Возвратились в кабинет. Георгий Константинович попросил принести еще чаю. На столе появилось печенье нескольких сортов, в том числе мое любимое – подсоленное. Стали опять чаевничать, и Жуков поведал мне интересную, прямо-таки детективную историю о том, как он получил эту дачу.
В феврале 1942 года Георгий Константинович находился на фронте, на передовой. Вдруг приходит телефонограмма – вызов в Москву, к Сталину. Прибыл в столицу, заехал в штаб, взял оперативные документы – те, что могли понадобиться при докладе Главнокомандующему о положении на фронте.
В приемной Сталина Поскребышев, как-то хитровато и таинственно улыбаясь, проговорил: «Ждет вас уже давно». Маршал уж было подался вперед, к двери, но Поскребышев, опередив, попросил минутку подождать. Сам же вошел в кабинет, затворил за собой дверь, а через две-три минуты вышел, очень предупредительно распахнул перед Жуковым дверь и сказал: «Пожалуйте…»
Сталин стоял в отдалении. Справа, в простенке между окон висели портреты Суворова и Кутузова. Над столом – портрет Ленина. В правом углу комнаты стол большого размера. Левее – длинный стол для заседаний. У письменного стола небольшой приставной столик. У длинного, за которым обычно совещались, – полумягкие стулья хорошей работы, без чехлов. Стол застлан зеленой шерстяной скатертью.
Вождь что-то читал. На носу поблескивали очки – Жуков впервые видел его в очках и страшно этому удивился. Сталин сделал знак подождать, закончил читать какие-то бумаги, положил их на стол, снял очки и уже без очков что-то записал на перекидном календаре. Затем с широкой приветливой улыбкой подошел к Георгию Константиновичу и расставил руки так, как, если бы хотел его обнять. Жуков неожиданно для себя растерялся, он не знал, как себя вести. Сталин, не дойдя до маршала двух шагов, остановился, протянул ему руку и жестом показал: «Садитесь». Жуков опустился на один из стульев длинного стола. Сталин обошел его вокруг, хотя для этого нужно было сделать довольно большой путь. Сделав круг, сел напротив Георгия Константиновича.
Маршал раскрыл молнию на папке, вынул оперативную карту, маленькую папочку с документами, но Сталин замахал руками: «Нет, нет, ничего этого сегодня не потребуется. Я вас пригласил по другому вопросу». И с характерным для него акцентом спросил: «Товарищ Жуков, а где вы отдыхаете, когда приезжаете с фронта в Москву?» – «Товарищ Сталин, у меня в Москве есть квартира, на даче я не бываю, хотя дача у меня есть». – «А какая дача?» – спросил Сталин. «Бывшая дача маршала Шапошникова, товарищ Сталин», – ответил Жуков. Сталин пренебрежительно махнул рукой и, улыбнувшись одним уголком рта, иронически бросил: «А, эта покойницкая…» Покойницкая, потому что, когда-то на месте дачи Шапошникова был не то санаторий, не то дом отдыха для туберкулезников. В свое время дом сгорел, потом его перестроили и сделали дачу. И эта дача была отдана Жукову как только он сменил Шапошникова на посту начальника Генерального штаба, а Шапошников перебрался на другую дачу. Но Сталин слышал, как ее называют между собой маршалы и генералы – покойницкая…
– Нет, товарищ Жуков, такая дачка вам не подойдет. Вы много работаете, у вас бессонные ночи, у вас трудные дни, вам нужно хорошо отдыхать. Мы тут подумали, посовещались и нашли для вас дачку.
Жуков говорит: «Помилуй Бог, товарищ Сталин, зачем мне дачка, я почти не бываю в Москве, я все время на фронтах, мне некогда бывать на ней». – «Товарищ Жуков, мы знаем, что вам надо, и мы знаем, какая вам необходима дачка. Сейчас поезжайте с товарищем Поскребышевым на эту дачу, осмотрите ее и скажите мне, какое у вас останется впечатление».
Сталин пригласил Георгия Константиновича в прихожую, открыл дверь и сказал Поскребышеву: «Отвези товарища Жукова на дачу, покажи ему». Жуков взглянул на часы – было одиннадцать вечера.
Поскребышев, Жуков и генерал из охраны Сталина сели в просторный «зим», и машина покатила. На улице жуткий мороз, много снега. Машина буксовала.
Приехали. Узнав Поскребышева, охрана машину пропустила. Комендант дачи, офицер без знаков различия повел Жукова по даче, объясняя, где и что. Рядом шла женщина, видимо, кастелянша или экономка. Дача была готова к заселению, висели шторы. Прошли в буфетную – в шкафах посуда, столовые серебряные приборы. Дошли до кабинета. Почему-то его называли будуаром – видимо, когда-то кабинет был дамской комнатой: стояли какие-то столики на гнутых ножках, козетка. Показали все, и поехали обратно, в Москву, в Кремль.
Настроение у маршала совсем испортилось. «Зачем мне эта дача», – думал он всю дорогу и решил от нее отказаться. Поскребышев очевидно понял его настрой и говорит: «Георгий Константинович, я вижу, что вы склонны отказаться от подарка товарища Сталина, но я вам настоятельно не рекомендую этого делать. Ведь вы же знаете, что, если он решил сделать вам подарок, – он это сделает. Отказываться нельзя. Вы можете испортить отношения с Иосифом Виссарионовичем».
Вернулись в Москву, в Кремль. Разделись, поднялись наверх. Поскребышев зашел к Сталину и тут же вышел оттуда, дав Жукову знак войти. Шел второй час ночи. Сталин не спал, сидел за столом и читал. Поднялся, опять пошел навстречу, широко улыбаясь: «Ну как вам дачка, товарищ Жуков?» Тут опять характер поперечный Жукова сработал, он возьми и скажи: «Дачка-то хорошая, большая, но нужна ли она мне, товарищ Сталин, уж больно она велика для меня и шикарна». Сталин нахмурился, свел брови к переносице и говорит сердито: «Я догадываюсь, в чем ваши сомнения, товарищ Жуков, и чего вы опасаетесь. Но я уже подумал об этом». После этого он подошел к двери кабинета, приоткрыл дверь и сказал в полуоткрытую дверь Поскребышеву: «Дайте, пожалуйста, тот документ, который вы по моей просьбе составили по этой дачке». Поскребышев достал документ, передал его Сталину, тот снова вернулся в кабинет и сел за стол, только теперь не напротив Жукова, а рядом и передал ему бумагу…
На этом моменте Георгий Константинович прервал свой рассказ, развернулся на стуле к секретерчику со множеством замков и достал какие-то бумаги. Снова повернулся и дал мне в руки документ, напечатанный типографским шрифтом, красивым курсивом, на прекрасной мелованной бумаге. Жуков, видно, не раз его показывал кому-то: бумага была уже довольно потерта. «Дарственная», – читаю я, и далее: «В ознаменование заслуг генерала армии Жукова Георгия Константиновича в борьбе с немецко-фашистскими оккупантами и их разгрома под столицей нашей Родины Москвой Политическое бюро Центрального Комитета Всесоюзной коммунистической партии большевиков, Президиум Верховного Совета и советское Правительство передает в дар с правом передачи по наследству строение № 17. Схемы, описание и план прилагаются». А ниже фамилии всех до единого членов Политбюро.
– Вот, – сказал Жуков, – Сталин знал, что ни у кого из членов Политбюро такой шикарной дачи нет. И он решил, что они заревнуют. Вот почему стоят эти подписи. Я принял эту бумагу, поблагодарил Сталина и вышел из кабинета.
Довольно большая загадка, почему Сталин не слушал самых опытных разведчиков. Мне показывал полковник разведки в отставке Лев Василевский архивный документ о том, что Зорге, приехав из Китая (это еще до его работы в Японии), выступал на Хамовническом партактиве и выступал довольно критически в отношении того, что еще тогда не называлось «культом личности». Сталин, конечно, об этом знал, помнил и потому и не думал спасать потом Зорге. У диктатора были достаточные основания, чтобы бояться Зорге, если он вернется.
В свое время член компартии Германии Тельман попросил забрать Зорге в Москву, потому что тот выступал против культа личности Тельмана.
Так что Зорге не верил до конца Сталину, Сталин не верил до конца Зорге. И такому серьезному предостережению Зорге о начале войны он не поверил….
В Грузии жил замечательный ученый, специалист по грузинскому ренессансу профессор Шалва Мицубидзе. Его арестовали, еще когда Берия работал в Грузии. Допросили, записали показания. Берия говорит: «Подпишись…» Шалва подписывает. «А почему ты здесь подписываешься, на таком расстоянии от текста?» – удивился Берия. «А, может быть, вы еще захотите что-нибудь прибавить», – то ли серьезно, то ли шутя ответил веселый человек Шалва Мицубидзе.
Его привезли в Москву и сказали уже в тюрьме: «Тебя просил, сам знаешь кто, чтобы ты занялся переводом на русский язык “Витязя в тигровой шкуре”». Известно, что Сталин сам занимался переводом «Витязя», и вообще у «культа» был личный культ Руставели. Шалва отвечает: «Скажите тем, кто поручил вам это, что певчая птица в застенке не поет».
Его выпустили и дали возможность работать над переводом. Когда он закончил работу, Сталин с ним встретился, у них состоялся очень-очень интересный разговор… А на прощание вождь его даже поцеловал…
Мицубидзе вернулся в Грузию. И когда ему кто-нибудь делал какое-нибудь замечание, например, что он опоздал на лекцию, Шалва показывал то место, которое поцеловал Сталин.
Когда Мицубидзе собирался после войны по работе в Германию, Сталин встретился с ним и попросил: «У меня к тебе личная просьба. Что можешь, разузнай там про моего сына Якова и расскажи мне потом».
Мицубидзе вернулся из Германии, что-то доложил Сталину, но что – никому, даже своей жене, не рассказал.
– Говорит Москва… Говорит Москва… Работают все радиостанции Советского Союза… Передаем последние известия…
Сталин любил первого диктора Радиокомитета Юрия Борисовича Левитана и считал, что только его басом можно сообщать народу то, что вождь считал истиной в первой и последней инстанции. Именно его голос был для Сталина государственным голосом Советского Союза и ему он доверял радостные и тревожные вести. Своим тонким политическим чутьем Сталин угадал, что мощный голос диктора способен сделать радость безмерной, а горе преходящим.