аким образом, имеют возможность осознать свою собственную мотивацию и поведенческую модель.
За прохождение нашего курса студенты (и медики, и теологи) получают академические кредитные баллы, пишут по его итогам курсовые работы. Проще говоря, для многих студентов семинар стал частью учебного плана. Он позволил будущим специалистам воочию увидеть неизлечимо больных пациентов в самом начале карьеры, подготовиться к работе с ними (когда настанет время) без включения защитных механизмов. Врачи общей практики и узкие специалисты также посещали семинар, вносили в него существенный вклад за счет опыта работы в иных больницах. Сестры, специалисты социальной сферы, административные работники и трудотерапевты позволили нам организовать междисциплинарный диалог. Специалисты разных профилей обменивались друг с другом опытом, рассказывали о сложностях профессионального характера. У нас постепенно отработалось хорошее взаимопонимание, появилось взаимное уважение. Основой для этого стал не только обмен мнениями о профессиональных обязанностях, но доброжелательное отношение к свободному выражению реакций, страхов и мыслей участников. Если врач способен признать, что у него мурашки по коже бегут при разговоре с каким-либо пациентом, то и его медсестра не станет стесняться, спокойно расскажет о своих ощущениях.
Наверное, наиболее подробно описала изменение атмосферы одна из наших пациенток. Она звонила нам во время предыдущей госпитализации, рассказала о том ужасе и гневе, что испытывала в связи с полным одиночеством и изоляцией в своей больничной палате. У пациентки наступила неожиданная ремиссия, потом она снова попала в больницу и позвонила нам еще раз. Ее поместили в ту же самую палату. Ей очень хотелось опять прийти на семинар, рассказать, насколько изменилась аура вокруг нее. «Только представьте, – воскликнула она, – теперь сестра спокойно заглядывает в мою палату, может посидеть у меня, всегда спросит, не хочу ли я поболтать». Нельзя сказать с полной уверенностью, что именно семинар способствовал перемене отношения сестры. Тем не менее, мы тоже обратили внимание на изменение обстановки в той конкретной палате. Нас не раз посещали ведущие ее доктора, сестры, а также их неизлечимо больные подопечные.
Медики стали сами обращаться к нам за советом; у них явно выросла степень осознания тех противоречий, что могли бы помешать оптимальной работе с пациентами – и это было, пожалуй, главным достижением. За последнее время нам пришло множество просьб от людей, находящихся на грани смерти, проходящих лечение в других больницах, от их родственников. Все они желали получить какое-либо задание в рамках семинара, стремились придать смысл своей жизни, оказать помощь людям, находящимся в сходных обстоятельствах.
Вот бы направить в другое русло активность тех, кто занимается вопросами глубокой прижизненной заморозки! Переключиться бы на развитие обществ, занимающихся вопросами смерти и умирания, чтобы дать импульс этой теме, помочь человеку жить, не испытывая ужаса перед естественной смертью!
Один из студентов написал в своем отчете о практике, что самым удивительным свойством семинара для него стало то, что мы не так уж и много говорили о смерти. Кажется, Монтень сказал, что смерть – это всего лишь миг, которым завершается процесс умирания. Мы поняли, что для пациента смерть как таковая проблемой не является; боится человек как раз умирания, так как в этот период испытывает чувства безнадежности, беспомощности, ощущает себя в изоляции. Участники семинара размышляли над данными явлениями, свободно обменивались мыслями и приходили к выводу: кое-что в этом отношении предпринять можно. Нет, не только для того, чтобы попытаться снизить уровень тревоги при общении с умирающими; но еще и для того, чтобы спокойнее относиться к возможности собственной смерти.
XII. Психотерапевтические сеансы с участием неизлечимо больных пациентов
Смерть – часть жизни, как и рождение.
Когда идешь, поднимаешь ногу, затем опускаешь ее.
Не подлежит сомнению, что неизлечимо больной пациент имеет совершенно особые потребности, которые можно удовлетворить лишь в том случае, если мы уделим ему время, поговорим, выясним, чего он на самом деле желает. Важнее всего при общении с таким человеком дать сигнал, что мы готовы разделить его тревоги, действительно хотим этого. Работа с умирающим требует определенной зрелости ума, которую дает только опыт. В первую очередь необходимо осмыслить свое отношение к смерти и умиранию, только тогда мы сумеем спокойно, не испытывая тревоги, общаться с умирающим.
Интервью «создания возможностей» является беседой двух людей, общающихся без страха и беспокойства. Психотерапевт (доктор, капеллан или любой специалист, исполняющий данную функцию) сообщает больному вербально либо своим поведением, что не встанет и не покинет палату, если в разговоре прозвучит слово «рак» или «умирание». Пациент воспринимает посыл собеседника и открывается, либо дает понять, что сигнал принят, однако время для откровений еще не пришло. Он сообщит о своей готовности к разговору, как только наступит подходящий момент. Психотерапевту следует заверить пациента, что беседа будет продолжена, как только он пожелает. Многие из наших подопечных остановились на этом, самом первом интервью. Порою такие люди цепляются за жизнь, ибо их удерживают незавершенные дела. Например, у человека на руках родственник с особенностями развития, за которым некому будет присмотреть в случае смерти опекуна; пациент не успел решить вопрос о том, кто позаботится о его детях. Подобными волнениями с кем-то нужно поделиться. Другие пациенты испытывают вину, вспоминая о реальных или воображаемых «грехах», и получают огромное облегчение, когда мы предлагаем об этом поговорить. Тут безусловным плюсом станет присутствие при беседе больничного капеллана. Пациенты данного типа начинают чувствовать себя гораздо лучше после «исповеди» либо после того, как будут улажены организационные вопросы в отношении родственников, о которых следует позаботиться. Обычно вскоре после того, как все дела завершены, такой пациент умирает.
Иногда пациента удерживают в жизни надуманные страхи. Я уже приводила в пример женщину, которая боялась умереть, так как не могла смириться с мыслью, что ее «заживо съедят черви» (Глава IX). Пациентка испытывала ужас перед червями, отдавая себе в то же время полный отчет, что этот ужас абсурден. Она считала свою фобию глупостью, отчего и не могла решиться рассказать о ней семье, понимала, что родственники истратили последние сбережения на оплату лечения. После одного из наших интервью пациентка решила поведать нам о своих страхах, а ее дочь договорилась о кремации. Поделившись своими страхами, пожилая женщина вскоре скончалась.
Нас всегда удивляло, что пациенту достаточно всего одной беседы, чтобы сбросить с плеч тяжкий груз; мы недоумевали, почему родственникам и врачам так сложно понять потребности больного, если нужно всего лишь задать ему правильный вопрос.
В ходе семинара мы общались с пациентом Е. Его заболевание вполне поддавалось лечению, и все же приведу разговор с ним как образец интервью «создания возможностей». Считаю эту беседу чрезвычайно важной в контексте данной книги, так как Е. заявлял, что его дни сочтены. К этой мысли его привела целая цепочка неразрешенных противоречий, спровоцированных смертью человека, к которому пациент испытывал неоднозначные чувства.
Е., иудей восьмидесяти трех лет, был госпитализирован в частную клинику в связи с резкой потерей веса, анорексией и длительным запором. Он жаловался на невыносимые боли в районе брюшной полости, производил впечатление совершенно изможденного человека. Е. испытывал постоянную депрессию и, чуть что, готов был пустить слезу. Обследование не выявило серьезных отклонений от нормы, и врач направил пациента на психиатрическую экспертизу.
Наше интервью носило одновременно и диагностический характер. При разговоре присутствовало несколько студентов. Е. не возражал против такого консилиума, сознавая, что разговор поможет ему избавиться от напряжения. Он поведал нам, что еще за четыре месяца до госпитализации был совершенно здоровым человеком, и вдруг неожиданно пришло ощущение, что он «стар, болен, одинок». Дальнейший наш разговор показал, что за несколько месяцев до ухудшения состояния у Е. умерла невестка. Потом он уехал в отпуск, и в это время скончалась бывшая жена. Через пару недель у Е. начались боли.
Е. был возмущен поведением своих родственников, которые даже не приехали повидаться, хотя он ожидал их увидеть. Он также жаловался на сестринский уход, был недоволен отношением окружающих. Е. не сомневался, что родственники немедленно дадут о себе знать, как только он «пообещает им по паре тысяч долларов после смерти». Он подробно рассказал нам о жилом комплексе, где, кроме него, проживало немало стариков, сообщил о туристической поездке, в которую их пригласили. Вскоре стало очевидно: причина его гнева – бедность. Именно бедность заставила Е. согласиться на поездку в предложенное время, так как выбирать не приходилось. Из дальнейшего разговора мы поняли, что он винил себя в том, что его не было в городе, когда бывшая супруга угодила в больницу. Вину он старался переложить на людей, организовавших путешествие.
Мы спросили пациента, не считает ли он, что жена его бросила; предположили, что гнев пациента направлен именно на нее, только он не может этого признать. В ответ Е. бурно выразил всю накопившуюся у него горечь. Он рассказал, что просто не может понять, почему жена переехала к своему брату (которого Е. называл «нацистом»), обвинил ее в том, что она воспитала их единственного сына не в иудейской традиции. Наконец, Е. был возмущен тем, что жена «покинула» его, когда он более всего нуждался в ее поддержке. Он испытывал вину и стыд за подобные негативные эмоции по отношению к уже умершему человеку, и вымещал эти чувства на родственниках и сестринском персонале. Он был убежден, что понесет кару за дурные мысли, предполагал, что искупить вину сможет лишь жестокими страданиями.