[7], такой же заключенный, чудовищно издевался над товарищами по несчастью – все сводится к человеку!)
Итак, остался лишь человек, «просто» человек. За эти годы отпало все: деньги, власть, слава. Ни в чем он не мог быть уверен, даже в своей жизни, здоровье, благополучии. Все было поставлено под вопрос: честолюбие, тщеславие, связи. Все свелось к голому существованию. В пламени горя сгорело все неважное, и человек заново выплавился из того, чем в конечном счете и был: либо один из толпы, то есть никто в особенности, аноним, безымянное нечто, лагерный нумер, – либо этот огонь сплавлял человека с его самостью, «Я». Оставался ли у человека при этом выбор? Да, и пусть нас это не удивляет, ведь «бытие», «экзистенция», та простота и нагота, к которой был сведен человек, представляет собой не что иное, как возможность выбора.
И вот что могло помочь человеку сделать выбор, вот что участвовало в выборе: существование Другого, бытие Другого, то есть бытие его образа и примера. Этот образ действовал сильнее любых речей и писаных текстов, ибо всегда и всюду бытие значит больше слова. И тогда, и теперь, снова и снова приходится задавать себе вопрос: не важнее ли это – быть, нежели писать книги и читать лекции, – воплощать содержание в собственном бытии. К тому же осуществленное сильнее воздействует, слово само по себе мало чего добьется. (Однажды меня вызвали к самоубийце. Над ее кроватью висело в аккуратной рамочке изречение: «Превыше рока мужество, что неколебимо претерпевает рок». И под этим изречением женщина лишила себя жизни.)
Конечно, людей, которые могут и должны в своем бытии служить образцами, не так много. Это нашему пессимизму известно, и как раз это подстегивает современный активизм, именно этим объясняется небывалая ответственность меньшинства. Старая легенда гласит как раз об этом: само существование мира зависит от того, чтобы в любую минуту в нем обитало 36 подлинных праведников. Всего 36! Ничтожная горсть. И все же на них опирается духовное состояние всего мира. Но у легенды есть и продолжение: как только кто-то из «праведников» распознается как таковой, как только в его тайну проникают окружающие, другие люди, он сразу же исчезает, его «забирают», он должен тотчас же умереть. Что же это значит? Наверное, мы не ошибемся, если изъясним это так: как только обнаруживается педагогическая наклонность образца, ему приходится умолкнуть, ведь люди не желают, чтобы их школили.
О чем все это говорит? К чему подводит это рассуждение? Вывод двоякий: все зависит от одного-единственного человека, независимо от того, сколь малочисленны его единомышленники, и все зависит от того, осуществит ли он творчески, действием, а не просто словами смысл жизни в своем собственном бытии. Негативной пропаганде последнего времени, пропаганде «бессмысленности», только и можно противопоставить пропаганду, призывающую в первую очередь быть собой, быть индивидуальностью и, во-вторых, осуществлять себя активно. Только в таком виде пропаганда станет позитивной.
Таков ответ на изначальный вопрос: возможно ли ныне стать провозвестником смысла и ценности жизни и, если возможно, на каком основании и как. Однако, раз речь зашла о смысле бытия, теперь приходится поставить под вопрос уже его. При настойчивом вопрошании уже и смысл бытия оказывается сомнительным, а сомнение в осмысленности человеческого бытия с легкостью приводит к отчаянию. Отчаяние побуждает искать выход в самоубийстве.
Что же касается самоубийства, тут нужно различать четыре существенные, меняющие суть дела причины, из которых проистекает внутренняя готовность к самоубийству. Во-первых, суицид может оказаться следствием, причем следствием не душевного, а телесного, физического состояния. К этому разряду относятся случаи, когда человек из-за вызванного физиологическими сдвигами душевного расстройства почти что вынужден к попытке самоубийства. Эти случаи, естественно, сразу же исключаются из темы сегодняшней лекции. Далее, некоторые люди принимают решение покончить с собой, рассчитывая на определенное воздействие на окружающих, то есть эти люди намереваются отомстить за какое-то причиненное им зло и стремятся осуществить желанную месть таким образом, чтобы обидчик пожизненно влачил за собой осознание вины: пусть тот знает, что виновен в гибели несчастного! Эти случаи мы тоже исключаем, поскольку нас интересует вопрос о смысле жизни. В-третьих, есть люди, чье решение покончить с собой возникает попросту от усталости, они чувствуют, что устали жить. Однако чувство усталости – именно чувство, а чувства не аргумент. Если кто-то устал, утомлен, само по себе это далеко не основание насильственно прерывать собственный путь. Более того, тут все зависит от вопроса, имеет ли смысл идти дальше, есть ли ради чего бороться с усталостью. То есть уже возникает необходимость искать ответ на вопрос о смысле бытия: зачем длить жизнь вопреки навалившейся усталости. Сама по себе усталость еще вовсе не причина отказаться от дальнейшей жизни, однако дальнейшая жизнь возможна лишь при понимании, каков ее безусловный смысл.
И здесь мы переходим к четвертой группе – это люди, которые покушаются на самоубийство, потому что не в силах поверить в смысл дальнейшей жизни, да и жизни как таковой. Суицид с такой мотивацией обычно называют рациональным или «взвешенным» самоубийством, он совершается при подведении итогов, когда «баланс жизни» оказывается отрицательным. Человек как бы сравнивает кредит и дебет, сколько жизнь ему задолжала и на что еще он может рассчитывать, и полученный негативный результат побуждает его к самоубийству. Этот результат мы и намерены перепроверить.
Обычно в левую колонку заносятся все беды и страдания, а в правую – все счастье, которое не выпало на долю человека. Однако подобный подсчет неверен в корне. Ведь, как говорится, «мы рождены не для удовольствий». Это в особенности относится к бытию и к тому, что жизнь нам «задолжала». Если кто еще сам этого не заметил, пусть заглянет в книгу российского экспериментального психолога, который доказал, что в среднем человек в повседневной жизни испытывает гораздо больше неприятных ощущений, чем приятных. Так что жить ради удовольствия заведомо невозможно. А нужно ли это вообще, стоит ли оно того? Представим себе человека, приговоренного к смерти, до казни остались считаные часы, и ему предоставлено право самостоятельно выбрать меню последней трапезы. В камеру входит охранник и спрашивает, что он предпочтет, предлагает всевозможные лакомства, но приговоренный ото всего отказывается: ведь если телу предстоит через несколько часов превратиться в труп, не все ли равно, будет ли при этом брюхо набито вкусной едой или нет. И даже удовольствие, которое еще могли бы ощутить нейроны головного мозга, представляется бессмысленным в свете знания, что через два часа эти нервные клетки погибнут безвозвратно.
Но всякая жизнь стоит перед лицом смерти, и если приговоренный прав, то и любая жизнь лишена смысла, покуда мы стремимся лишь получать удовольствие как можно больше и как можно большее удовольствие, и ничего сверх того. Само по себе удовольствие никак не может придать смысл бытию, а значит, и недостаток удовольствий не может – в этом мы уже убедились – отнять смысл жизни.
Однажды человек, чью жизнь удалось спасти после попытки самоубийства, рассказал мне, как он собирался уехать за город, чтобы там пустить себе пулю в голову, но поскольку было уже поздно и трамвая он не дождался, то понял, что придется взять такси, и тут ему подумалось, что тратить деньги на такси – расточительство, и он невольно усмехнулся, оттого что и перед смертью озабочен подобными соображениями. Все это должно было бы показаться ему бессмысленным перед лицом смерти. Но как прекрасно выразил все это – отрезвление человека по отношению к собственным притязаниям на счастливую жизнь – Рабиндранат Тагор:
Я спал и видел сон: жизнь – радость.
Проснувшись, понял: жизнь – долг.
Трудился и увидел: долг есть радость.
Тут мы уже намечаем направление, в котором будем прокладывать путь дальнейших рассуждений.
Итак, жизнь – долг, великое и цельное обязательство. Да, радость в ней тоже присутствует, но к ней нельзя стремиться, ее невозможно достичь, просто «пожелав», она возникает сама собой и не как цель, но как последствие: счастье не должно, не может и не смеет быть целью, это результат, итог исполнения того, что в стихотворении Тагора названо долгом, и о чем мы далее попробуем поговорить подробнее. В любом случае «стремление к счастью» заведомо обречено, поскольку счастье может лишь само свалиться человеку в руки, а добыть его, преследуя, невозможно. Мудрое сравнение предложил Кьеркегор: дверь к счастью открывается наружу, то есть эта дверь лишь прочнее закрывается перед тем, кто изо всех сил тянет ее на себя.
Однажды мне довелось общаться одновременно с двумя уставшими от жизни людьми, мужчиной и женщиной, – так случайно совпало. Они оба слово в слово утверждали: жизнь для них лишена смысла, поскольку они «уже ничего не ждут от нее». В этом оба были правы, однако вскоре выяснилось, что каждого из них кто-то ждал или что-то ждало: мужчину – незаконченная научная работа, женщину – ее дитя, в ту пору находившееся недоступно далеко, за границей. Потребовался такой – «коперниканский», сказал бы я вместе с Кантом, – переворот, поворот всего образа мыслей на 180 градусов, после которого вместо вопроса: «Чего мне еще ждать от жизни?» – прозвучало: «Чего жизнь ждет от меня?», то есть: «Какое жизненное задание стоит передо мной?»
Теперь мы понимаем, насколько ошибочно в конечном счете формулируется вопрос о смысле жизни, если он задается так, как это делается в обыденности. Нет, не мы должны вопрошать о смысле жизни – это жизнь задает нам вопрос, ставит его перед нами, а мы – вопрошаемые! Мы призваны к ответу, мы должны искать ответ на постоянный, ежеминутный вопрос жизни. Жить – и значит быть вопрошаемым, все наше бытие – ответ, ответствование жизни. Стоит занять такую позицию в рассуждении, и нас уже ничто не устрашит, никакие образы будущего и даже предполагаемое отсутствие будущего. Настоящее время становится для нас абсолютно всем, потому что оно задает нам все новые вопросы. Теперь все зависит от вопроса, чего от нас ждут. А что ждет в будущем нас – этого мы не только не можем знать, но и не должны. В этой связи я обычно рассказываю историю, которую прочитал много лет назад в короткой газетной заметке: чернокожего, приговоренного к пожизненному заключению, отправили на Чертов остров