[836], потому что там также идет речь о жизни и живом.
Эти четыре группы свойств составляются из принадлежности человека к четырем сферам фактического существования: природы, индивидуальности, социальных образований и той идейной сферы, которую мы в собственном смысле могли бы назвать культурой: 1) человек – детище природы; 2) он – индивид; 3) он – социален, так как нормально он не мыслим вне взаимоотношений с ему подобными в семье, обществе, народе, государстве, человечестве и т. д.; и не только в настоящем времени, но и в их прошлом, удержанном памятью и наследственностью, и 4) он – сочлен культуры в том отношении, что он причастен в большей или меньшей мере к той идейной массе, где даны самосознание, ценности, цели, задачи, добро, истина, красота и т. д. Все эти сферы в нем не только не исключают друг друга, но наоборот – все они пополняют друг друга и в личности существуют как единое, хотя и подвижное, но неразрывное целое, и в каждом акте, помысле все они так или иначе проявляют себя, причем, конечно, та или иная сторона может быть в роли направляющего или центрального фактора, но не исключая остальных. Сложные взаимоотношения этих сторон и входят в то необозримое целое, которое мы называем конкретной личностью.
Но понятие это не исчерпывается теми искусственно выделенными группами элементов, на которые мы только что указали. Уже само самосознание является ярким показателем действенного характера нашего я. Тут прежде всего слышится голос нашего непосредственного самоощущения и немыслимость жизни при ином допущении. И здесь предпочтение должно быть отдано непосредственному свидетельству живой жизни, подкрепленному теми соображениями, на которые мы указывали раньше, а именно – что я есть не теоретическая идея просто, а функция, структурное переживание. В том, что свидетельствуется психической сферой, как говорит В. Джемс, «percipi есть уже esse; занавес является самой картиной»[837]. Пусть это чувство не во всем достоверно и неспособно осветить все, но оно все-таки с полным правом претендует на внимание[838]. Всякая попытка отрицания активного характера я приводит к его полному уничтожению – в том числе делает невозможным и мысль, а следовательно, и самый акт отрицания. Поэтому в попытке понять я, как деятеля, стремящегося теоретически (в познании) и практически (во всей сфере культуры) превратить мир в себя и свое очеловеченное существование[839], лежит глубокая увлекательная правда, ярко вскрытая – хотя и с односторонней точки зрения – философией Фихте, убежденно повторявшего, что «единое, чисто истинное, это – моя самодеятельность, единственный непосредственный бесспорный предикат, присущий мне»[840]. Даже в самом простейшем восприятии, в самой элементарной реакции дана эта активность; в нашей жизни нет пассивности, есть только степени активности, пониженные до незаметности для нас, но и в неподвижном состоянии производится затрата и взаимодействие сил; тем более активно бывание в нашей духовно-душевной жизни.
Но эта самодеятельность не слепая, это не движение или изменение, а именно деятельность, т. е. направляемое целями деяние и изменение. Бесцельность способна вполне раздавить и уничтожить личность. Цели эти даются не только раздражениями из внешнего мира и не только внутренними переживаниями, не только идеями и принципами и всей сферой культурных интересов, но и тем, что личность самоцель, что особенно важно отметить, как мы это увидим в дальнейшем изложении. С утратой этого свойства я или личность перестает существовать. Эта идея пропитывает всю суть и всю сферу личности; она дана в ее самосознании, она же говорит и в инстинкте самосохранения, она слышится во всех иных целях, поставляемых личностью, – это та черта, которая дает право говорить о личности-человеке как о величайшем эгоисте, в лучших, святых своих помыслах и деяниях стремящемся к себе как самоцели, хотя бы это было стремление спасти душу свою или обрести царство божие. Во всяком случае
«Volk und Knecht und Überwinder,
Sie gestehen zu jeder Zeit, —
Höchstes Glück der Erdenkinder
Sei nur die Persönlichkeit».[841]
Стремление к себе как самоцели приобретает бесконечно широкий диапазон не только в том, что есть, но и в том, что должно быть, что не есть, а что творится. Тело наше не ничтожный комок, к которому оказывается прикованным мое я[842], а наоборот: оно является бесконечно богатым связующим началом со всем внешним и внутренним миром, со всей полнотой конкретного мира, тем, что дает – кстати сказать – реальную основу для постановки великого трагического вопроса о мире и я, об их взаимоотношении.
Во внешнем и внутреннем мире деятельностью и познанием наше я прокладывает себе пути, верша постоянный процесс объединения и оформления, преодоления разъединенного множества[843]; при этом мы стремимся объять и соединить не только то, что есть в настоящем, но и исключить перерывы и отчуждение в прошлом, чтобы наше я было и в мире настоящем, и в прошлом в целом, связанном с ним непрерывными связями[844].
К этому необходимо добавить, что та же активность в личности дана и в отношении будущего. Я наше по самому своему существу не только несет в себе итоги прошлого, не только живет своим настоящим состоянием и диапазоном, но оно всегда в положении постоянного или обеднения, или обогащения; статического положения здесь нет; кто не идет вперед, тот идет назад, потому что в потоке его жизни тонет неизбежно известная часть его переживаний. Что такое это я, личность, это определяется не только тем, что она есть, но в большей мере тем, чем она хочет и стремится быть, чем она делает себя. Перед нашим я в этом отношении безграничные перспективы[845], – и отрицательные вплоть до уничтожения себя, и положительные как возможность все более высокого и ценного. Как говорит Вл. Соловьев[846], «человеческая личность – и, следовательно, каждый единичный человек – есть возможность для осуществления неограниченной действительности». Мы вполне присоединяемся к его утверждению, что эта мысль должна быть аксиомой, но не только этики, а вообще всей философии; возможность эта настолько велика, что личность действительно может мыслиться в идеале безусловной[847].
Личность несет в себе творческую мощь, и эта творческая мощь выявляется в двух направлениях: в росте и обогащении самой личности и в росте и обогащении мира. Она обогащает самую себя с каждым шагом расширения и углубления своих интересов. Здесь будет вполне к месту вспомнить вундтовский закон возрастания духовной энергии[848], который говорит о том, что[849] духовная мощь индивидуальности, помимо других источников, растет вместе с развитием психики благодаря этой дивной способности души отстаивать самое себя от власти времени (например, в памяти). Творческая мощь бытия действительно не только не истощается в процессе мирового развития, но она растет вместе с ним. Личность, рождая идею, мысль, идеал и т. д. и веря, и утверждая их, создает новую действительность[850] не только в себе и для себя, но и рождает новую реальную силу, идущую в мир. Наши силы, широта и мощь убывают от сомнения в себе и возрастают от веры в себя и в свои идеи. Если герои Шекспира были только плодом творческой фантазии отдельной личности, то потом, раз возникнув, они стали жить и, по мере своей художественной полноты и ценности, вошли в действительность, в причинную цепь – они действуют и сами помогают творить. Пусть они создались по реальному или мнимому поводу, это нисколько не меняет существа дела. Е. Н. Трубецкой передает[851] со слов своего брата С. Н. Трубецкого, что Вл. Соловьев однажды по близорукости принял скорлупу деревянного пасхального яйца, надетую на палочку, за одиноко растущий цветок; С. Н. Трубецкой разрушил эту иллюзию в тот момент, когда Соловьев, вдохновившись воображаемым одиноким цветком, слагал о нем прочувствованное стихотворение. В личности ничтожный повод, ложно понятое явление, может породить великое творение, и тогда прежде всего сама личность становится больше, глубже, творчески сильнее, потому что к полноте ее действенной силы прибыли новые звенья.
Конечно, личность, как единичная творческая сила, не безгранична. Как говорит Фихте[852], в самом понятии личности лежат ее границы. Они определены границами ее свободы – на ней мы остановимся в одной из следующих глав. Эти границы текучи и резкую демаркационную линию провести невозможно: от узкой сферы серенького человека она может разрастаться до безбрежной шири гениальности. Здесь, как и во всем живом, – текучесть и постоянная борьба субъекта и объекта, их сфер. Проведение резких, обрывающих границ мыслимо только в отвлеченном понятии, в фикции, неприемлемой для философии; определение может быть достаточным и тогда, когда оно определенно указывает на текучесть границ. В личность входит все то, что объединено ее самосознанием, все, что она окрасила личным характером, органической теплотой своего существования, будет ли это духовное, идеальное, душевное, социальное, телесное