребенок?
Пациентка: Да, есть еще сын, ему двадцать восемь.
Доктор: Ему сейчас двадцать восемь?
Пациентка: Да, сейчас. А в то время он еще учился в средней школе.
Доктор: Значит, у вас два мальчика.